что такое проповедь в церкви
10. Проповедь как вид речевой коммуникации
10. ПРОПОВЕДЬ КАК ВИД РЕЧЕВОЙ КОММУНИКАЦИИ.
10.1. ПОСТАНОВКА ВОПРОСА.
Казалось бы, сегодня для нас верующих не составит большого труда дать определение проповеди, цели и задачи проповедника. Однако, как оказалось, каждый из нас имеет своё представление об этом.
Что такое проповедь? Этот вопрос задавался в одной из групп проповедников Одесской Библейской школы и вот полученные ответы:
Проповедь – это собственный взгляд на Библейские истины.
Проповедь — это личный взгляд со своими объяснениями.
Проповедь – это словесное выражение понимания Библейских истин с добавлением своих переживаний.
Проповедь – это передача Божьих откровений к принятию в практической жизни.
Проповедь – это речь, выраженная с понятием как я понимаю Слово Божие.
Проповедь – это Слово Божие, сказанное доступно народу.
Проповедь – это донесение Божьего Слова, которое сказано в конкретное время, в определённой ситуации современному человеку.
Как можно увидеть из этих ответов, каждый проповедник имеет своё мнение, причём в чем-то они сходны, и оттеняя порой какую-то одну часть или особенность проповеди, не называют другие.
Попробуйте и вы также дать прямо сейчас четкое определение: «Что такое проповедь?», написав в коротком определении ваши мысли. Думаю, что вы сразу почувствуете слабость своего ответа (всегда захочется что-то добавить к уже написанному или высказанному определению проповеди). Чтобы более точно всё же определить предмет нашего исследования, давайте обратимся к опыту различных христианских церквей в определении понятия «проповедь». А исследовав этот вопрос, мы сможем более чётко ответить на поставленный вопрос.
10.2. ОПРЕДЕДЕНИЕ ПРОПОВЕДИ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКОВЬЮ
Проповедь – христианское и церковное наставление, преподаваемое в храме за литургией с целью поведать, разъяснить слушающим учение Иисуса Христа. Учение о проповеди составляет предмет гомилетики; главный вопрос о существе и природе проповеди доселе не решён и спорен. По одному мнению, при определении проповеди должна приниматься одна внешняя её сторона – словесная форма и сама проповедь определяется как исключительно – риторическая, относится к той области литературной, которая называлась красноречием, или ораторским искусством и подлежит единственно правилам, которые были созданы ещё в древности для ораторства вообще.
В новейшее время учение о природе проповеди обосновывается на началах или рационалистических, или натуралистических.
Церковное учение о проповеди, опираясь на слово самого Иисуса Христа и апостолов, видит в литургийной проповеди функцию благодатной жизни церкви, главную продуктивную силу проповеди в благодати, даруемой в таинстве священства.
Если в церкви невидимо присутствует сам Глава её – Иисус Христос, и обетованный Им Святой Дух, то нельзя допустить, чтобы без руководства вспомоществующей благодати Божией могло обойтись дело церковной проповеди; поэтому церковь в своих канонах усвояет право литургической проповеди только лицам, имеющим благодать священства, и притом только епископам и пресвитерам. (Правило апост.58-е и правило 64-е 6-0го Вселенского собора). И при постановлении во священники в посвятительной молитве испрашивает у Бога посвящаемому «благодати» учительства.
От своих проповедников древняя церковь никогда не требовала предварительного изучения языческого красноречия, а доходила до того, что языческих ораторов и риторов по профессии, церковь допускала до крещения не иначе, как по оставлению ими своей профессии и отречения от неё.
Если ораторство иногда имеет место в проповеди даже отцов церкви, то не как черта природы христианской проповеди, а признак случайный, являющийся у них вследствие того, что огни изучали языческое ораторское искусство в то время, когда о вступлении церковь ещё не думали, а готовились к гражданским должностям. Таким образом ораторское искусство было совершенно независимо от церкви и было случайным у некоторых отцов церкви.
Некоторые сектанты-мистики и русские хлысты полагают, что проповедь может быть только продукцией «непосредственного вдохновения» от Святого Духа, даруемого по силе веры, только каждому верующему.
По мнению пиетистов, проповедь возможна для каждой личности, «возрождённой и благодатсвованной» в таинствах, каковы и миряне.
Православная церковь учит о необходимости для проповеди особой благодати – благодати таинства священства при этом церковь не отрицает пользы и необходимости естественных дарований разума и слова.
В книге Деяний и в послании Коринфянам указаны три прототипа проповеди: глоссолалия, профития и дидаксия, различие между которыми обуславливается степенью присутствия Духа Божьего.
