Что то физики в почете что то лирики в загоне
Три стихотворения Бориса Слуцкого
Второе появилось примерно тогда же (буду признателен за более точное датирование):
Лирики и физики
Слово было ранее числа,
А луну – сначала мы увидели.
Нас читатели ещё не выдали
Ради знания и ремесла.
Физики, не думайте, что лирики
Просто так сдаются, без борьбы.
Мы ещё как следует не ринулись
До луны – и дальше – до судьбы.
Эта точка вне любой галактики,
Дальше самых отдалённых звёзд,
Досягнете без поэтов практики?
Спутник Вас дотуда не довёз.
Вы ещё сраженье только выиграли,
Вы ещё не выиграли войны.
Мы ещё до половины вырвали
Сабли, погружённые в ножны.
А покуда сабля обнажается,
Озаряя мускулы руки,
Лирики на вас не обижаются,
Обижаются – текстовики.
А третье написано много позже, уже в семидесятые, и было опубликовано в «Знамени», а потом в сборнике 1978 года «Неоконченные споры»:
Польза невнимательности
Не слушал я, что физик говорил,
и физикой мозги не засорил.
Математичка пела мне, старуха,
я слушал математику вполуха.
Покуда длились школьные уроки,
исполнились науки старой сроки,
и смысл ее весь без вести пропал.
А я стишки за партою кропал.
А я кропал за партою стишки,
и весело всходили васильки
и украшали без препон, на воле,
учителями паханное поле.
Голубизна прекрасных сорняков
усваивалась без обиняков,
и оказалось, что совсем не нужно
все то, что всем тогда казалось нужно.
Ньютон-старик Эйнштейном-стариком
тогда со сцены дерзко был влеком.
Я к шапочному подоспел разбору,
поскольку очень занят был в ту пору.
Меняющегося мирозданья грохот,
естественниками проведенный опыт
не мог меня отвлечь или привлечь:
я слушал лирики прямую речь.
Позиция поэта в той дискуссии была очевидной, не правда ли? Увы, не все лирики дотягивались до заданной планки, но это уже другая история, о которой писал Эренбург.
Борис Слуцкий. 1919-1986.
Памяти поэта
Михаила Кульчицкого
Давайте после драки
Помашем кулаками,
Не только пиво-раки
Мы ели и лакали,
Нет, назначались сроки,
Готовились бои,
Готовились в пророки
Товарищи мои.
За наши судьбы (личные),
За нашу славу (общую),
За ту строку отличную,
Что мы искали ощупью,
За то, что не испортили
Ни песню мы, ни стих,
Давайте выпьем, мертвые,
За здравие живых!
1952
—
ЛОШАДИ В ОКЕАНЕ
Шёл корабль, своим названьем гордый,
Океан стараясь превозмочь.
В трюме, добрыми мотая мордами,
Тыща лощадей топталась день и ночь.
Тыща лошадей! Подков четыре тыщи!
Счастья все ж они не принесли.
Мина кораблю пробила днище
Далеко-далёко от земли.
Люди сели в лодки, в шлюпки влезли.
Лошади поплыли просто так.
Что ж им было делать, бедным, если
Нету мест на лодках и плотах?
Плыл по океану рыжий остров.
В море в синем остров плыл гнедой.
Но не видно у реки той края,
На исходе лошадиных сил
Вдруг заржали кони, возражая
Тем, кто в океане их топил.
Кони шли на дно и ржали, ржали,
Все на дно покуда не пошли.
Вожди из детства моего!
О каждом песню мы учили,
пока их не разоблачили,
велев не помнить ничего.
Забыть мотив, забыть слова,
чтоб не болела голова.
Он мал росточком, коренаст
и над трибуной чуть заметен,
зато лобаст и волей мечен
и спуску никому не даст.
Иона, рядом с ним, Якир
с лицом красавицы еврейской,
с девическим лицом и резким,
железным
вымахом руки.
Петровский, бодрый старикан,
специалист по ходокам,
и Балецкий, спец по расправам,
стоят налево и направо.
Позднее: годом ли, двумя,
как лес в сезон лесоповала,
наручниками загремя,
с трибуны загремят в подвалы.
