Что ты сердце мое расходилося
Что ты сердце мое расходилося
Некрасов датировал это стихотворение 1860 годом – годом, когда произошел окончательный разлад с Тургеневым, и к травле Некрасова приступили его недавние друзья. Клевета вокруг имени поэта приняла такой размах, что Некрасов, обычно предпочитавший сносить несправедливые обвинения молча, не выдержал и публично прочитал это короткое, словно сдавленное болью стихотворение на благотворительном вечере в Дворянском собрании при участии известных русских писателей. «Появление каждого из них восторженно приветствовалось публикой, – вспоминал современник, – и только когда на эстраду вышел Николай Алексеевич Некрасов, его встретило гробовое молчание. Возмутительная клевета, обвившаяся вокруг славного имени Некрасова, очевидно, делала свое дело. И раздался слегка вздрагивающий и хриплый голос поэта «мести и печали». Что произошло вслед за чтением этого стихотворения, говорят, не поддается никакому описанию. Вся публика, как один человек, встала и начала бешено аплодировать. Но Некрасов ни разу не вышел на эти поздние овации легковерной толпы».
Удивительно красноречивое и страшное свидетельство – в огромном зале Дворянского собрания, битком набитом слушателями, не нашлось ни одного человека, который приветствовал бы появление Некрасова. А через несколько секунд весь зал, «как один человек», выражал поэту свое восхищение, настолько подействовала искренность поэта, передалась его боль и незаслуженная обида. Вряд ли это можно объяснить высоким исполнительским мастерством Некрасова – все современники единодушно отмечали, что Некрасов читал свои стихи тихим, «замогильным» голосом. Напрашивается другой вывод: что возмутительная клевета, которая делала свое черное дело, не могла ослепить современников Некрасова окончательно, многие интуитивно понимали, что травля поэта вызвана не его личными качествами, а более серьезными, потаенными причинами. И это короткое, удивительно искреннее и вместе с тем словно бы недосказанное стихотворение дает пищу для таких размышлений.
Прочитаем его еще раз, прислушиваясь буквально к каждому слову. Первое, что сразу же задевает внимание, это необычность обращения – поэт стыдит сердце за то, что оно слишком близко принимает клевету. Эта деталь удивительно высвечивает одиночество поэта, которому не с кем поделиться своей болью кроме как с собственным сердцем. И естественно возникает мысль о смерти, после которой «Кто-нибудь и об нас проболтается Добрым словцом». Почему, спрашивается, Некрасов применил здесь такое странное слово – проболтается? Синоним его – проговорится, то есть скажет то, чего не следовало бы говорить, хотя это и соответствует истине.
Чем глубже вчитываешься в это стихотворение, тем больше убеждаешься, что случайных слов в нем нет, Некрасов крепко рассчитывал, что после его смерти правда о нем будет, наконец, сказана, и она перечеркнет, опрокинет все клеветнические измышления недругов и бывших друзей поэта. Но возможно это только после его смерти, такова эта правда. В большом зале Дворянского собрания были и доброжелатели, и более многочисленные недоброжелатели Некрасова, которым на какое-то время удалось создать в зале атмосферу неприязни к поэту, но и они оказались бессильны устоять перед признанием Некрасова, когда он прочитал эти восемь строк, с кровью вырванных им из самой глубины сердца, истерзанного болью и обидой. Это было как бы минутное прозрение, замкнутый Некрасов на мгновение приоткрылся – и клевета рассеялась, чтобы потом опять, как змея, обвить славное имя поэта. И висит на нем до сих пор…
От Некрасова отвернулись друзья, его травили враги, злорадствовали любители грязных сплетен. Принесенная поэтом жертва не спасла журнал, наказала морально и самого Некрасова, но никто другой так сурово не осудил поэта, как он сам:
Эти строки Некрасов написал сразу же после возвращения из Английского клуба, где был прочитан злосчастный мадригал, из чего следует, что свою ошибку поэт понял сразу, еще до того, как на него обрушились и друзья, и враги. И в эту же ночь, вероятно, Некрасов уничтожил автограф этой приветственной оды, которой поэт стыдился до последних дней жизни.