Глоссолалия апостольских времён, первоначальная по времени форма проповеди, названа так по временной её особенности говорить на языке, дотоле неведанному говорящему; она характерна состоянием экстаза; под наитием переизбыточествующей благодати, при созерцании благ и величия истин христианства, проповедник становится вне себя (аще в теле, аще вне тела, не вем, говорил о себе апостол Павел); речь его становилась нестройной и восторженной.
Профития была пророчеством в том смысле, в каком это служение в церкви вообще определяется в богословии. Она более спокойно и сознательно произносилась, проповедник говорил стройно и общепонятно, не утрачивая самообладания.
Дидаксия – вид учительства рефлекторного, произносилась под управлением разума и действовала не только на чувство, но и на ум, содержа в себе рассуждения и доказательства.
По мере того, как христианское сообщество освоилось с новым учением, усвояя его не только чувства, но и логической рефлексией, первоначальный экстаз и энтузиазм учителей уменьшался, и уже при апостолах дидаксия преобладала. Но в церквях и после того продолжали существовать и глоссолалы, и профеты (о них говорят Иустин, Ириней, Евсевий), и никогда глоссолалия и профития апостольских времён – психическая их основа – не прекращались совершенно в церковной проповеди, ка её понимали отцы церкви.
Проповедь миссионерская, обращенная к неверующим, поручается священникам или иеромонахам, или по меньшей мере, их непосредственному руководству. Следует ещё отличать проповедь вне богослужебную или т.н. вне богослужебного собеседования, которые священник ведёт в силу своей богословской компетенции, хотя от лица и во имя церкви. Но проповедь его не часть богослужения, а частное личное отправление им своей пасторской обязанности.
Иногда в виде исключения из общего правила дозволяется, по особому разрешению местного епископа, под его непосредственным и ближайшим надзором и руководством, сказание проповеди мирянам, выдающимися проповедническими дарованиями, и готовящиеся к священническому сану.
В 3-м веке местный епископ разрешил проповедовать Оригену ради его великих дарований. Митрополит Московский поручил объяснение катехизиса на литургии юноше-студенту Левшину (впоследствии – митрополит Московский Филарет).
Основанием для таких исключений из правил и для существовавшего в русских духовных академиях и семинариях обычая поручать ученикам старших классов, для того посвященным в стихарь, служит обычай древней церкви упражнять готовящихся к пасторскому служению в составлении и произношении проповедей.
10.3 ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПРОПОВЕДИ КАТОЛИЧЕСКОЙ ЦЕРКОВЬЮ
Проповедь есть тайна по содержанию своего благовестия; такова она и по форме, в которой это содержание возвещается: тайна произносимого Слова, тайна возвещающего Слова проповедника.
10.3.1. Тайна Слова.
Проповедь равносильна действию и требует действия, т.е. обращения, потому что она сама – действие Божие. По свидетельству Павла она ставит людей пред лицом тайны, ею возвещаемой. От того и вера может родиться из проповеди. (Рим.10:17).
Слушатель поставлен перед Христом умершим и воскресшим, ставшим Владыкой истории, раздающим дары и Духа тем, кто принимает Слово, предупреждающим о грядущем гневе тех, кто Его отвергает (1 Фес.1:10). Как возвещение глашатая, действие Божие, которым открывается владычество Христа в мире. Она не предлагается на рассмотрение слушателей, но требует «послушания веры» до конца (Мтф.24:24).
10.3.2. Слово Божие и слово человеческое.
Для спасения необходима вера; но веры нет без слышания проповеди, а «как проповедовать, если не будут посланы?» (Рим.10:15). Проповедник имеет миссию и власть от Иисуса Христа через Его Церковь.
10.3.2.1. Только миссия может претворить слово человеческое в Слово Божие. Не как у пророков наитием Духа, но в силу посланичества, доверенного Христом: «как бы сам Бог увещевает через нас» (2 Кор.5:20) в целом применим с Ним.
Проповедник, подобно глашатаю, должен возвещать Слово с такой точностью, чтобы оно оказывало всю свою действенность, даже если проповеднику не достаёт бескорыстия. (Флп.1:15-18). Так или иначе, Христос возвещается. Тогда не так важно, каков служитель, через которого вера передаётся. Существенно основание – Иисус Христос, остальное – только добавление, ценность которого будет испытана огнём суда (1 Кор.3:5-15).