Пройдет еще не скоро год,
еще не скоро их забудем,
и, ожидая новых льгот,
мы, площадь, слушаем трибуну.
Низы,
мы слушаем верхи,
а над низами и верхами
проходят облака, тихи,
и мы следим за облаками.
Какие нынче облака!
Плывут, предчувствий не тревожа.
И кажется совсем легка
истории большая ноша.
Как день горяч! Как светел он!
Каким весна ликует маем!
А мы идем в рядах колонн,
трибуну с ходу обтекаем.
1959
—
БАЛЛАДА О ДОГМАТИКЕ
— Немецкий пролетарий не должон!-
Майор Петров, немецким войском битый,
ошеломлен, сбит с толку, поражен
неправильным развитием событий.
Гоним вдоль родины, как желтый лист,
гоним вдоль осени, под пулеметным свистом
майор кричал, что рурский металлист
не враг, а друг уральским металлистам.
Но рурский пролетарий сало жрал,
а также яйки, млеко, масло,
и что-то в нем, по-видимому, погасло,
он знать не знал про классы и Урал.
— По Ленину не так идти должно!-
Но войско перед немцем отходило,
раскручивалось страшное кино,
по Ленину пока не выходило.
Все это было в марте, и снежок
выдерживал свободно полоз санный.
Майор Петров, словно Иван Сусанин,
свершил диалектический прыжок.
Он на санях сам-друг легко догнал
колонну отступающих баварцев.
Он думал объяснить им, дать сигнал,
он думал их уговорить сдаваться.
Язык противника не знал совсем
майор Петров, хоть много раз пытался.
Но слово «класс»- оно понятно всем,
и слово «Маркс», и слово «пролетарий».
Когда с него снимали сапоги,
не спрашивая соцпроисхождения,
когда без спешки и без снисхождения
ему прикладом вышибли мозги,
От имени коронного суда
Британского, а может быть, и Шведского,
для вынесенья приговора веского
допрашивается русская беда.
Что меряете наш аршин
на свой аршин, в метрической системе?
А вы бы сами справились бы с теми,
из несших свастику бронемашин?
Нет, только клином вышибают клин,
а плетью обуха не перешибают.
Ведь бабы до сих пор перешивают
из тех знамен со свастикой,
гардин
без свастики,
из шинелей.
Диктаторы звонят поэтам
по телефону
и задают вопросы.
Поэты, переполненные спесью,
и радостью, и страхом,
охотно отвечают, ощущая,
что отвечают чересчур охотно.
Диктаторы заходят в комитеты,
где с бранью, криком,
угрозами, почти что с кулаками
помощники диктаторов решают
судьбу поэтов.
Диктаторы наводят справку.
— Такие-то, за то-то.
— О, как же, мы читали.-
И милостиво разрешают
продленье жизни.
В деснах точно так же, как в нёбе.
На земле точно так же, как в небе,
сладкий, дымный, соленый, парной
крови вкус во мне и со мной.
А мой хозяин не любил меня.
Не знал меня, не слышал и не видел,
но все-таки боялся как огня
и сумрачно, угрюмо ненавидел.
А я всю жизнь работал на него,
ложился поздно, поднимался рано,
любил его и за него был ранен.
Но мне не помогало ничего.
А я всю жизнь возил его портрет,
в землянке вешал и в палатке вешал,
смотрел, смотрел, не уставал смотреть.
И с каждым годом мне все реже, реже
обидною казалась нелюбовь.
И ныне настроенья мне не губит
тот явный факт, что испокон веков
таких, как я,
хозяева не любят.
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
18. Дискуссия физики и лирики
На фотографии поэт Борис Абрамович Слуцкий(1919-1986), написавший в 1959 году ставшее знаменитым стихотворение «Физики и лирики.
И.А.Полетаев оставил воспоминания о дискуссии «Физики и лирики». приведу выдержки из него. Разумеется всю эту дискуссию от начала и до конца я читал на протяжении нескольких лет, и для меня она была как глоток свежего воздуха.
