какая вдали земля просторная

Какая вдали земля просторная

Имя Мусы Джалиля, поэта-борца, облетело весь мир.

Мужественная поэзия Мусы, одухотворенная высокими человеческими идеалами, наполненная горячей любовью к людям, за короткое время нашла дорогу к сердцам миллионов. Его произведения читают на своем языке немецкий рабочий, французский крестьянин, докеры Англии, шахтеры Канады. Читают его в Китае и Индонезии, в Финляндии и Бельгии.

Недолгая, но героическая жизнь поэта, его пламенное, вдохновенное творчество являются олицетворением беспримерного мужества и беззаветного служения народу и родине.

По достоинству оценен его героический подвиг. Указом Президиума Верховного Совета СССР Мусе Джалилю за исключительную стойкость и мужество, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

За свои поэтические произведения М. Джалиль был удостоен Ленинской премии.

Кто теперь не знает о его самоотверженной подпольной борьбе в фашистском застенке, кому не известны знаменитые моабитские тетради!

Поэт Муса Джалиль принадлежал к тому счастливому поколению борцов за новую жизнь, чья юность совпала с великими революционными событиями в нашей стране.

Когда белые армии в 1919 году вторглись в Оренбург, Мусе исполнилось всего лишь 13 лет. Но он и тогда не остался безучастным созерцателем событий. Может быть, даже не сознательно, а инстинктивно почувствовав, на чьей стороне правда трудящегося человека, он уже тогда участвовал в борьбе против белых. И первые его стихотворения, которые он принес в редакцию красноармейской газеты «Кзыл Юлдуз» («Красная звезда»), дышат вдохновляющим пафосом революционных боев.

Муса Джалиль рос и мужал в среде трудящегося народа, строителя первого в мире социалистического государства. Нелегко было ему, подростку-сироте, в годы разрухи и голода по-настоящему стать на ноги. Он не имел ни образования, ни средств к жизни. Но у этого смуглого джигита из оренбургских степей было горячее сердце и упорное, страстное стремление быть в первых рядах, находиться на линии огня во всех боях, которые партия вела за новую жизнь. Он с головой окунается в общественную работу, чутко относится ко всему новому, революционному. Муса Джалиль создает у себя в деревне детскую организацию, которая по существу явилась зародышем пионерской организации края, сколачивает первую комсомольскую ячейку и становится ее секретарем. Затем работает инструктором Орского уездного комитета комсомола, выполняет ответственные поручения в Оренбурге. Он поступает учиться на казанский рабфак, пишет стихи, часто выступает в печати и вскоре выдвигается на работу в ЦК ВЛКСМ в качестве члена Татаро-башкирской секции.

Где бы ни работал Муса Джалиль, он всюду проявляет свой молодой задор, неиссякаемую энергию.

Получив высшее образование в Московском государственном университете, он смело выходит на широкую дорогу литературного творчества.

Муса Джалиль был поэтом, постоянно ищущим и требовательным. Может быть, именно потому не все у него шло гладко, не всегда ему было легко. Бывали иногда и срывы, не все произведения достигали того совершенства и поэтической зрелости, к которой стремился молодой поэт. Тогда его угнетала неудовлетворенность своим творчеством. Но он не отступал, со свойственным его натуре упорством двигался вперед. Он учился у Г. Тукая и у других выдающихся представителей татарской классической литературы, внимательно изучал поэтов древнего Востока и особенно великую русскую литературу. Живое творческое общение с русскими писателями столицы, их искренне дружеское и заботливое отношение оказали на формирование и рост поэта самое благотворное влияние. Кроме того, он постоянно обращался к поэтическому творчеству народа и чутко прислушивался к велениям своего времени, к голосу читателей.

Джалиль писал поэмы, стихи и песни. Его взволнованная лирика, отличающаяся глубиной, поэтической свежестью, воспевает радость созидания. Лучшие его произведения насыщены чувством гордости за человека-творца, строителя нового мира. Поэт с юношеским энтузиазмом создавал либретто для открывшегося Татарского государственного театра оперы и балета, помогал молодому коллективу создавать первые спектакли.

Когда началась Великая Отечественная война, Муса Джалиль ушел на фронт. Его стихи, сложенные в перерывах между боями, проникнуты горячей любовью к родине и борющемуся народу, яростным гневом и жгучей ненавистью к фашистским захватчикам.

Война не пощадила поэта. В 1942 году на Волховском фронте, тяжело раненный, не способный к сопротивлению, старший политрук Муса Джалиль, очутился в лапах гитлеровцев.

Тяжелый кошмар фашистского концлагеря не сломил поэта. Он создает подпольную антифашистскую организацию. В строго законспирированную руководящую группу он вовлек только самых надежных своих товарищей, на выдержку и стойкость которых мог положиться без колебания. В этой подпольной борьбе одним из самых близких и верных помощников М. Джалиля был горячий патриот своей родины детский писатель Абдулла Алиш.

Под руководством М. Джалиля устраивались побеги пленных из концлагеря, распространялись среди заключенных листовки и патриотические стихи, сочиненные М. Джалилем, велась антифашистская пропаганда. Поэт знал, что подпольная работа в таких невероятно трудных условиях потребует огромных усилий и, возможно, больших жертв. Но когда рядом с ним сотнями погибали советские люди, когда над узниками безнаказанно глумились гестаповцы, молчать и бездействовать было невозможно. Джалиль горел желанием борьбы и свободы.

На созданную им организацию Муса Джалиль возлагал большие надежды, при помощи верных людей стремился связаться с партизанами, с антифашистами среди самих немцев.