Первохристианская церковь заботилась о том, чтобы вера проповедовалась: иногда она поддерживает инициативу, которая исходит не от неё (Деян.8:14-17; 11:22), иногда же она возложением рук направляет миссионеров на проповедь (Деян.13:2).
Авторитет проповедника проистекает также из его свидетельства о пасхальной тайне: это есть свидетельство апостолов в широком понимании этого слова, связанное с уникальным свидетельством Двенадцати (Деян.2:32; 3:16; 5:32; 10:39-41; 13:31) возвещаемым по повелению Воскресшего.
Благодаря непрерывной передаче через верных свидетелей, христианская проповедь поистине даёт возможность слышать само Слово Божие.
10.3.2.2. Дерзновение происходит у проповедника из этого апостольского постановления. Он должен «проповедовать слово вовремя и не вовремя» (2 Тим.4:2). Он с уверенностью говорит, ибо верует (2 Кор.4:13); способность к подобному служению ему дана от Бога.
10.3.2.3. Проповедь и искупление – тайна проповедника не исчерпывается только благородством порученного ему посланичества. Он- «соработник у Бога» (2 Кор.3:9); ему Бог даёт торжествовать во Христе, и благоухание познания о Себе распространяется на всяком месте. Он подвергается прежде всего опасности «самому оказаться недостойным» (1 Кор.9:27); в особенности же он должен разделить участь Того, Чьим глашатаем он является: Бог сделал Своих апостолов «последними» среди людей (1 Кор.4:9); проповедники Христа сами являются распятыми. (2 кор.4:7-19; 6:4-10).
10.3. ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПРОПОВЕДИ ПРОТЕСТАНСКОЙ ЦЕРКОВЬЮ.
Проповедь – в высшем значении – есть Слово Божие, передаваемое устами человека.
В ближайшем рассмотрении слова проповедь – есть сама в себе законченная речь, произносимая в религиозном собрании и имеющая целью: призыв неверующих грешников к вере и покаянию; назидания и утверждения верующих в вере и добродетели; и разъяснение учения Иисуса Христа.
Проповедь есть очень важная часть попечения о душах, и такая забота о душах включает в себя полное понимание тех, кто слушает проповедь (37. ст.58)
Проповедь есть акт поклонения Богу (15. ст.18).
Проповедь – это устное выступление, обращенное к уму массовой аудитории и основанная на религиозной истине, которая берётся из Священного Писания и тщктельно разрабатывается с целью убеждения. (15. Ст.27).
ПРОПОВЕДЬ
Распространение Христианства неразрывно связано с проповедью. Сам Иисус Христос проведывал Свое учение среди еврейского народа. Им были избраны 12 апостолов, а затем еще 70 учеников для проповеди Евангелия. Их благовестие миру принято называть апостольской проповедью. В деле христианской проповеди потрудились отцы и учители Церкви, многие из которых были выдающимися проповедниками.
Наука о сущности, содержании и специфических особенностях христианской проповеди называется гомилетикой.
Проповедь в древней Церкви
Проповедь за богослужением IV-V вв.
Но так было не везде и не всегда в этот период, может быть, только у таких витий, как Златоуст. Карфагенский Собор 399 г. постановляет: «кто выйдет из собрания (de auditorio), когда священник держит слово в церкви, да будет отлучен». Цезарий Арльский (нач. VI в.) после бесплодных убеждений не уходить с проповеди велел на время ее запирать церковные двери. Вообще на Востоке проповедь за богослужением занимала гораздо более места, чем на Западе, как видно и из этих последних свидетельств, и из списка проповедников там и здесь, и, наконец, из явно преувеличенного, но характерного свидетельства Созомена, что в Риме «ни епископ, ни другой кто не учит в церкви».
Время проповеди
Проповедовавшие лица
Апостольские Постановления предписывают: после чтений, а в частности после Евангелия, «пресвитеры поодиночке, а не все сразу, пусть увещевают народ, а после всех их епископ, который подобен кормчему». Согласно с этим, в Иерусалимской Церкви, по описанию Паломничества, приписываемого Сильвии, в день воскресный «из всех сидящих пресвитеров проповедует кто пожелает, а после всех их проповедует епископ». Св. Иоанн Златоуст именно в сане пресвитера проповедовал в Антиохии в присутствии своего епископа Флавиана, который иногда присоединял свое увещание к его проповеди.