В троллейбусе по пути домой я еще раз прочел заметку. Все было ясно, и от скуки я стал читать остальной текст газеты (как правило, я не читал „Комсомольскую правду»). Тут я наткнулся на «подвал» с сочинением И. Г. Эренбурга, не помню заголовка, номер у меня впоследствии украли, восстанавливать я не пытался.
В этом «подвале» содержался поучительный ответ маститого писателя на письмо некой «Нины X». Нина жаловалась инженеру душ на своего возлюбленного («мужика», как ныне говорят уважающие себя дамы) за то, что он, будучи деловым инженером, не желает вместе с ней восторгаться шедеврами искусства, отлынивает сопровождать ее в концерты и на выставки и даже посмеивается над ее восторгами.
Сначала я просто удивился. Ну как такое можно печатать? Именно печатать, ибо сначала я ни на секунду не усомнился в том, что И. Г. Эренбург печатает одно, а думает другое (не круглый же он дурак, в самом деле, с этой «душевной целиной»). Потом усомнился. А может, дурак? Потом решил: вряд ли дурак, просто хитрец и пытается поддержать загнивающий авторитет писателей, философов и прочих гуманитариев дурного качества, которые только и делают, что врут да личные счеты друг с другом сводят. На том и остановился.
И черновик, и напечатанная заметка хранятся у меня в папке под названием «Герань в космосе». Оба варианта отличаются за счет редакторской правки, хотя немного (ну скажем у меня: «. не исправишь чтением стихов Блока и даже Эренбурга», в печати: «и даже Эренбурга» вычеркнуто; вычеркнуто также «. бедного Юрия, которого автор придумал в назидание читателю» и др.).
Письмо в три листка было отправлено и забыто мною. Через неделю, что ли, пришла открытка от какого-то бедняги, сидящего в редакции над чтением писем. Он «благодарил», как положено, и все. Но в конце была фраза, которую я по наивности недооценил: «. высказывания об Эренбурге нас заинтересовали и мы их, возможно, используем в дальнейшем». Или что-то в этом роде. Наплевать и забыть.
«За меня» было меньше, чем «против». Но не многим меньше. В моей тогдашней оценке счет был 4:6. Но дело не в этом, произошло какое-то закономерное расслоение, которое меня поразило, когда я на третий день стал размышлять и подсчитывать.
«За» меня оказались люди, которых я ранее почитал за толковых и эффективных работников, «против» же оказались в основном бездельники, охламоны и неумехи, которых всегда предостаточно и в «научном», и в ненаучном учреждении.
Спокойная логика была у моих «сторонников», и они в крик не вдавались. После первого удивления мне это понравилось. Я оказался в группировке, которую сам бы выбрал по другим поводам.
Толки и споры затухали медленно. Потом включились домашние, друзья и знакомые. Начались телефонные звонки. Формировалось, что называется «общественное мнение», но не в понимании сталинского «единодушия и единства вокруг», а по личной инициативе и в меру собственного понимания. Трещина прошла между «физиками» и „лириками».
«Комсомольская правда» продолжала печатать материалы обсуждения, но они относились уже не столько к похвалам Эренбургу, сколько к поношению «инженера Полетаева».
Боюсь, «Комсомольская правда» печатала не все. Редакция, хоть и не была единодушна в возникшем споре, но публиковала материалы только «в пользу» И. Г. Эренбурга.
Споры вообще не ведут к открытию или утверждению истины. Это просто способ самовыражения и самоутверждения. Гибрид искусства и спорта, способ прогулять собственную эрудицию и интеллект (if any) или же его эрзац перед глазами восторженной аудитории.
Всякий серьезный человек, придумав что-либо (ну хотя бы perpetuum mobile) и не додумав проект до конца, вынужден и обязан переключиться с роли автора на роль жестокого оппонента, стать временно врагом самому себе и своему проекту и тщательно продумать все стороны вопроса: «а почему это работать не будет» (или: «а почему это не нужно и даже вредно»).
Юрий Ревич в уже цитированной статье пишет:
«И вот это признание, публикованное уже после смерти Игоря Андреевича его сыном, выводит всю проблему совершенно на другой уровень.