В начале 1943 года фашистское командование из пленных бойцов нерусских национальностей пыталось сформировать так называемые легионы, чтобы отправить их на фронт против советских войск. И в концлагере, где томился М. Джалиль, немцы сколотили подобие такого отряда. В отряд проникли подпольщики и, ведя среди завербованных пленных большую разъяснительную работу, подготовили их к восстанию. Около Гомеля, когда до линии фронта оставалось не очень далеко, пленные перебили охрану и фашистских офицеров и присоединились к партизанам.

Казалось, наступил конец. Над головой поэта повис топор палача. На что еще мог надеяться, чем мог жить одинокий узник на чужбине, вдали от народа и друзей, закованный в кандалы?

В страшной тюремной яме, которую в одном из своих стихотворений поэт называет «каменным мешком», под изощренными пытками эсэсовцев Джалиль поседел, пережил «сорок смертей». Но поэт не дрогнул, остался стойким и верным солдатом советской родины. Жестокость эсэсовцев, кошмар тюремной жизни, даже приговор о смертной казни не были в силах сломить волю Джалиля к сопротивлению. Он не считал себя несчастным или побежденным и в самых трудных условиях вел себя достойно, как гражданин великой страны социализма. Поэт-герой презирал врагов.

Источник

Поднял руки он, бросив винтовку,
В смертном ужасе перед врагом.
Враг скрутил ему руки веревкой
И погнал его в тыл под бичом,
Нагрузив его груза горою,
И — зачеркнут он с этой поры.
Над его головой молодою
Палачи занесли топоры.
Словно рабским клеймом ненавистным,
Он отмечен ударом бича,
И согнулось уже коромыслом
Тело, стройное, как свеча.
Разве в скрюченном этом бедняге
Сходство с воином в чем-нибудь есть?
У него ни души, ни отваги.
Он во власти хозяина весь.

Поднял руки ты перед врагами —
И закрыл себе жизненный путь,
Оказавшись навек под бичами,
И что ты человек — позабудь!
Только раз поднял руки ты вверх —
И навек себя в рабство ты вверг.

Смело бейся за правое дело,
В битве жизни своей не жалей.
Быть героем — нет выше удела!
Быть рабом — нет позора черней!

Влюбился я. Давно случилось это —
В былые годы юности моей.
Любви цветок, как говорят поэты,
Раскрылся даже в стужу зимних дней.

И вдруг судьба послала наказанье.
Я насморк на морозе получил.
Но к девушке любимой на свиданье
К назначенному часу поспешил.

Сидим вдвоем. Ищу платок в кармане
И как назло не нахожу его.
Кружится голова в сплошном тумане,
Течет ручей из носа моего…

Я духом пал. Как поступить, не знаю.
Язык не произносит нужных слов.
С трудом шепчу: «Люблю тебя,
родная!» —
А сам чихаю и чихаю вновь.

Сидел бы я спокойно, не чихая,
Как рыба был бы нем. Но вот беда:
Когда влюбленно, глубоко вздыхаю,
Мой нос свистит протяжно, как дуда.

Какой позор! Не в силах передать я
Все то, что было в памятной ночи.
Дивчину заключив в объятья,
Я говорил — Апчхи… тебя… апчхи!

В смешные рассуждения пускался,
С ее руками я свои сомкнул.
Неосторожно вдруг расхохотался
И на нее, на милую, чихнул.

От гнева вспыхнуло лицо любимой.
Она платком закрылась. Понял я,
Что лучшие деньки невозвратимы,
Что лопнет, как пузырь, любовь моя.

Не плача, не смеясь, она сказала,
И всколыхнула боль в моей груди:
— Молокосос!
Ты нос утри сначала!
Ко мне на километр не подходи!

Она ушла, сверкнув прощальным
взглядом,
Ушла, не думая простить.
В аптеку я направился — за ядом,
Считая, что не стоит больше жить.

Бежал не чуя ног, чтобы навеки
Забыться в безмятежном сне,
И труд мой даром не пропал; в аптеке
От насморка лекарство дали мне.

С тех лор не грезил я о кареглазой,
Мы не встречались после. Все прошло.
Избавиться от двух болезней сразу
Аптечное лекарство помогло.

Я коротаю старость на чужбине.
Года промчались, жар остыл в крови.
Эх, дайте ту, простуженную! Ныне
Тоскую даже по такой любви.

Влюбленный и корова

Мне без любимой белый свет не мил,
В ее руках — любовь моя и счастье.
Букет цветов я милой подарил —
Пусть примет он в моей судьбе
участье.

Но бросила в окно она букет, —
Наверно, я не дорог чернобровой.
Смотрю — мои цветы жует корова.
Мне от стыда теперь спасенья нет.

…Корова ест цветы. А той порою
Парнишка весь досадою кипит.
И вот,
качая головою,
Корова человеку говорит.

— Напрасно горячишься. Толку мало.
Присядь-ка ты. Подумай не спеша.
Когда бы молоко я не давала,
Была б она так хороша?

Она кругла, свежа с моей сметаны.
Какие ручки пухлые у ней!
Как вешняя заря, она румяна,
А зубы молока белей.

Притихшему влюбленному сдается:
Права корова. Разве ей легко? —
Ведь на лугу весь день она пасется,
Чтоб принести на ужин молоко.

Утешился парнишка. Этим летом
Цветы он близ речушки собирал.
А после к девушке спешил с букетом,
Но все цветы корове отдавал.

— Ну, так и быть. Буренку угощаю.
Иной любви, нет, не желаю сам.
Я счастлив оттого, что дорогая
Пьет молоко с любовью пополам!

Какая вдали земля
Просторная, ненаглядная!
Только моя тюрьма
Темная и смрадная.

В небе птица летит,
Взмывает до облаков она!
А я лежу на полу:
Руки мои закованы.

Растет на воле цветок,
Он полон благоухания,
А я увядаю в тюрьме:
Мне не хватает дыхания.