Блж. Августину, когда он был пресвитером, его престарелый епископ Валерий, плохо владевший латинским языком своей паствы, поручил проповедование в церкви, и когда епископа упрекали за это, он сослался на восточный обычай такого рода. Следовательно, на Западе до того времени проповедь была прерогативой одного епископа. Но уже блж. Иероним Стридонский об этом говорит: «весьма плохой обычай, что в некоторых церквах пресвитеры молчат и не говорят в присутствии епископов, как будто те им завидуют или не удостоивают слушать их».
В случаях необходимости или исключительных допускались к проповеди и диаконы. Еще в III в., по свидетельству св. Киприана, во время гонений, которые иногда лишали Церковь пресвитеров, право проповеди предоставлялось и диаконам. Один из самых знаменитых проповедников IV в. св. Ефрем Сирин имел только сан диакона. Св. папа Григорий Великий ( 604 г.) во время болезни поручал диаконам читать свои проповеди. Даже миряне допускались к проповедованию, но только в самых исключительных случаях. Так было еще в III в. По свидетельству Евсевия, когда Ориген удалился из Александрии в Кесарию Палестинскую, «здесь местные епископы (Александр Иерусалимский и Феоктист Кесарийский) просили его беседовать и изъяснять Св. Писание всенародно в церкви, несмотря на то, что тогда он не был еще рукоположен в пресвитера», и на упрек со стороны Димитрия, еп. Александрийского, «что никогда не слыхано было и теперь не в обычае мирянину проповедовать в присутствии епископа», ссылались на целый ряд прежних примеров в разных странах. Но от IV и V вв. не известно уже таких примеров, если не считать речи императора Константина Великого к Первому Вселенскому Собору. Напротив, когда некоторые монахи на Востоке стали присваивать себе право церковной проповеди, папа Лев I Великий (440- 461), для которого, может быть, странна была и проповедь пресвитера в церкви, писал против этого Максиму, еп. Антиохийскому, и Феодориту, еп. Киррскому, говоря в письме первому: «кроме священников Господних никто не смеет проповедовать, монах ли то, или мирянин, какою бы ученостью (cujus libet scientiae nomine) ни славился он». Но Карфагенский Собор 399 г. постановляет: «мирянин (laicus) да не дерзает учить в присутствии клириков, если они сами не попросят его об этом».
Только женщине, как и всегда, с апостольских еще времен, безусловно воспрещалась проповедь. Тот же Собор постановляет: «женщина, хотя бы ученая и святая, да не присваивает себе права (non praesumat) учить мужчин в собрании». В восточных Церквах, впрочем, диакониссам позволялось заниматься оглашением готовящихся ко крещению женщин, но не публично, а частно. В этом отношении от Кафолической Церкви резко отличались некоторые еретические общины, не только допускавшие проповедь женщин, но имевшие пророчиц, какими у монтанистов были Приска и Максимилла, и возводившие женщин в степени епископскую и пресвитерскую, как у них же Квинтилла и Присцилла. То же было у коллиридиан IV в., у которых женщины совершали священнодействия в честь Пресв. Девы Марии, как и у катафригов.
Возгласы и обряды, сопровождавшие проповедь
Так как на проповедь, служившую объяснением Св. Писания и всецело основывающуюся на нем, смотрели тоже как на слово Божие в некотором роде, то и обставлялась проповедь обрядами и возгласами почти такими, как чтение Св. Писания. Так, пред проповедью диакон приглашал присутствующих к тишине и вниманию, может быть, возгласом «Вонмем». Пред поучением проповедник совершал молитву, должно быть, тайно. Пред поучением было в обычае приветствие народа со стороны проповедника во имя Божие. Это приветствие выражалось возгласами: «Мир вам» или: «Благодать Господа нашего Иисуса Христа, любы Бога Отца и причастие Св. Духа со всеми вами» с ответом «И со духом твоим». Начиналась проповедь разными молитвенными возгласами, например «Благословен Бог» (Εύλογητός ό Θεός). Заключением проповеди было обыкновенно славословие Св. Троице.
Что касается положения тела, в котором произносилась и слушалась проповедь, то по крайней мере епископ обычно произносил проповедь, сидя на своем амвоне, что, может быть, было заимствованием у синагоги и основывалось на примере Спасителя. Но у св. Иоанна Златоуста указывается и на стояние проповедника. Слушатели же всегда стояли. Блж. Августин говорил: «чтобы не держать вас долго, так как я говорю сидя, а вам стоять трудно. «. И Константин Великий не хотел садиться при долгих проповедях Евсевия Кесарийского. Августин позволял только слабым и больным слушателям садиться.