Дискуссию ту, конечно, нельзя было развернуть в сторону спора о «свободе выбора». Если бы оказалось, что на самом деле вопрос стоит об основах «открытого общества», сосуществования культур и мировоззрений, то никакой дискуссии просто бы не состоялось. А жаль, потому что вопрос и по сей день совсем не закрыт, и имеет еще много уровней, о которых сам Полетаев, скорее всего, совсем не подозревал.»
Поэт Борис Слуцкий (1919-1986) откликнулся на эту дискуссию стихотворением «Физики и лирики»
Что-то физики в почете.
Что-то лирики в загоне.
Дело не в сухом расчете,
дело в мировом законе.
Значит, что-то не раскрыли
мы, что следовало нам бы!
Значит, слабенькие крылья –
наши сладенькие ямбы,
и в пегасовом полете
не взлетают наши кони.
То-то физики в почете,
то-то лирики в загоне.
Это самоочевидно.
Спорить просто бесполезно.
Так что даже не обидно,
а скорее интересно
наблюдать, как, словно пена,
опадают наши рифмы
и величие степенно
отступает в логарифмы.
Имя на поэтической поверке. Борис Слуцкий
Известный советский поэт Константин Симонов в своё время писал о поэте фронтовики Борисе Слуцком:
Политработа – трудная работа.
Работали её таким путём:
Стою перед шеренгами неплотными,
Рассеянными час назад
в бою,
Перед голодными,
перед холодными.
Голодный и холодный.
Так! Стою.
Они были неопытны в жизни, в военном искусстве, но уже заявили о себе в поэзии – талантливо, патриотично, перед самой войной: С. Гудзенко, П. Коган, М. Кульчицкий,Н. Майоров, А. Межиров,Д. Самойлов, Ю. Левитанский.
Среди молодых поэтов, самобытно заявивших о себе, был и Борис Слуцкий, 22 летний харьковчанин.
Детство и отрочество его прошли в Харькове, в рабочем районе, где жизнь была трудной и скудной. Вспоминая это время, Слуцкий писал:
«Я на медные деньги учился стихам,
На тяжёлую, гулкую медь,
И набат этой меди с тех пор не стихал,
До сих пор продолжает греметь».
В 1941 годуБорис Слуцкий окончил Литературного института им. М. Горького, одновременно учился в Московском юридическом институте.
В литературном институте Слуцкий учился с Михаилом Кульчицкий, тоже харьковчанином, знакомым со школьных лет и подружившиеся на почве общего увлечения поэзией.
Михаил Кульчицкий подавал большие надежды в творчестве, но погиб на фронте в 1943 году. Память о нём Борис Слуцкий пронёс через всю жизнь, она многое определила в его творчестве.
Сколько бы Кульчицкий мог написать! Последние строки, что сохранились от друга, были горько строгими:
«…Не до ордена. Была бы Родина
с ежедневными Бородино…».
Борис Слуцкий входил в предвоенные годы в творческое содружество молодых поэтов. В этом содружестве молодых поэтов, впервые стихи Бориса Слуцкого и Михаила Кульчицкого были опубликованы в 1941 году в подборке «Стихи студентов Москвы»,в мартовские книжки журнала «Октябрь».
Досрочно сдав выпускные экзамены в Литинституте, Борис Абрамович ушёл на фронт, и уже в июле 1941 года, доброволец рядовой Борис Слуцкий был тяжело ранен.
После госпиталя, переформировки, участвовал в боях под Москвой, воевал на Южном фронте.
Прошёл пешком с войсками все Украину от Купянска до Молдавии, воевал на Балканах.
Замполит батальона. Несмотря на то, что был политработником, постоянно лично ходил в разведпоиски.
После войны Борис Слуцкий надолго попадает в госпиталь, из-за непрекращающихся головных болей, незалеченной контузии. Перенёс две операции по трепанации черепа. Из армии комиссован как инвалид в 1946, в звании гвардии майора.
За свой ратный труд Борис Абрамович Слуцкий был награждён:
-двумя орденами Отечественной войны I-й степени (20.05.1945; 11.03.1985),
-орденом Отечественной войны II-й степени (25.12.1944),
-орденом Красной Звезды (12.01.1944),
-медалями «За оборону Москвы», «За освобождение Белграда», «За победу над Германией в Великой Отечественной войны 1941 1945 годов», «В ознаменование 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина».