Я знаю, как сладко жить,
О сила жизни победная!
Но я умираю в тюрьме,
Эта песня моя —
последняя.

Дочурка мне привиделась во сне.
Пришла, пригладила мне чуб ручонкой.
— Ой, долго ты ходил! — сказала мне,
И прямо в душу глянул взор ребенка.

От радости кружилась голова,
Я крошку обнимал, и сердце пело.
И думал я: так вот ты какова,
Любовь, тоска, достигшая предела!

Потом мы с ней цветочные моря
Переплывали, по лугам блуждая;
Светло и вольно разлилась заря,
И сладость жизни вновь познал
тогда я…

Проснулся я. Как прежде, я в тюрьме,
И камера угрюмая все та же,
И те же кандалы, и в полутьме
Все то же горе ждет, стоит на страже.

Зачем я жизнью сны свои зову?
Зачем так мир уродует темница,
Что боль и горе мучат наяву,
А радость только снится?

Источник

Муса Джалиль-115 лет со дня рождения.

Муса Джалиль – известный поэт, журналист, военный корреспондент, герой, которого поспешно и несправедливо обвинили в измене Родине. Это была страшная статья, мгновенно перечеркнувшая все прошлые заслуги знаменитого поэта. И только через несколько лет после смерти Сталина удалось возвратить герою честное имя. Это произошло только благодаря настойчивости Константина Симонова, переводившего лагерные тетради поэта, павшего в неравной схватке с фашистами. Погибшему поэту было присвоено звание Героя Советского Союза.

Детство и юность

Муса Джалиль родился в Оренбургской губернии, в деревне Мустафино 5 февраля 1906 года. Он был шестым, младшим ребенком в семье. Национальность его родителей – татары. Рахима и Мустафа Залиловы (Джалиловы) вскоре после рождения Мусы решили перебраться в губернский город, где жить было гораздо легче, чем в деревне. Рахима была дочерью муллы, она сама устроила Мусу учиться в медресе «Хусаиния». После революции религиозное учебное заведение было реформировано, стало Татарским институтом народного образования.

Мама и бабушка будущего поэта знали много народных песен и сказок. В череде повседневных забот и трудов они всегда находили время, чтобы приобщить детей к прекрасному. Джалиль любил слушать сказки, которые перед сном читала бабушка, ему нравились мелодичные песни мамы. Он еще не ходил в школу, но уже прослыл среди своих сверстников прекрасным рассказчиком. В школе мальчуган прилежно изучал теологические предметы, но особенно ему нравилась светская литература, рисование и пение. Повзрослев, Муса понял, что религия – это не его путь. Итогом его образования стало свидетельство техника, которое он получил на рабфаке педагогического института.

Муса Джалиль в детстве

Он становится активным комсомольцем-агитатором, убеждающим детей вступать в пионерскую организацию. Чтобы его агитация была действенной, Муса подкрепляет свои пламенные речи собственными стихотворениями патриотического содержания. В своем родном селе он создает комсомольскую ячейку. Комсомольцы смело вступали в бой с врагами революции. Джалиль пользуется большим авторитетом среди молодежи, его выбирают делегатом всесоюзного комсомольского съезда, членом Бюро Татаро-Башкирской секции ЦК ВЛКСМ.

В 21 год молодой человек становится студентом Московского государственного университета. Он учится на литературном отделении. Его соседом по общежитию был Варлам Шаламов, который отлично помнит, какой любовью у окружающих пользовался Муса Джалиль. Этого пламенного комсомольца очень уважали за его замечательные стихи, которые Муса декламировал на татарском языке.

Муса Джалиль в молодости

После окончания ВУЗа Джалиль работает в столичных татарских газетах, журналах. В 1935 году его позвали работать в Казань, где только что открылся оперный театр. Поэту предложили возглавить литературный отдел театра. Джалиль работает очень увлеченно, подбирает актеров, пишет статьи, рецензии, либретто. Он занимается еще одной очень важной работой – переводит на татарский язык русскую классическую литературу. Знаменитый поэт пользуется большим уважением у земляков и коллег, его избирают депутатом городского Совета, председателем Союза писателей Татарии.

Поэзия

Муса очень рано начинает писать стихи, его первые произведения публиковались в местной газете. До 41 года у этого поэта вышло 10 сборников стихов. Первый из них называется «Мы идем» (1925), сборник вышел в Казани, следующий сборник «Товарищи» выходит в 1929 году. Муса был не только партийным функционером, этот талантливый литератор успевал писать песни, поэмы, пьесы для детей, занимался публицистикой, работал с молодыми поэтами.

Сборник стихов Мусы Джалиля

В его первых работах была очень заметна агитационная составляющая. Она сочеталась с присущим юноше максимализмом, экспрессивностью, пафосом, метафорами и условностями, характерными для восточной поэзии. Позднее Джалиль пересмотрел свои взгляды на поэзию, в своих произведениях он стал описывать реальную жизнь, искусно приправляя ее искорками фольклора.

В период студенчества Джалиль не только получил хорошее образование, но и приобрел немало друзей, стал популярным. Его творчество нравилось однокурсникам, стихи татарского поэта часто звучали на студенческих вечерах. Одаренный юноша был принят в столичную ассоциацию пролетарских писателей. Джалиль подружился с Михаилом Светловым, Александром Жаровым, бывал на вечерах, где выступал Маяковский.

В 1934 году молодой татарский поэт выпускает очередной сборник стихов. В эту книгу были включены стихотворения на тему комсомола. После выходит еще один сборник Джалиля – «Стихи и поэмы». Эти произведения показали читателям, как поэт оттачивает свое мастерство. Теперь он мыслит философскими категориями, умело пользуется выразительными средствами языка.