Проповеднический труд — это приближение к пропасти
Проповедь, произносимая священником в храме, проповедь в епархиальной или даже светской газете, в Интернете — сегодня столько способов свидетельствовать о Христе и Церкви, что иногда кажется: еще немного, и что-то сломается — люди пресытятся, перестанут верить словам, даже таким, которые несут в себе священный смысл. А те, кто эти слова произносит или пишет? Не растеряют ли они от постоянного говорения накопленное сокровище живой веры, не превратят ли искусство проповеди в ремесло, которое будет просто заполнять паузы во время богослужения или пробелы в печатных и интернет-изданиях? Не лучше ли в таком случае как-то ограничивать благовествование, чтобы не обесценить его? О крайностях, перегибах и неожиданных опасностях проповеднического труда мы говорим с постоянным автором нашего журнала, одним из самых активных православных проповедников, настоятелем храма во имя преподобного Агапита Печерского в Киеве протоиереем Андреем Ткачевым.
— И да и нет. Слово тяжело воспринимать, если оно обесценено, девальвировано. Митрополит Антоний Сурожский говорил о том, что слово Божие пробивает любую броню. Но если оно — каленая стрела, а грех — это кольчуга, то нужна крепкая рука, хороший, добротный лук и меткий глаз. А пуская стрелы, как дети из детского лука, конечно, реальную греховную броню не пробьешь.
— Сегодня церковная, православная проповедь звучит повсеместно и часто. Разве это также не обесценивает слово, не вызывает привыкания у общества?
— Нет, потому что маслом кашу не испортишь. Поскольку все люди очень разные, то и проповеди тоже должны быть разные. Один священник произносит «высокую» проповедь о Нетварном Свете, и в это время 30, 40, 50 человек слушают его с чистой радостью. А рядом с ними находятся еще 70, которые вообще ничего не понимают, хотя тоже радуются, потому что чувствуют, что речь идет о чем-то очень красивом и правильном. Потом какой-нибудь простой батюшка выходит и говорит, может быть, как-то топорно, но предельно искренне, и это тоже оказывает исцеляющее действие. Тогда начинают радоваться уже те, которые только что ничего не понимали, а вместе с ними и те, которые только что радовались о Фаворском Свете. Должно быть и слово, которое украшает жизнь, и слово, которое меняет жизнь, и слово, которое выравнивает жизнь.
— Имеет ли смысл искать еще какие-то способы проповеди, например с использованием плакатов, других рекламных технологий?
— Бессловесное проповедание у нас, в общем-то, апробировано, потому что все Православие — исихастское: колокольный звон, красивая архитектура, храм, вписанный в ландшафт. Например, храм Покрова на Нерли стоит и проповедует: слов нет, а проповедь есть. Колокол зазвонил, икона на нас глянула, а мы на нее. Сегодня же особо нужно вербализированное благовествование. Конечно, можно это делать, не размыкая уст. Мне, например, нравится, когда молодежь надевает креативные футболки, на которых написано: «Одна жизнь — одна супруга» или «Выключи телевизор — включи мозги». Все эти словесные обращения, месседжи проповедуют иногда самые серьезные истины. Я видел, что священники тоже носят футболки, где на всю грудь написано «Поп», а внизу сноска: «Пастырь овец православных». У него борода, немного избыточный вес, веселые, добрые глаза и такая майка — ну здорово! Есть, конечно, случаи, когда на одежде размещают цитаты из Священного Писания, но это как-то поверхностно. Более того — эта самая евангельская цитата пропитается потом, затем ее придется погрузить в стиральную машину, со временем она полиняет. Хороши надписи, которые не нагружены сакральным смыслом в чистом виде. Недопустимо, например, на какой-то рюмке или чашке писать: «Пейте от нея вси» (ср.: Мф. 26, 27).
— Вы сейчас говорили про турнир по боксу, а мне сразу вспомнился нашумевший байкерский проезд в Севастополе с полуголыми девицами, над которыми развевались хоругви с изображением Спаса Нерукотворного. На мой взгляд, существует опасность заиграться и превратить проповедь в нечто уже антирелигиозное.
— Надо просто заранее продумывать концепцию, потому что все хорошее — всегда отрежиссировано. Ничто не должно возникать спонтанно. Требуется прописывать дресс-код, словесный код, его смысловую нагрузку и посыл, назначать спикера для общения со СМИ. К этому, конечно, нужно подходить серьезно.
— То есть любая акция должна быть как-то проконтролирована, облагорожена Церковью?