О том, как Некрасов действительно относился к самодержавию и царским сатрапам, таким, как Муравьев-Вешатель, можно судить по истории создания стихотворения «Из автобиографии генерал-лейтенанта Федора Илларионовича Рудометова 2-го, уволенного в числе прочих в 1857 году». Впервые оно было опубликовано в четвертом номере «Современника» за 1863 год под заголовком «Мое желание. Романс господина, обиженного литературой», и начиналось так:
Сослагательное наклонение обмануло бдительных цензоров, и даже подпись под стихотворением – Савва Намордников – не вызвала их возражений: какой-то вымышленный господин мечтает стать цензором – ну, и что такого? Пусть мечтает на здоровье. Но постоянные читатели «Современника», знакомые с конспиративными приемами, к которым прибегал прогрессивный журнал под руководством Некрасов в борьбе с самодержавием, догадались, кого поэт называл Намордниковым – царя Александра 2-го, только что обрушившегося на передовую печать арестами и ссылками, приостановлением и запрещением журналов. Как говорится, стихотворение «сработало», попало в цель.
Но Некрасов, проявлявший в борьбе с самодержавием последовательность и хитрость, решил использовать материал этого стихотворения еще раз, еще раз воспользоваться цензурным промахом, а заодно расшифровать «героя» этого стихотворения для менее догадливых читателей. С этой целью Савва Намордников превращается в Рудометова 2-го – уже не намек, а прямое указание на Александра 2-го. Сослагательное наклонение отбрасывается в сторону и о гонении на литературу уже говорится в прошедшем времени. Но как в таком виде провести стихотворение черед цензуру? И вот появляется в самом начале стихотворения четверостишие, которого не было раньше:
Таким образом, «поле деятельности» «героя» стихотворения расширяется: он управлял учебным учрежденьем, потом был начальником цензуры, а в конце появляется еще одно четверостишие, многозначительное и вроде бы не соответствующее прежнему поприщу «героя»:
Здесь поэт явно обрывает стихотворение и ставит многозначительные точки. Догадливый читатель уже понял, что тут Некрасов имеет в виду Муравьева-Вешателя, «усмирившего» Польшу. Таким образом, стихотворение во втором своем варианте бьет и по царю, и по его самому одиозному в русском обществе сатрапу. В таком виде стихотворение было опубликовано в книге, которую Некрасов издал в 1874 году, фиктивно датировав его 1857-м годом. В Черниговском государственном историческом музее хранится автограф этого стихотворения, где после пространного его заголовка Некрасов сделал красноречивую приписку: «а в 1866 году вновь призванного на службу отечеству», которую сам же и зачеркнул, понимая, что это указание не поймет только самый глупый цензор – ведь именно в 1866 году, после выстрела Каракозова, был вновь призван «на службу отечеству» Муравьев-Вешатель.
Нет сомнений в том, что свой окончательный вид стихотворение приняло после того, как был закрыт «Современник», а это лишний раз доказывает, что мадригал Муравьеву не был проявлением малодушия, – это был тактический ход с целью спасти от закрытия самый прогрессивный журнал России, легальный орган революционной демократии. Уже отмечалось, что Некрасов не случайно дал своему «герою» фамилию Рудометова – если заглянуть в словарь Даля, то «рудомет» объясняется как «кровопускатель, кто промышляет этим делом». Назвать царя Намордниковым поэту показалось не достаточно – он прямо называет его кровопускателем, кровопийцей, а чтобы не было сомнений, кого он имеет в виду, сделал выразительное добавление – Рудометов второй. Короче говоря, поэт очень удачно окрестил своего «героя», после публикации 1863 года не побоялся усилить критическую направленность стихотворения. На это после выстрела Каракозова нужно было огромное мужество.
восклицал Намордников второй, а догадливые читатели понимали под крепостью не физическую выносливость, а Петропавловскую крепость, в которой в 1863 году, когда был опубликован первый вариант стихотворения, сидел Чернышевский. Короткое стихотворение, а сколько в нем силы и ненависти, мужества и таланта, любви и боли. Вот подлинный Некрасов, а судить о нем по мадригалу Муравьеву – всё равно, что, например, за сдачу Москвы считать Кутузова плохим военачальником. Некрасов сделал этот вынужденный шаг не ради сохранения собственной свободы – свободой он рисковал, когда называл кровопускателем самого царя! – а ради своего детища «Современника».