Татарский поэт Муса Джалиль

Революционный поэт создает необычное произведение – либретто «Золотоволосая». Это история о героических подвигах булгарского народа, не покорившегося своим врагам-иноземцам. Материалом для создания либретто послужил героический эпос «Джик Мерген», сказки, легенды татарского народа. Премьера оперы состоялась в начале июня 1941 года. Татарский театр оперы и балета имени Мусы Джалиля в 2011 году вернул этот спектакль на свою сцену.

Назиб Жиганов, композитор, убеждал Мусу сократить поэму, поскольку этого требовали законы драматургии. Но Джалиль отверг это предложение, он боролся за каждую свою строку, написанную «кровью сердца». Он был невероятно стойким человеком, горячо болеющим за татарскую литературу, музыкальную культуру. Джалиль был искусный рассказчик, его красочные истории друзья запомнили на всю жизнь. Он вел запись этих историй на татарском языке, однако драгоценные тетради были утеряны.

В гитлеровских застенках поэт написал сотни стихов, 115 из них дошли до потомков. Вершиной его поэтического творчества является цикл стихотворений «Моабитская тетрадь». Сборники стихов действительно представляют собой две тетради, чудом сохранившиеся в тех нечеловеческих условиях. Сокамерники поэта по лагерю Моабит, Плетцензее передали тетради советским властям. Было еще две тетради, переданные в НКВД турецким гражданином, но их следов найти не удалось.

На передовой, в лагерях смерти поэт писал о войне, о злодеяниях фашистов, о тяжелом положении заключенных, их несокрушимой воле. Это стихотворения «Каска», «Азимут» «Четыре цветка». Очень точно, пронзительно он писал о зверствах врагов в стихотворении «Они с детьми погнали матерей…», которое вошло в цикл «Варварство». Но даже в лагерях поэт не забывал о лирике, романтизме и юморе, посвятив этому стихотворения «Любовь и насморк», «Сестричке Иншар», «Прощай, моя умница». Последнее произведение было предназначено жене Амине.

Личная жизнь

У поэта было несколько браков. От первой жены Раузы у него остался сын Альберт, который впоследствии стал офицером, служил в Германии. У Альберта двое сыновей, он бережно хранил первую книгу отца, на которой красуется автограф Джалиля.

После этого у Мусы был гражданский брак с Закиёй Садыковой, в результате которого на свет появилась дочь Люция. Девушка окончила дирижерское отделение музыкального училища, институт кинематографии, работала преподавателем в Казани.

Муса Джалиль с женой Аминой

Третья жена, Амина, подарила поэту дочь Чулпан Залилову, которая занимала должность редактора литературного издательства. Ее сын, Михаил Митрофанов-Джалиль, замечательный скрипач.

Причина смерти

У поэта была бронь, от которой он отказался на второй день войны. На фронте он был политруком, военным корреспондентом, в 1942 году попал в плен. В лагере (город Рада, Польша) он вступил в легион «Идель-Урал», собранный из самых образованных представителей неславянской национальности.

У фашистов была цель — воспитать распространителей своей идеологии. Джалиль вступил в эту организацию для подпольной деятельности, вместе с единомышленниками он готовил восстание заключенных. Однако в их ряды попал провокатор, выдавший зачинщиков. Джалиля, его соратников казнили(на гильотине) в 25 августа 1944 года.https://obrazovaka.ru/alpha/j/dzhalil-musa-jalil-musa

Памятник Мусе Джалилю в Москве

Джалиля долго считали предателем, поскольку формально он входил в состав подразделения Вермахта. И только после смерти Сталина, Константину Симонову и общественному деятелю Гази Кашшафу удалось доказать, что на самом деле поэт был подпольщиком и героем, а не преступником.

Источник

Текст книги «Стихотворения»

Автор книги: Муса Джалиль

Поэзия

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Последняя песня
Из моабитских тетрадей

Прости меня, твоего рядового,
Самую малую часть твою.
Прости за то, что я не умер
Смертью солдата в жарком бою.

Кто посмеет сказать, что я тебя предал?
Кто хоть в чем-нибудь бросит упрек?
Волхов – свидетель: я не струсил,
Пылинку жизни моей не берег.

Я не ждал ни спасенья, ни чуда.
К смерти взывал: – Приди! Добей. —
Просил: – Избавь от жестокого
рабства! —
Молил медлительную: – Скорей.

Не я ли писал спутнику жизни:
«Не беспокойся, – писал, – жена.
Последняя капля крови капнет —
На клятве моей не будет пятна».

Не я ли стихом присягал и клялся,
Идя на кровавую войну:
«Смерть улыбку мою увидит,
Когда последним дыханьем вздохну».

О том, что твоя любовь, подруга,
Смертный огонь гасила во мне,
Что родину и тебя люблю я,
Кровью моей напишу на земле.

Судьба посмеялась надо мной:
Смерть обошла – прошла стороной.
Последний миг – и выстрела нет!
Мне изменил
мой пистолет…

Скорпион себя убивает жалом,
Орел разбивается о скалу.
Разве орлом я не был, чтобы
Умереть, как подобает орлу?

Поверь мне, родина, был орлом я, —
Горела во мне орлиная страсть!
Уж я и крылья сложил, готовый
Камнем в бездну смерти упасть.

Что делать?
Отказался от слова,
От последнего слова друг-пистолет.
Враг мне сковал полумертвые руки,
Пыль занесла мой кровавый след…

…Я вижу зарю над колючим забором.
Я жив, и поэзия не умерла:
Пламенем ненависти исходит
Раненое сердце орла.

Вновь заря над колючим забором,
Будто подняли знамя друзья!
Кровавой ненавистью рдеет
Душа полоненная моя!

Только одна у меня надежда:
Будет август. Во мгле ночной
Гнев мой к врагу и любовь к отчизне
Выйдут из плена вместе со мной.