— Не проконтролирована. В нее должен быть внесен Логос. У людей появляется импульс, и они на импульсе пытаются что-то делать, а нужно, чтобы это все было освящено смыслом и пониманием этого смысла. Мы не против, чтобы бородатые дядьки 180 кг весом занимались армрестлингом, боролись друг с другом в грязи и в то же время носили на себе крестик и говорили: «Я — православный человек». В этом, на самом деле, нет никакого противоречия. Чем православный байкер отличается от православного альпиниста или дайвера? Да ничем. Только давайте сделаем так, чтобы не давать повода ищущим повода(ср.: 2 Кор. 11, 12). Ведь нам нужны сильные мужчины, позиционирующие себя как православные, только не агрессивные: «Я православный, сейчас в морду дам». Нужны такие, которые могут сказать: «Я верую в Бога. Я могу дом построить», «Я хожу в церковь. Я могу колодец выкопать». Необходим человек, однозначно полезный в глазах светского общества и при этом не прячущий свою религиозность, но и не выпячивающий ее. Не нужно здесь перегибов. Это все равно, что я бы всем говорил, что я люблю свою жену. Заходил бы куда-то и говорил: «Я люблю свою жену, она у меня очень красивая, мы прожили с ней много лет вместе, а вообще меня зовут так-то. Ну, о чем это мы здесь?». Это ж психиатрия. Если возникает необходимость, то можно сказать о своем семейном статусе, но странно сразу распахиваться перед всеми. Так же и к словам о собственной вере нужно относиться. Это мое. Я говорю об этом с теми, кого я знаю, кто уже в Церкви. Потому что вера должна для нас стать такой естественной средой, как для рыбы вода. Чтобы мы задыхались без нее, но не имели потребности друг другу рассказывать о том, как хорошо в воде, — просто в воде жили. А мы такие ихтиандры, живем то в воде, то на суше.
— Отец Андрей, а как же с проповедью для внешних, еще не пришедших в Церковь людей? По Вашей логике получается, что мы не должны рассказывать тем, кто на суше, что в воде хорошо…
— То, что я сейчас говорил, обращено, конечно, к православным воцерковленным людям, даже в большей степени к священнослужителям. Нам необходимо искать наше собственное лицо, которое не было бы мордой. И не должно силиться изобразить из себя лик. Найди свое лицо, а лик будет, если Бог благословит. Для людей же внешних по отношению к Церкви священник, как раз наоборот, должен быть таким ихтиандром: он и в духе, и в мире. Нужно с людьми общаться на их языке, понять их. Но прежде всего понять, в каком безбожном мире мы живем и насколько безбожны сами. И мы, священники, проповедники, идем к миру не как луч света в темное царство, а как больной к больному. Только у одного в руках пусто, а у другого в руках — свечка, которой он озаряет какой-то кусок территории. Это очень честный труд, который рождает ужас. Проповедник, не имеющий этого ужаса, — не проповедник, а баснописец или обманщик. Потому что любой серьезный проповеднический труд — это приближение к пропасти, к последней черте отчаяния. Ведь будь то тюрьма, или дом для престарелых, или ожоговый центр, или лагерь беженцев, или интернат, или любая средняя школа, или неполные семьи, или среда наркоманов и алкоголиков — это, собственно, и есть мир — то, из чего он складывается, — ад и клоака. И вот любой православный священник имеет прямой контакт с этим миром, обреченным на распад, с миром, который носит в себе элементы хаоса и вообще хочет взорваться изнутри. Да и сам священник, как человек, носит в себе то же самое, он не есть что-то отдельное. Вот тебе и трагедия. И здесь нужен Христос.
— Пришел один больной к другому больному, и что дальше?
— Нужно знать путь, прийти во тьму, неся свечу, и сказать, как Иоанн Предтеча: «Я — не Свет, но я знаю, где Свет. Кто хочет идти к Нему — за мной»…
— Существуют разные способы проповеди: кто-то говорит «вообще», кто-то говорит конкретно для стоящих здесь, в храме, людей, которых он знает, которые у него исповедуются. Какой способ, на Ваш взгляд, более удачный, успешный и какой ближе Вам самому?
— В маленькой общине проповеди может и не быть, достаточно исповеди и дополняющей ее приходской беседы или просто совета почитать такую-то книгу, посмотреть такую-то передачу или фильм. Если людей много и ты не знаешь всех, нужна проповедь, обращенная не к кому-то конкретно, а только к себе. Поясню: священник должен быть таким осьминогом, у которого много точек соприкосновения с разными людьми — и стариком, и молодым, и безработным, и бизнесменом, и ребенком. Произнося свою проповедь, нужно учесть, что все они сейчас слушают. И будучи с ними со всеми как бы одним целым, священник должен говорить себе, судить себя своими словами и говорить честно. Тогда он достучится до разных сердец. Больше всего такая проповедь подходит для храмов в больших городах. Поэтому необходимо учиться говорить совершенно разные вещи своей многосоставной пастве. И каждая такая речь, беседа, проповедь должны быть знаковыми, не впустую.