Но современники поэта, ради которых это было сделано, не поняли его. От поэта отвернулись его друзья, травили враги, злорадствовали любители грязных сплетен. Принесенная Некрасовым жертва не помогла журналу, не была правильно понята в прогрессивном лагере, но никто другой так сурово не судил поэта, как он сам.
Что ты сердце мое расходилося
(28 ноября [10 декабря] 1821, Немиров, Подольская губерния, Российская империя — 27 декабря 1877 [8 января 1878], Санкт-Петербург) — русский поэт, прозаик и публицист, классик русской литературы.
С 1847 по 1866 год — руководитель литературного и общественно-политического журнала «Современник», с 1868 года — редактор журнала «Отечественные записки». По взглядам его причисляют к «революционным демократам» Личные нравственные качества поэта, ввиду нескольких поступков, неоднозначно воспринимались современниками и остаются предметом споров.
Наиболее известен такими произведениями, как эпическая поэма «Кому на Руси жить хорошо», поэмы «Мороз, Красный нос», «Русские женщины», стихотворения «Дедушка Мазай и зайцы», «Железная дорога». Его стихи были посвящены преимущественно страданиям народа, идиллии и трагедии крестьянства. Некрасов ввёл в русскую поэзию богатство народного языка и фольклора, широко используя в своих произведениях прозаизмы и речевые обороты простого народа — от бытового до публицистического, от народного просторечия до поэтической лексики, от ораторского до пародийно-сатирического стиля. Используя разговорную речь и народную фразеологию, он значительно расширил диапазон русской поэзии. Некрасов первым решился на смелое сочетание элегических, лирических и сатирических мотивов в пределах одного стихотворения, что до него не практиковалось. Его поэзия оказала благотворное влияние на последующее развитие русской классической, а позже и советской поэзии.
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Том 2. Стихотворения 1855-1866
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
Николай Алексеевич Некрасов
Собрание сочинений в пятнадцати томах
Том 2. Стихотворения 1855-1866
Гражданин
Опять один, опять суров, Лежит — и ничего не пишет.
Поэт
Прибавь: хандрит и еле дышит — И будет мой портрет готов.
Гражданин
Хорош портрет! Ни благородства, Ни красоты в нем нет, поверь, А просто пошлое юродство. Лежать умеет дикий зверь…
Поэт
Гражданин
Поэт
Гражданин
Послушай: стыдно! Пора вставать! Ты знаешь сам, Какое время наступило; В ком чувство долга не остыло, Кто сердцем неподкупно прям, В ком дарованье, сила, меткость, Тому теперь не должно спать…
Поэт
Положим, я такая редкость, Но нужно прежде дело дать.
Гражданин
Вот новость! Ты имеешь дело, Ты только временно уснул, Проснись: громи пороки смело…
Поэт
А! знаю: «Вишь, куда метнул!» Но я обстрелянная птица. Жаль, нет охоты говорить.
Спаситель Пушкин! — Вот страница: Прочти и перестань корить!
Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.
Николай Некрасов: Мне борьба мешала быть поэтом.
Чужой среди своих
Этот эпизод как нельзя лучше характеризует ситуацию, в которой оказался Некрасов в середине 60-х годов. Популярнейший поэт России, властитель дум, издатель самого читаемого в стране журнала, он жил в атмосфере душевного одиночества и непонимания со стороны близких людей. Петля враждебности стягивалась вокруг него.
В 1861 году умер Добролюбов. В 1864-м Чернышевского сослали в Сибирь.
Смолкли честные, доблестно павшие,
Смолкли их голоса одинокие.
В 1869-м бывшие сотрудники журнала Жуковский и Антонович печатают «Литературное объяснение с г. Некрасовым», где сводят с ним денежные счеты. Некрасов, свидетельствует Антонович, обманул Чернышевского и Добролюбова, а сам живет барином. Вслед за этим Тургенев в «Вестнике Европы» публикует «Воспоминания о Белинском», где выставляет Некрасова в самом невыгодном свете.
Что ты, сердце мое, расходилося.
Постыдись! Уж про нас не впервой
Снежным комом прошла-прокатилася
Клевета по Руси по родной.
Недалеко время, когда публике наскучит поэзия Некрасова, и она отвернется от него в ожидании нового кумира. Кумир не замедлит явиться. Им окажется молодой стихотворец С.Я. Надсон.
Вагон в никуда
Дни идут. все так же воздух душен,
Дряхлый мир на роковом пути.