Есть одна у меня надежда —
Сердце стремится к одному:
В ваших рядах идти на битву.
Дайте, товарищи, место ему!

И в час, когда мне сон глаза смыкает,
И в час, когда зовет меня восход,
Мне кажется, чего-то не хватает,
Чего-то остро мне недостает.

Есть руки, ноги – все как будто цело,
Есть у меня и тело и душа.
И только нет свободы! Вот в чем дело!
Мне тяжко жить, неволею дыша.

Когда в темнице речь твоя немеет,
Нет жизни в теле – отняли ее,
Какое там значение имеет
Небытие твое иль бытие?

Что мне с того, что не без ног я вроде:
Они – что есть, что нету у меня,
Ведь не ступить мне шагу на свободе,
Раскованными песнями звеня.

Я вырос без родителей и все же
Не чувствовал себя я сиротой.
Но то, что было для меня дороже,
Я потерял: отчизну, край родной!

В стране врагов[4] 4
В подлиннике – «в стране Д»; «д» – дошман, что означает враг.

[Закрыть] я раб тут, я невольник,
Без родины, без воли – сирота.
Но для врагов я все равно – крамольник,
И жизнь моя в бетоне заперта.

Моя свобода, воля золотая,
Ты птицей улетела навсегда.
Взяла б меня с собою, улетая,
Зачем я сразу не погиб тогда?

Не передать, не высказать всей боли,
Свобода невозвратная моя.
Я разве знал на воле цену воле!
Узнал в неволе цену воли я!

Но коль судьба разрушит эти своды
И здесь найдет меня еще в живых, —
Святой борьбе за волю, за свободу
Я посвящу остаток дней своих.

Уж гаснет день, —
я все еще стою
С отяжелевшею душою
И, молча думу думая, смотрю
На лес, что высится стеною.

Там, может, партизаны разожгли
Костер под вечер – пляшут ветки —
И «Дедушкины» смелые орлы
Сейчас вернулись из разведки.

Там на ночь, может быть, товарищ «Т»
Большое дело замышляет,
И чудится – я слышу в темноте,
Как храбрый саблю направляет.

Лес, лес, смотри, между тобой и
мной
Кольцом железные ограды,
Но тело лишь в плену,
а разум мой,
Мой дух не ведает преграды.

Свободный, он кружит в лесном краю,
Твои тропинки проверяет,
И лягу ль в ночь иль поутру встаю —
Меня твой голос призывает.

Лес, лес,
ты все зовешь меня, звеня,
Качаясь в сумраке сосновом,
И учишь песням ярости меня,
И песням мщения суровым.

Лес, лес,
как доля тяжела моя!
Как низок этот плен позорный!
Скажи, где верные мои друзья,
Куда их спрятал, непокорный?

Лес, лес,
веди меня скорее к ним,
Оружье дай – отваги полный,
Умру, сразившись с недругом моим
И клятву чистую исполнив!

Луч поляну осветил
И ромашки разбудил:
Улыбнулись, потянулись,
Меж собой переглянулись.

Ветерок их приласкал,
Лепестки заколыхал,
Их заря умыла чистой
Свежею росой душистой.

Так качаются они,
Наслаждаются они.
Вдруг ромашки встрепенулись,
Все к подружке повернулись.

Эта девочка была
Не как все цветы бела:
Все ромашки, как ромашки,
Носят белые рубашки.

Все – как снег, она одна,
Словно кровь, была красна.
Вся поляна к ней теснилась:
– Почему ты изменилась?

– Где взяла ты этот цвет? —
А подружка им в ответ:
– Вот какое вышло дело.
Ночью битва здесь кипела,

И плечо в плечо со мной
Тут лежал боец-герой.
Он с врагами стал сражаться,
Он один, а их пятнадцать.

Он их бил, не отступил,
Только утром ранен был.
Кровь из раны заструилась,
Я в крови его умылась.

Он ушел, его здесь нет —
Мне одной встречать рассвет.
И теперь, по нем горюя,
Как Чулпан-звезда горю я.

Бараков цепи и песок сыпучий
Колючкой огорожены кругом.
Как будто мы жуки в навозной куче
Здесь копошимся. Здесь мы и живем.

Чужое солнце всходит над холмами,
Но почему нахмурилось оно? —
Не греет, не ласкает нас лучами, —
Безжизненное, бледное пятно…

За лагерем простерлось к лесу поле,
Отбивка кос там по утрам слышна.
Вчера с забора, залетев в неволю,
Нам пела пташка добрая одна.

Ты, пташка, не на этом пой заборе.
Ведь в лагерь наш опасно залетать.
Ты видела сама – тут кровь и горе,
Тут слезы заставляют нас глотать.

Ой, гостья легкокрылая, скорее
Мне отвечай: когда в мою страну
Ты снова полетишь, свободно рея?
Хочу я просьбу сказать одну.

В душе непокоренной просьба эта
Жилицею была немало дней.
Мой быстрокрылый друг! Как песнь
поэта
Мчись на простор моих родных полей.

По крыльям-стрелам и по звонким
песням
Тебя легко узнает мой народ.
И пусть он скажет: – О поэте весть нам
Вот эта пташка издали несет.

Враги надели на него оковы,
Но не сумели волю в нем сломить.
Пусть в заточенье он, поэта слово
Никто не в силах заковать, убить…

Свободной песней пленного поэта
Спеши, моя крылатая, домой.
Коль сам погибну на чужбине где-то,
То будет песня жить в стране родной!

Былые невзгоды,
И беды, и горе
Промчатся, как воды,
Забудутся вскоре.

Настала минута,
Лучи засияли,
И кажется, будто
Не знал ты печали.

Но ввек не остудишь
Под ветром ненастья,
Но ввек не забудешь
Прошедшего счастья.