— Но ведь для этого нужно, как мне кажется, какое-то особое чутье, талант, если хотите, или всему можно научиться в семинарии, постичь опытным путем?
— Я думаю, человек щедро одарен Богом изначально, но не реализован, скукожен, как бы завернут в саван, и, по сути, при жизни погребен. Это происходит по целому ряду причин, и не вся вина лежит на человеке. Но мне кажется, что научиться можно всему! Худо-бедно медведь может научиться играть на балалайке, обезьяна — ездить на велосипеде, а каждый человек — разговаривать с ближним. Если мы не будем постигать эту науку, то какой смысл вообще в том, что мы христиане?
— А проповедь посредством Интернета отличается принципиально от обычной?
— Это одна и та же проповедь. Когда человек пишет книгу, он макает перо не в чернильницу, а в свое сердце, и по клавишам стучит, как по собственным нервам и мозгам. Через Интернет на нас выливаются как дурные, так и хорошие вещи, то есть он может быть и милостью Божией, и наказанием. Есть времена и ситуации, когда можно сказать: «Ой-ё-ё-й, Господи, зачем нам мировая сеть?! Какой это кошмар!». Но есть ровно столько же случаев и ситуаций, когда мы можем сказать: «Благословен Господь Бог, создавший Интернет».
— Нельзя все говорить всем, нужно быть целомудренным. Нецеломудрие — это ведь не только блудливость, но и отсутствие трезвого отношения к своему делу, когда ты говоришь людям то, что им в принципе непонятно, что их только разбалансирует. Пусть каждый услышит от тебя то, что он может вместить, что ему полезно. Поэтому, безусловно, публицисты должны «публицистировать», а проповедники должны благовествовать.
— Вы читаете комментарии к своим публикациям, пытаетесь нащупать болевые для общества темы, вступаете в какой-то диалог с читателем?
— Я делаю это от случая к случаю — поскольку недисциплинирован, но я это делаю — поскольку тщеславен. Бывает, что резонанс вокруг одной статьи подталкивает к написанию следующей, но нечасто. В большинстве случаев я замечаю, что остаются мало замеченными по-настоящему выстраданные мною вещи. И такая культурная и интеллектуальная дистанция между читающей публикой и пишущим человеком несколько ранит. У меня нет обиды, но есть горечь, что мы живем в разных мирах. Однако идти на поводу у человеческих интересов — это опасно и унизительно. У Лосева есть такая фраза: «Истина обойдется без вас. Попробуйте вы обойтись без истины». Я, в общем-то, знаю, что тревожит людей, и, в принципе, надавить им на все мозоли, вызвав переполох и бум рецензий, не проблема. Только это — не моя цель. Надо все-таки говорить сущностные вещи и не бояться, что можешь быть не понят в своем поколении, можешь быть неправильно понят или можешь быть не понят никогда. Нельзя на сегодняшний день размениваться, нужно работать с перспективой. Журналистика и публицистика — это не сегодня для сегодня, это сегодня навсегда. Без пафоса и в тревоге. Если чувствуешь, что прав, просто честно делай свое дело, вспахивай свою ниву. Мандельштам писал, что поэзия — это состояние, в том числе, внутренней правоты. Проповеднику чувство внутренней правоты не дает превратиться в обслуживающий персонал. А непонимание — это элитарная вещь, его тоже надо заслужить.
— Отец Андрей, в статье для нашего журнала «Праздник должен быть словесным» Вы говорите о том, что мирянин тоже может проповедовать с амвона, если его подготовит священник. А Вам известны такие примеры?
— Да, и не один. У меня на приходе есть молодой человек, который прочел раза в три больше книг, чем я. Он пишет проповедь заранее, отсылает ее мне на редактирование и потом на запричастном стихе выходит с этой проповедью к прихожанам. У него есть конкретная область миссионерского интереса — толкование воскресного апостольского чтения. Это лакуна в сознании православного человека, потому что Апостол не истолкован для мирян. Мы вообще невнимательны к апостольскому чтению, это, прямо скажем, свинство, которое надо исправлять. Есть множество образованных людей, имеющих опыт воцерковления, хорошую интеллектуальную и духовную базу для того, чтобы говорить с людьми; способных к этому и не боящихся аудитории. Нужно бросать их в бой, и пусть они объясняют то, на что у нас не хватает времени и сил.