Человек до ужаса бездушен,
Слабому спасенья не найти!
Но молчи во гневе справедливом!
Ни людей, ни века не кляни:
Волю дав лирическим порывам,
Изойдешь слезами в наши дни.
Так не могли написать ни Пушкин, ни Лермонтов. Должно было пройти время, чтобы русский поэт смог прийти к подобным откровениям. Задолго до символистов Некрасов выступает как подлинный «символист».
Как передать чувство бесконечного страдания, накопленного человечеством за века существования?
Вот взгляд поэта Ивана Аксакова:
Жизнью мира проносится стон,
Стон тоски мировой, вековечной,
Порожденной в пучине времен.
Сильно, экспрессивно! И очень расплывчато.
А вот Некрасов. Обращаясь к теме русско-турецкой войны, он, минуя батальные полотна, позволил читателю увидеть последствия:
И бойка ж у нас дорога!
Так увечных возят много,
Что за ними на бугре,
Как проносятся вагоны,
Ясно слышны на заре.
Муза и мать
Последнее, к чему пришел поэт: сознание бессилия поэтического слова в мире «картечи и штыков».
И медленно сгораешь от стыда.
И небу шлешь укор за дар счастливый:
Зачем тебя венчало им оно,
Когда душе мечтательно-пугливой
Решимости бороться не дано?
Оказывается, музе-проповеднице Некрасова непосильно тяжела ноша, возложенная на нее поэтом. Оказывается, между словом и делом непроходимая пропасть:
Мне борьба мешала быть поэтом,
Песни мне мешали быть борцом.
Где ты, о муза! Пой, как прежде!
«Нет больше песен, мрак в очах;
Сказать: умрем! конец надежде!
Я прибрела на костылях!»
И музе я сказал: «Гляди!
Сестра твоя родная!»
Это о молодой женщине, которую били кнутом на Сенной площади в Петербурге, как и многих провинившихся крепостных. Поэт заставил свою музу пережить то, что пережили тысячи и тысячи простых людей, над которыми веками издевались сильные мира сего. Гостью с небес он швырнул в земную грязь. И на исходе жизни понимал, что иначе не мог поступить: человеческие страдания были для него все-таки ближе и дороже олимпийского высокомерия классического поэта.
Но он понимал и другое: не в силах муза выдержать этих страданий. И в том есть вина не только жестокого века, но. самого поэта.
Вот отчего он просил прощения у своей «кнутом иссеченной» музы! И в его поздних стихах небожительница-муза уступает место образу «матери родной». Только мать одна способна утешить умирающего сына.
Не страшен гроб, я с ним знакома;
Не бойся молнии и грома,
Не бойся цепи и бича,
Ни беззаконья, ни закона,
Ни урагана, ни грозы,
Ни человеческого стона,
Ни человеческой слезы.
Усни, страдалец терпеливый!
Свободной, гордой и счастливой
Увидишь родину свою,
Поэт ставит образ матери выше образа музы. Здесь открывался новый Некрасов.
Правда «неуклюжего» стиха
На протяжении тридцати с лишним лет критика твердила о «жестокости» Некрасова. Многие высказывали сомнение в том, что его можно в строгом смысле считать лириком и даже поэтом вообще. Так Фет в письме к поэту К. Р. сравнивал своего современника с Пушкиным:
Был ли Некрасов подлинно лирическим поэтом?
Один из его поклонников в 1864 году писал: «. идеал г. Некрасова не имеет ничего общего с идеалами других поэтов: он не фантастический какой-нибудь, а возможный, необходимый, несомненный». Другой автор, из журнала «Русское слово», угодливо восклицал: «Наш поэт понимает самого себя, не обманывается на свой счет; он чувствует, что его сила состоит не в яркости образов, не в отделке подробностей, не в певучести стиха, а в искренности чувства, глубине страдания, в неподдельности стона и слез».
Никто не задумывался над тем, в какой степени «мечтательно-пугливая» душа поэта сама способна была выносить все ужасы «рокового мира».
Однажды Некрасов сам заявил:
Нет в тебе поэзии свободной,
Мой суровый, неуклюжий стих!
Он словно оправдывался:
Нет в тебе творящего искусства,
Но кипит в тебе живая кровь.