Живете вы снова,
И нет вам забвенья,
О, счастья людского
Часы и мгновенья!

Нелепой смертью, видно, я умру:
Меня задавят стужа, голод, вши.
Как нищая старуха, я умру,
Замерзнув на нетопленной печи.

Мечтал я как мужчина умереть
В разгуле ураганного огня.
Но нет! Как лампа, синим огоньком
Мерцаю, тлею… Миг – и нет меня.

Осуществления моих надежд,
Победы нашей не дождался я.
Напрасно я писал: «Умру смеясь».
Нет! Умирать не хочется, друзья!

Уж так ли много дел я совершил?
Уж так ли много я на свете жил.
Но если бы продлилась жизнь моя,
Прошла б она полезней, чем была.

Я прежде и не думал, не гадал,
Что сердце может рваться на куски,
Такого гнева я в себе не знал,
Не знал такой любви, такой тоски.

Я лишь теперь почувствовал вполне,
Что может сердце так пылать во мне —
Не мог его я родине отдать,
Обидно, горько это сознавать!

Всю ночь не спал поэт, писал стихи,
Слезу роняя за слезою.
Ревела буря за окном,
и дом
Дрожал, охваченный грозою.

С налету ветер двери распахнул,
Бумажные листы швыряя,
Рванулся прочь и яростно завыл,
Тоскою сердце надрывая.

Идут горами волны по реке,
И молниями дуб расколот.
Смолкает гром.
В томительной тиши

К селенью подползает холод.
А в комнате поэта до утра
Клубились грозовые тучи
И падали на белые листы
Живые молнии созвучий.

В рассветный час поэт умолк и встал,
Собрал и сжег свои творенья
И дом покинул.
Ветер стих. Заря
Алела нежно в отдаленье.

О чем всю ночь слагал стихи поэт?
Что в этом сердце бушевало?
Какие чувства высказав, он шел,
Обласканный зарею алой?

Пускай о нем расскажет бури шум,
Ваш сон вечерний прерывая,
Рожденный бурей чистый луч зари
Да в небе тучка огневая…

Как трудно, трудно расставаться, зная,
Что никогда не встретишь друга вновь.
А у тебя всего-то и богатства —
Одна лишь эта дружба да любовь!
Когда душа с душой настолько слиты,
Что раздели их – и они умрут,
Когда существование земное
В разлуке с другом – непосильный
труд, —
Вдруг от тебя навек уносит друга
Судьбы неумолимая гроза.
В последний раз к губам прижались
губы.
И жжет лицо последняя слеза…
Как много было у меня когда-то
Товарищей любимых и друзей!
Теперь я одинок… Но все их слезы
Не высыхают на щеке моей.
Какие бури ждут меня, – не знаю,
Пускай мне кожу высушат года,
Но едкий след слезы последней друга
На ней я буду чувствовать всегда.
Немало горя я узнал на свете,
Уже давно я выплакал глаза,
Но у меня б нашлась слеза для
друга, —
Свидания счастливая слеза.
Не дни, не месяцы, а годы горя
Лежат горою на моей груди…
Судьба, так мало у тебя прошу я:
Меня ты счастьем встречи награди!

Заболела девочка. С постели
Не вставала. Глухо сердце билось.
Доктора помочь ей не сумели,
Ни одно лекарство не годилось.

Дни и ночи в тяжких снах тянулись,
Полные тоски невыразимой.
Но однажды двери распахнулись
И вошел отец ее любимый.

Шрам украсил лоб его высокий,
Потемнел ремень в пыли походов.
Девочка переждала все сроки,
Сердце истомили дни и годы.

Вмиг узнав черты лица родного,
Девочка устало улыбнулась
И, сказав «отец» – одно лишь слово,
Вся к нему навстречу потянулась.

В ту же ночь она покрылась потом,
Жар утих, прошло сердцебиенье…
Доктор бормотал тихонько что-то,
Долго удивляясь исцеленью.

Что ж тут удивляться, доктор милый?
Помогает нашему здоровью
Лучшее лекарство дивной силы,
То, что называется любовью.

Октябрь – ноябрь 1942

Однажды на крыльце особняка
Стоял мальчишка возле самой двери,
А дотянуться пальцем до звонка
Никак не мог – и явно был растерян.

Я подошел и говорю ему:
– Что, мальчик, плохо? Не хватает
роста.
Ну, так и быть, я за тебя нажму.
Один звонок иль два? Мне это просто.
– Нет, пять! —
Пять раз нажал я кнопку.
А мальчик мне:
– Ну, дяденька, айда!
Бежим! Хоть ты большой смельчак, а
трепку
Такую нам хозяин даст, – беда!

Поднял руки он, бросив винтовку,
В смертном ужасе перед врагом.
Враг скрутил ему руки веревкой
И погнал его в тыл под бичом,
Нагрузив его груза горою,
И – зачеркнут он с этой поры.
Над его головой молодою
Палачи занесли топоры.
Словно рабским клеймом ненавистным,
Он отмечен ударом бича,
И согнулось уже коромыслом
Тело, стройное, как свеча.
Разве в скрюченном этом бедняге
Сходство с воином в чем-нибудь есть?
У него ни души, ни отваги.
Он во власти хозяина весь.

Поднял руки ты перед врагами —
И закрыл себе жизненный путь,
Оказавшись навек под бичами,
И что ты человек – позабудь!
Только раз поднял руки ты вверх —
И навек себя в рабство ты вверг.

Смело бейся за правое дело,
В битве жизни своей не жалей.
Быть героем – нет выше удела!
Быть рабом – нет позора черней!

Влюбился я. Давно случилось это —
В былые годы юности моей.
Любви цветок, как говорят поэты,
Раскрылся даже в стужу зимних дней.