— Ваши прихожане, наверное, уже привыкли к таким, будем говорить, экспериментам. Но я сомневаюсь, что это будет принято широко. Люди не всегда с доверием относятся к словам священника, а к тому, что прозвучит из уст мирянина, тем более не прислушаются.
— Сомнение имеет право на существование, и умеренный скепсис — хорошая вещь. Нехороша всеядность. Но нельзя стоять на месте, надо находить талантливых людей. Ведь если мы умную, яркую личность не направим в русло каноничного благовестия Евангелия, она все равно будет проповедовать, только что-нибудь другое. Все сектантские миcсионеры — это люди, упущенные нами, как мыло, выскользнувшее из рук. Потому, что мы слишком заузили эту сферу, отдав ее только священнослужителям. И если мы сегодня не предоставим этим ярким личностям поле для деятельности, то завтра будем иметь в их лице оппонентов.
— А что в таком случае лучше: когда таких людей обнаруживает священник или когда они сами рвутся: «Дайте мне попроповедовать»?
— Если человек попадает к священнику со стороны и говорит: «Я хочу, я могу, я буду», то его нужно успокаивать, «причесывать», обхаживать и проверять, узнать его историю, следить за его чтением, требовать от него письменных работ, какой-то незаметной активности — взять его в пономари, в сторожа, в шоферы, узнать его семью, его болевые точки, степень воцерковления. Здесь требуется педагогическое чутье и пастырский талант. Бросать такого человека сразу в работу нельзя. Нужно, чтобы он полюбил Евхаристию и перестал верить в свою звезду… Понимаете, человек в любом церковном деле успешен тогда, когда он перестает верить в себя.
— То есть ему в этом стремлении потрудиться необходимо достигнуть какой-то степени бесстрастия?
— Батюшка, Вы призываете к постоянному проповеданию и сами этому следуете. Но разве для такого проповедника не существует опасности выговориться, опустошиться и сойти на «механику»?
— Опасности существуют, и их много. Конечно, можно просто надоесть слушателям. Они могут просто отравиться красноречием, и тогда простая истина, сказанная без словесных красот, не тронет их, останется вовсе незамеченной. Но все-таки Бог правит миром: иному посылает болезнь, чтобы он отдохнул от проповеди, а люди отдохнули от него. От нас же требуется импульс, задор и стремление работать Господу. Потому что человек должен сгореть до конца, выработаться на 100 процентов, не оставляя немножко для себя, как Анания и Сапфира.
— Но ведь необходимо время для того, чтобы побыть наедине с собой, вслушаться в себя, иначе ты все изнес из себя, а нового не приобрел, просто не успел. Чувствуете ли Вы необходимость в этом уединении, каком-то внутреннем и даже внешнем молчании?
— Наверное, у каждого проповедующего, пишущего священника наступает момент, когда он чувствует, что уже все сказал и теперь настало время сомкнуть уста и проповедовать только своей жизнью?
— Это очень индивидуально, но, мне кажется, неизбежно. Все равно рано или поздно придется замолчать. Не потому, что нечего сказать, а потому, что пора говорить другим или тебе пора проповедовать уже кровью, а не языком. Мы помним про Иоанна Богослова, как он, ослабевший от старости, не замолкал, но его проповедь была старчески минималистична. «Дети, любите друг друга». Ты можешь умалиться до одной фразы. «Христос воскресе», например.
— Насколько Вы близки или далеки от этого?
— Я не знаю о себе ничего, и мне страшно думать о себе, но я вас уверяю, что думаю… Перед каждым человеком простирается очень много дорог, и иногда кажется, что жизнь закончилась, а это всего лишь такой зигзаг, за которым открывается совершенно другая перспектива. Я, например, жалею, что не выращиваю цветы или клубнику, не летаю на вертолете, не перевожу с классических языков и вообще не делаю того, что хочу. Но есть то, что меня мучит, — правда, которую я знаю как священник, и я не могу не говорить о ней. Наша православная культура должна быть словесной. Исихазм — это форма высшего развития словесности до отказа от слов и погружения в Божественную тишину. Если не дойти до пика словесности, никогда не дойдешь до исихазма. Сначала Пушкин, через 25 лет — Паисий Величковский, еще через 10 лет — только Иисусова молитва, а потом — лишь Царствие Небесное…
Фото автора и из архива редакции
Журнал «Православие и современность» №27 (43)