Неудивительно, что некоторые брались Некрасова поучать. Автор «Киевского телеграфа», например, напечатал развернутую программу о том, каким должен быть современный поэт и о чем он должен писать:
«Таким образом возникает вопрос: каким целям должна служить поэзия? Научным и прогрессивным, ответим мы. Идеал прогресса и науки: развитие человечества в интеллектуальном, моральном и материальном отношениях. Этот идеал и должен руководить поэтом».
А Некрасов, словно в ответ, первым в русской поэзии лишил лирического героя его абсолютной значимости.
Поэмы без героя
В лирике Некрасова заговорило сразу несколько «правд», среди которых «правда» художника была всего лишь равна остальным «правдам».
На какой-то патрет все глядит
Да читает какую-то книжку.
Разве только под пьяную руку.
Ну, довольно, ямщик! Разогнал
Ты мою неотвязную скуку.
Впервые в тайную тайных литературы, лирику, хлынула толпа, заговорила разноречивым языком, создавая в стихах Некрасова, как в романах Достоевского, эффект полифонии. Мир трагически расколот на две не понимающие друг друга социальные группы, в центре этого противоречия формируется мятущееся сознание поэта.
Сквозь строй
Ночь. Успели мы всем насладиться.
Что ж нам делать? не хочется спать.
Мы теперь бы готовы молиться,
Но не знаем, чего пожелать.
Пожелаем тому доброй ночи,
Кто все терпит, во имя Христа,
Чьи не плачут суровые очи,
Чьи не ропщут немые уста,
Чьи работают грубые руки,
Предоставив почтительно нам
Погружаться в искусства, в науки,
Предаваться мечтам и страстям;
Кто бредет по житейской дороге
В безрассветной, глубокой ночи,
Без понятья о праве, о боге,
Как в подземной тюрьме без свечи.
. Если только можно мечтать о смерти, Некрасов мечтал умереть весной или летом. Чтоб «высокая рожь колыхалася, Да пестрели в долине цветы. » Известно, какое ужасное впечатление произвели на него похороны Добролюбова в декабре 1861 года, когда труп опускали в мерзлую землю.
Он умер в лютые декабрьские морозы 1877-го. Столичный пария, куплетист, журналист, издатель, помещик, барин, аристократ. Со смертью все эти маски отлетели, как дым от огня, и осталось одно: лик великого трагического поэта.
Песня Еремушке
Стихотворение Николая Некрасова
У двора у постоялого
Только нянюшка сидит,
Закачав ребенка малого,
И сама почти что спит;
Через силу тянет песенку
Да, зевая, крестит рот.
Сел я рядом с ней на лесенку,
Няня дремлет и поет:
«Ниже тоненькой былиночки
Надо голову клонить,
Чтоб на свете сиротиночке
Беспечально век прожить.
В люди выдешь, все с вельможами
Будешь дружество водить,
С молодицами пригожими
Шутки вольные шутить.
И привольная, и праздная
Жизнь покатится шутя. »
Эка песня безобразная!
— Няня! Дай-ка мне дитя!
«На, родной! да ты откудова?»
— Я проезжий, городской.
«Покачай; а я покудова
Подремлю. да песню спой!»
— Как не спеть! спою, родимая,
Только, знаешь, не твою.
У меня своя, любимая.
«Баю-баюшки-баю!
В нас под кровлею отеческой
Не запало ни одно
Жизни чистой, человеческой
Плодотворное зерно.
Будь счастливей! Силу новую
Благородных юных дней
В форму старую, готовую
Необдуманно не лей!
Жизни вольным впечатлениям
Душу вольную отдай,
Человеческим стремлениям
В ней проснуться не мешай.
Возлюби их! на служение
Им отдайся до конца!
Нет прекрасней назначения,
Лучезарней нет венца.
Будешь редкое явление,
Чудо родины своей;
Не холопское терпение
Принесешь ты в жертву ей:
Необузданную, дикую
К угнетателям вражду
И доверенность великую
К бескорыстному труду.
С этой ненавистью правою,
С этой верою святой
Над неправдою лукавою
Грянешь божьею грозой.
И тогда-то. » Вдруг проснулося
И заплакало дитя.
Няня быстро встрепенулася
И взяла его, крестя.
«Покормись, родимый, грудкою!
Сыт. Ну, баюшки-баю!»-
И запела над малюткою
Снова песенку свою.