— орденом»Знак Почёта» (04.05.79)-в честь 60-летия со дня рождения
В 1948 году начал сочинять стихи, которые, по его образному выражению, вытолкнули из положения инвалида. Отечественной войны 2 группы.
В эти годы, когда у него не было своего угла, (11 лет он снимал комнаты), и зарабатывала себе на жизнь сочинением радиокомпозиций для детей и юношества, он написал первые три десятка стихотворений, которые составили ему имя.
Ещё до публикации они стали довольно широко известны в литературных кругах и любителям поэзии. Первое его стихотворение «Памятник» увидело свет, лишь в августе 1953 года и было замечено.
Также примечательно, по достоверности описанных событий на войне стихотворение:
«Казахи под Можайском».
С непривычки трудно на фронте,
А казаху трудно вдвойне:
С непривычки ко взводу, к роте,
К танку, к пушке, ко всей войне.
Шли машины, теснились моторы,
А казахи знали просторы,
И отары, и тишь, и степь.
А война полыхала домной,
Грохотала, как цех огромный,
Била, как железная цепь.
Но врождённое чувство чести
Удержало казахов на месте.
В Подмосковье в большую пургу
Не сдавали рубеж врагу.
Постепенно привыкли к стали,
К громыханию и к огню.
Пастухи металлистами стали.
Становились семь раз на дню.
Механизмы её освоили
Степные, южные воины,
А достоинство и джигитство
Принесли в снега и леса,
Где тогда громыхала битва,
Огнедышащая полоса.
Борис Слуцкий отдаёт дань памяти своим однополчанам, погибших на полях сражений, в стихотворении:
Сгорели в танках мои товарищи —
До пепла, до золы, дотла.
Трава, полмира покрывающая,
Из них, конечно, проросла.
Мои товарищи на
минах
Подорвались,
взлетели ввысь,
И много звёзд, далёких, мирных,
Из них,
моих друзей,
зажглись.
Про них рассказывают
в праздники,
Показывают их в кино,
И однокурсники, и одноклассники
Стихами стали уже давно.
Также боевым товарищем посвящено замечательное стихотворение:
С первой попытки брал барьер,
прыгал с места, а не с разгона.
дерзкий, сторожкий, как дипкурьер,
в купе трансбалканского вагона.
В звонкую форму свою влитой,
В памяти он выступает снова:
Шёл, будто чувствовал под пятой
Выпуклость, круглость шара земного.
Поворачивался и трещал
Новыми кожаными ремнями,
Взглядом миры и миры обещал,
Мы на него себя равняли.
Где то меж старой и новой границей
Горсточка праха его хранится.
Там он убит и в глину зарыт
И торопливо оплакан навзрыд.
В 1966 году вышел художественный фильм «Застава Ильича» («Мне двадцать лет»), реж. Марлен Хуциев, где в эпизоде «Вечер в политехническом музее» Борис Слуцкий читает стихи своего боевого товарища и земляка Михаила Кульчицкого и поэта – фронтовика Павла Когана.
В 1966 году, Борис Слуцкий подписал письмо двадцати пяти деятелей культуры и науки, генеральному секретарю ЦК КПСС Л.И.Брежневу против реабилитации Сталина.
По центральному радиовещанию до сих пор включают в поэтические программы берущее за душу стихотворение Бориса Слуцкого:
«Лошади в океане».
И.Эренбургу
Шёл корабль, своим названьем гордый,
Океан стараясь превозмочь.
В трюме, добрыми мотая мордами,
Тыща лощадей топталась день и ночь.
Тыща лошадей! Подков четыре тыщи!
Счастья все ж они не принесли.
Мина кораблю пробила днище
Далеко-далёко от земли.
Люди сели в лодки, в шлюпки влезли.
Лошади поплыли просто так.
Что ж им было делать, бедным, если
Нету мест на лодках и плотах?
Плыл по океану рыжий остров.
В море в синем остров плыл гнедой.