И вдруг судьба послала наказанье.
Я насморк на морозе получил.
Но к девушке любимой на свиданье
К назначенному часу поспешил.

Сидим вдвоем. Ищу платок в кармане
И как назло не нахожу его.
Кружится голова в сплошном тумане,
Течет ручей из носа моего…

Я духом пал. Как поступить, не знаю.
Язык не произносит нужных слов.
С трудом шепчу: «Люблю тебя,
родная!» —
А сам чихаю и чихаю вновь.

Сидел бы я спокойно, не чихая,
Как рыба был бы нем. Но вот беда:
Когда влюбленно, глубоко вздыхаю,
Мой нос свистит протяжно, как дуда.

Какой позор! Не в силах передать я
Все то, что было в памятной ночи.
Дивчину заключив в объятья,
Я говорил – Апчхи… тебя… апчхи!

В смешные рассуждения пускался,
С ее руками я свои сомкнул.
Неосторожно вдруг расхохотался
И на нее, на милую, чихнул.

От гнева вспыхнуло лицо любимой.
Она платком закрылась. Понял я,
Что лучшие деньки невозвратимы,
Что лопнет, как пузырь, любовь моя.

Не плача, не смеясь, она сказала,
И всколыхнула боль в моей груди:
– Молокосос!
Ты нос утри сначала!
Ко мне на километр не подходи!

Она ушла, сверкнув прощальным
взглядом,
Ушла, не думая простить.
В аптеку я направился – за ядом,
Считая, что не стоит больше жить.

Бежал не чуя ног, чтобы навеки
Забыться в безмятежном сне,
И труд мой даром не пропал; в аптеке
От насморка лекарство дали мне.

С тех лор не грезил я о кареглазой,
Мы не встречались после. Все прошло.
Избавиться от двух болезней сразу
Аптечное лекарство помогло.

Я коротаю старость на чужбине.
Года промчались, жар остыл в крови.
Эх, дайте ту, простуженную! Ныне
Тоскую даже по такой любви.

Влюбленный и корова

Мне без любимой белый свет не мил,
В ее руках – любовь моя и счастье.
Букет цветов я милой подарил —
Пусть примет он в моей судьбе
участье.

Но бросила в окно она букет, —
Наверно, я не дорог чернобровой.
Смотрю – мои цветы жует корова.
Мне от стыда теперь спасенья нет.

…Корова ест цветы. А той порою
Парнишка весь досадою кипит.
И вот,
качая головою,
Корова человеку говорит.

– Напрасно горячишься. Толку мало.
Присядь-ка ты. Подумай не спеша.
Когда бы молоко я не давала,
Была б она так хороша?

Она кругла, свежа с моей сметаны.
Какие ручки пухлые у ней!
Как вешняя заря, она румяна,
А зубы молока белей.

Притихшему влюбленному сдается:
Права корова. Разве ей легко? —
Ведь на лугу весь день она пасется,
Чтоб принести на ужин молоко.

Утешился парнишка. Этим летом
Цветы он близ речушки собирал.
А после к девушке спешил с букетом,
Но все цветы корове отдавал.

– Ну, так и быть. Буренку угощаю.
Иной любви, нет, не желаю сам.
Я счастлив оттого, что дорогая
Пьет молоко с любовью пополам!

Какая вдали земля
Просторная, ненаглядная!
Только моя тюрьма
Темная и смрадная.

В небе птица летит,
Взмывает до облаков она!
А я лежу на полу:
Руки мои закованы.

Растет на воле цветок,
Он полон благоухания,
А я увядаю в тюрьме:
Мне не хватает дыхания.

Я знаю, как сладко жить,
О сила жизни победная!
Но я умираю в тюрьме,
Эта песня моя —
последняя.

Дочурка мне привиделась во сне.
Пришла, пригладила мне чуб ручонкой.
– Ой, долго ты ходил! – сказала мне,
И прямо в душу глянул взор ребенка.

От радости кружилась голова,
Я крошку обнимал, и сердце пело.
И думал я: так вот ты какова,
Любовь, тоска, достигшая предела!

Потом мы с ней цветочные моря
Переплывали, по лугам блуждая;
Светло и вольно разлилась заря,
И сладость жизни вновь познал
тогда я…

Проснулся я. Как прежде, я в тюрьме,
И камера угрюмая все та же,
И те же кандалы, и в полутьме
Все то же горе ждет, стоит на страже.

Зачем я жизнью сны свои зову?
Зачем так мир уродует темница,
Что боль и горе мучат наяву,
А радость только снится?

Жизнь моя перед тобою наземь
Упадет надломленным цветком.
Ты пройдешь, застигнута ненастьем,
Торопясь в уютный, теплый дом.

Ты забудешь, как под небом жарким
Тот цветок, что смяла на ходу, —
Так легко, так радостно, так ярко,
Так душисто цвел в твоем саду.

Ты забудешь, как на зорьке ранней
Он в окно твое глядел тайком,
Посылал тебе благоуханье
И кивал тебе под ветерком.

Ты забудешь, как в чудесный праздник,
В светлый день рожденья твоего,
На столе букет цветов прекрасных
Радужно возглавил торжество.

В день осенний с кем-то на свиданье
Ты пойдешь, тревожна и легка,
Не узнав, как велико страданье
Хрустнувшего под ногой цветка.

В теплом доме спрячешься от стужи
И окно закроешь на крючок.
А цветок лежит в холодной луже,
Навсегда забыт и одинок…

Чье-то сердце сгинет в день осенний.
Отпылав, исчезнет без следа.
А любовь,
признанья,
уверенья… —
Все как есть забудешь навсегда.

(Ямаш – 1911)[5] 5
X. Ямашев – известный татарский большевик-подпольщик. Упоминая его имя и ставя дату «1911», Джалиль, возможно, маскировал от моабитских тюремщиков истинный смысл стихотворения, направленного против них.