Но не видно у реки той края,
На исходе лошадиных сил
Вдруг заржали кони, возражая
Тем, кто в океане их топил.
Кони шли на дно и ржали, ржали,
Все на дно покуда не пошли.
Поэт Михаил Светлов, ещё в 1954 году, на обсуждении стихов Бориса Слуцкого, в секции поэзии Союза писателей сказал: «По-моему, нам всем ясно, что пришёл поэт лучше нас».
В 1957 году БорисаСлуцкого приняли в Союз писателей СССР.
Надо сказать, что многие современники коллеги не могли простить Борису Слуцкому его выступления против Бориса Пастернака на собрание союза писателей СССР 31 октября 1958 года, на котором Б. Пастернак был исключён из союза писателей СССР.
Борис Слуцкий осудил публикацию романа «Доктор Живаго» на Западе.
Друзья поэта видели, что Борис Слуцкий позже тяжело переживал свой поступок, двухминутного выступления, и до конца своих дней так и не простил себя.
В периодической печати, в статьях, часто приводят строки из нашумевшего, в своё время и вызвавшего споры в молодёжной среде, стихотворения Бориса Слуцкого:
Что-то физики в почёте,
Что-то лирики в загоне.
Дело не в сухом расчёте,
Дело в мировом законе.
Значит, что-то не раскрыли
Мы,
Что следовало нам бы!
Значит, слабенькие крылья –
Наши сладенькие ямбы,
И в пегасовом полёте
Не взлетают наши кони…
То-то физики в почёте,
То-то лирики в загоне.
Это самоочевидно.
Спорить просто бесполезно.
Так что даже не обидно,
А скорее интересно
Наблюдать, как словно пена,
Опадают наши рифмы
И величие
степенно
Отступает в логарифмы.
Собственной семьёй Борис Слуцкий обзавёлся поздно уже в зрелые годы, в 40 лет. Борис Слуцкий долгое время был одинок. После разочарования в своей первой школьной любви, он долгие годы не заводит никаких романтических отношений.
Борис Слуцкий не смог бы обеспечить понравившейся женщине достойный уровень жизни. А размениваться на лёгкие, ни к чему не обязывающие романы, не считал возможным для себя.
Но к 40-ка годам он уже был известным и даже имел собственную комнату в коммунальной квартире, и хорошо платили за переводы стихов, с языков народов СССР.
Татьяна Дашковская была по-женски очаровательна, красивая фигура, длинные русые волосы, ямочки на щеках. Многие считали её заносчивой, а она всегда ходила со слегка запрокинутой головой из-за своей тяжёлой косы. С Татьяной Дашковской поэт проживёт 18 счастливых лет своей жизни.
Читал ей свои стихи, привозил из заграничных командировок шоколад, который она обожала.
Последние 7-мь лет их совместной жизни, она тяжело болела. У Татьяны Дашковской обнаружили рак лимфатических узлов.
Нашли возможность отправить её на лечение во Францию, после чего она прожила ещё несколько лет. В 1977 году, Татьяна Дашковская скончалась от неизлечимой болезни.
Памяти о любимой жене, Борис Абрамович посвятил стихотворение:
Каждое утро вставал и радовался,
как ты добра, как ты хороша,
как в небольшом достижимом радиусе
дышит твоя душа.
Ночью по нескольку раз прислушивался:
спишь ли, читаешь ли, сносишь ли боль?
Не было в длинной жизни лучшего,
чем эти жалость, страх, любовь.
Чем только мог, с судьбою рассчитывался,
лишь бы не гас язычок огня,
лишь бы ещё оставался и числился,
лился, как прежде, твой свет на меня.
Для Бориса Слуцкого это стало настоящим ударом судьбы, от которого он уже не оправился, к тому же во время войны, фашисты уничтожили в Харькове всех родных и близких ему людей.
Поэт впал в тяжёлую депрессию, первые 3-и месяца ещё писал стихи, затем прекратил, вынужден был переселиться к младшему брату Ефиму, который работал инженером, на секретном военном заводе, в Туле. Жил в его семье, где и закончил свои дни.
Борис Абрамович Слуцкий умер 23 февраля 1986 года, в Туле, он жил последние годы в семье у брата.
Похоронен на Пятницком кладбище в Москве.
На его могиле установлен необычный памятник, в виде головы из красного янцевского гранита с уникальной крупнозернистой структурой на фоне стилизованного чёрного знамени. Автор надгробия – скульптор Владимир Лемпорт.
В заметке посвященной памяти Бориса Слуцкого, написанной в апреле 1986 года Евгением Евтушенко и напечатанной в «Дне поэзии»-1986 года, было сказано:
Слуцкий сполна расплатился за это, но не только своими муками, а не совершением других подобных ошибок.
Я воспитанный не только его поэзией, но и им самим, столько раз пригретый, накормленный им, снабжённый деньгами, которые у него всегда находились для других, оказался по-мальчишески жесток к нему, и на некоторое время наша, почти ежедневная дружба прервалась.
Во-первых, он создал свою поэтику, и его стихи безошибочно узнаваемы. Но этого мало. Такие талантливые поэты, как Северянин или Кирсанов, тоже безошибочно узнаваемы, а вот великими их всё же не назовёшь.
Великий поэт – это воплощение своей эпохи. Слуцкий воплотил ту её часть, которая не была воплощена такими его великими современниками, как Пастернак, Ахматова, Твардовский, Заболоцкий, Смеляков.
Из поэтического наследия Бориса Слуцкого:
Памяти поэта
Михаила Кульчицкого
Давайте после драки
Помашем кулаками,
Не только пиво-раки
Мы ели и лакали,
Нет, назначались сроки,
Готовились бои,
Готовились в пророки
Товарищи мои.
За наши судьбы (личные),
За нашу славу (общую),
За ту строку отличную,
Что мы искали ощупью,
За то, что не испортили
Ни песню мы, ни стих,
Давайте выпьем, мертвые,
За здравие живых!
1952
Все; слабели, бабы — не слабели, —
В глад и мор, войну и суховей
Молча колыхали колыбели,
Сберегая наших сыновей.
Бабы были лучше, были чище
И не пре;дали деви;чьих снов
Ради хлеба, ради этой пищи,
Ради орденов или обнов, —
С женотделов и до ранней старости,
Через все; страдания земли
На плечах, согбе;нных от усталости,
Красные косынки пронесли.
«Уверенность в себе»
Уверенные в себе
по краю ходят, по кромке,
и верят, что в их судьбе
вовек не будет поломки.
А бедные неуверенные,
не верящие в себя,
глядят на них, как потерянные,
и шепчут: «Не судьба!»
Зарядка, холодный душ,
пробежка по зимней роще
способствуют силе душ,
смотрящих на вещи проще.
Рефлексами же заеденные
не знают счета минут:
в часы послеобеденные
себя на диване клянут.
Евреи хлеба не сеют,
Евреи в лавках торгуют,
Евреи раньше лысеют,
Евреи больше воруют.
Евреи-люди лихие,
Они солдаты плохие:
Иван воюет в окопе,
Абрам торгует в рабкопе.
Я всё это слышал с детства,
Скоро совсем постарею,
Но всё никуда не деться
От крика: «Евреи, евреи!»
Не торговавши ни разу,
Не воровавши ни разу,
Ношу в себе, как заразу,
Проклятую эту расу.
Пуля меня миновала,
Чтоб говорили нелживо:
«Евреев не убивало!
Все воротились живы!»
А нам, евреям, повезло.
Не прячась под фальшивым флагом,
На нас без маски лезло зло.
Оно не притворялась благом.
Ещё не начинались споры
В торжественно-глухой стране.
А мы – припёртые к стене –
В ней точку обрели опоры.
«Люди сметки и люди хватки…».
Люди сметки и люди хватки
Победили людей ума –
Положили на обе лопатки,
Наложили сверху дерьма.
Люди сметки, люди смекалки
Точно знают, где что дают,
Фигли-мигли и ёлки-палки
За хорошее продают.
Люди хватки, люди сноровки
Знают, где что плохо лежит.
Ежедневно дают уроки,
Что нам делать и как нам жить.