Он ходит, сторожа мою тюрьму.
Две буквы «Э»[6] 6
«ЭЭ» – также в конспиративных целях, вместо «СС».

[Закрыть] блестят на рукавах.
Мне в сердце словно забивает гвоздь
Его тяжелый равномерный шаг.

Под этим взглядом стихло все вокруг —
Зрачки не упускают ничего.
Земля как будто охает под ним,
И солнце отвернулось от него.

Он вечно тут, пугающий урод,
Подручный смерти, варварства наймит,
Охранник рабства ходит у ворот,
Решетки и засовы сторожит.

Предсмертный вздох людской – его еда,
Захочет пить – он кровь и слезы пьет,
Сердца несчастных узников клюет, —
Стервятник только этим и живет.

Когда бы знала, сколько человек
Погибло в грязных лапах палача,
Земля не подняла б его вовек,
Лишило б солнце своего луча.

Холодна тюрьма и мышей полна,
И постель узка, вся в клопах доска!
Я клопов давлю, бью по одному,
И опять ловлю – довела тоска.

Всех бы извести, разгромить тюрьму,
Стены разнести, все перетрясти,
Чтоб хозяина отыскать в дому, —
Как клопа словить, да и раздавить.

Не позже сентября 1943

Нас вывели – и казнь настанет скоро.
На пустыре нас выстроил конвой…
И чтоб не быть свидетелем позора,
Внезапно солнце скрылось за горой.

Не от росы влажна трава густая,
То, верно, слезы скорбные земли.
Расправы лютой видеть не желая,
Леса в туман клубящийся ушли.

Как холодно! Но ощутили ноги
Дыхание земли, что снизу шло;
Земля, как мать, за жизнь мою в
тревоге
Дарила мне знакомое тепло.

Земля, не бойся: сердцем я спокоен,
Ступнями на твоем тепле стою.
Родное имя повторив, как воин
Я здесь умру за родину свою.

Вокруг стоят прислужники Черчета[7] 7
В рукописи это слово подчеркнуто и на краю тетради арабским шрифтом написано «актсишаф», что читается справа налево как «фашисткá», т. е. «фашист».

Пусть палачи с кровавыми глазами
Сейчас свои заносят топоры,
Мы знаем: правда все равно за нами,
Враги лютуют только до поры.
Придет, придет день торжества
свободы,
Меч правосудия покарает их.
Жестоким будет приговор народа,
В него войдет и мой последний стих.

Быть может, годы будут без письма,
Без вести обо мне.
Мои следы затянутся землей,
Мои дороги зарастут травой.

Быть может, в сны твои, печальный,
я приду,
В одежде черной вдруг войду.
И смоет времени бесстрастный вал
Прощальный миг, когда тебя я целовал.

Так бремя ожиданья велико,
Так изнурит тебя оно,
Так убедит тебя, что «нет его»,
Как будто это было суждено.

Уйдет твоя любовь.
А у меня,
Быть может, нету ничего сильней.
Придется мне в один, нежданный день
Уйти совсем из памяти твоей.

Я был силен, покуда ты ждала —
Смерть не брала меня в бою:
Твоей любви волшебный талисман
Хранил в походах голову мою.

И падал я. Но клятвы: «Поборю!»
Ничем не запятнал я на войне.
Ведь если б я пришел, не победив,
«Спасибо» ты бы не сказала мне.

Солдатский путь извилист и далек,
Но ты надейся и люби меня,
И я приду: твоя любовь – залог
Спасенья от воды и от огня.

Оторвался от стебля цветок
И упал, и на крыльях метели
Прилетели в назначенный срок, —
На равнину снега прилетели.

Белым саваном стали снега.
И не грядка теперь, а могила.
И береза, стройна и строга,
Как надгробье, цветок осенила.

Вдоль ограды бушует метель,
Леденя и губя все живое.
Широка снеговая постель,
Спит цветок в непробудном покое.

Но весной на могилу цветка
Благодатные ливни прольются,
И зажгутся зарей облака,
И цветы молодые проснутся.

Как увядший цветок, в забытьи
Я под снежной засну пеленою,
Но последние песни мои
Расцветут в вашем сердце весною.

Милая в нарядном платье,
Забежав ко мне домой,
Так сказала:
– Погулять я
Вечерком непрочь с тобой!

Медленно спускался вечер,
Но как только тьма легла,
К речке, к месту нашей встречи
Я помчался вдоль села.

Говорит моя смуглянка:
– Сколько я тебя учу.
Приноси с собой тальянку,
Слушать музыку хочу!

Я на лоб надвинул шапку,
Повернулся – и бежать,
Я тальянку сгреб в охапку
И к реке пришел опять.

Милая недобрым глазом
Посмотрела:
мол, хорош.
Почему сапог не смазал,
Зная, что ко мне идешь?

Был упрек мне брошен веский;
Снова я пошел домой,
Сапоги натер до блеска
Черной ваксой городской.

Милая опять бранится:
– Что ж ты, человек чудной,
Не сообразил побриться
Перед встречею со мной?

Я, уже теряя силы,
Побежал, нагрел воды
И посредством бритвы с мылом
Сбрил остатки бороды.

Но бритье мне вышло боком,
Был наказан я вдвойне,
– Ты никак порезал щеку, —
Милая сказала мне. —

Не судьба, гулять не будем,
Разойдемся мы с тобой,
Чтобы не сказали люди,
Что деремся мы с тобой!

Я пошел домой унылый.
– Ты откуда? – друг спросил.
– С речки только что, от милой! —
Похвалясь, я пробасил.

Я любовью озабочен.
Как мне быть, что делать с ней?
С милою мне трудно очень,
Без нее еще трудней.

Источник