Что такое политика памяти

Политика памяти

Критики методов исторической политики считают, что само это понятие существенно отличается от понятий «политизации истории» и «политики памяти», и что речь идет преимущественно о политическом феномене, который должен изучаться, прежде всего, как часть политики.

Связанные понятия

Среди специалистов, занимающихся исследованиями национализма, выделяют три ведущие школы: примордиализм, модернизм (конструктивизм) и этносимволизм. Основные различия между этими школами лежат в вопросах о том, когда и почему появились нации и национализм. При этом российские исследователи столкнулись с проблемой националистического дискурса, которая до сих пор не решена.

Упоминания в литературе

Связанные понятия (продолжение)

В этой статье описываются психологические черты авторитаризма. По форме правления, который носит то же имя, см. АвторитаризмТеория авторитарной личности разработана психологами Калифорнийского университета в Беркли Эльзой Френкель-Брюнсвик, Даниэлем Левинсоном и Р. Невитт Сэнфордом, а также немецким социологом и философом Франкфуртской школы Теодором Адорно. Свои взгляды на феномен авторитарной личности они изложили в книге 1950 года с одноимённым названием. Тип личности определяется девятью признаками.

Типология государств — это особая научная классификация государств по определённым типам (группам) на основе их общих признаков, отражающая присущие данным государствам их общие закономерности возникновения, развития и функционирования.

Полити́ческий миф — это статичный образ, имеющий мифологическую природу, но не связанный с религией и традиционными верованиями. Подобный миф интерпретируется как культурный феномен и форма общественного сознания, как способ восприятия, описания и объяснения событий, при акценте на их идеологической и символической основе современных обществ.

Источник

Политика памяти:
как и зачем государства формируют свою историю

В такой дихотомии вся история России представляется замкнутой в некий порочный круг авторитаризма, что соответствующе сказывается и на внутренней политике государства. Говоря словами исследователя Алексея Миллера, «есть якобы присущая истории России неизменность определенных ключевых характеристик. Долгая имперская традиция, например, осмысливается как постоянно возвращающееся, вкупе с деспотизмом, свойство российской власти. История России предстает как совершенно уникальная и, по сути, безысходная череда реинкарнаций этой деспотической власти. Страна движется по порочной колее, и выход из нее кажется либо невозможным, либо лежащим через радикальную борьбу с государством, через революцию, разрушающую старый мир до основания» (Алексей Миллер. История империй и политика памяти. Журнал «Россия в глобальной политике» №4, 2008, с. 118–134).

Такой подход вкупе с пониманием последствий революций формирует у населения покорность перед властью, покуда последняя заявляет о своей готовности противостоять внешним врагам. При этом население, хоть и чувствует себя подавляемым этой властью, не собирается ничего предпринимать для противодействия подавлению, что только его закрепляет. Усиливает его и идентификация себя как народа-миссионера, единственно способного отвратить от мира некую абстрактную угрозу исконными моральными ценностями, пусть для этого даже придется выдержать определенную долю страданий и угнетения. Все эти элементы политики памяти, направленной одновременно и в будущее, можно охарактеризовать как самореализующееся пророчество, то есть предсказание, которое «стихийно управляет поведением людей и приводит к ожидавшимся ими результатам».

В противовес российской исторической политике, которая обращается к некой исконно русской национальной идентичности, в политике восточноевропейских и прибалтийских государств всячески подчеркивается статус наций-жертв. В поддержку этого созданы специальные учреждения и институты, занимающиеся продвижением виктимной исторической политики и акцентированием внимания на преступлениях режимов стран-оккупантов. В Польше такие функции выполняет Институт национальной памяти, имеющий отделения во всех крупных городах, в Литве это Центр геноцида и резистенции, в Латвии — Комиссия по установлению числа жертв тоталитарного коммунистического оккупационного режима СССР и мест их массового захоронения, обобщению информации о репрессиях и массовых депортациях и подсчету причиненного латвийскому государству и его жителям ущерба, в Эстонии также функционируют несколько подобных организаций.

Не в пример отечественной Комиссии по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России, которая приказала долго жить в начале 2012 года, эти структуры работают в восточноевропейских странах весьма успешно, проводя государственную историческую политику на максимально широком уровне. По мнению директора фонда «Историческая память» Александра Дюкова, к подобным организациям можно отнести и музеи оккупации, которые есть в любой восточноевропейской стране, знакомой с этим понятием (Александр Дюков. Историческая политика или политическая память. Журнал «Международная жизнь» №1, 2010, с. 133–148). Наличие таких музеев — некое общее место, дань восточноевропейской исторической политике в целом. Например, в Венгрии, в Будапеште такой музей есть, и там, как и во всех подобных пространствах, рельефно отражен ущерб, нанесенный венгерскому народу нацистской и советской оккупацией. При этом венгерскому правительству не свойственны требования компенсаций и признаний исторической вины, поскольку активное и добровольное участие венгров в депортации и уничтожении евреев и оккупации частей соседней Чехословакии очевидно и, пожалуй, не является предметом дискуссий. В целом память о прошлом у восточноевропейских соседей России проникнута, по словам венгерского же мыслителя Иштвана Тибо, «экзистенциальным страхом, переживаемым на коллективном уровне, перед лицом реальной или воображаемой угрозы гибели национальной общности в результате лишения государственной самостоятельности, ассимиляции, депортации либо геноцида». Этот страх, по словам Алексея Миллера, связывался с более крупными соседями: турками, немцами, Россией. Этот экзистенциальный страх, пожалуй, является основным фактором, определяющим историческую политику в этих странах.

Источник

5 книг о том, что такое политика памяти и как она работает

В книгах, о которых мы будем говорить, политика памяти — всего лишь один из терминов, используемых в таком исследовательском направлении, как культура памяти. Именно «политика памяти», если попытаться дать ей вольное определение, подразумевает то, как в данный исторический период общество помнит о своем прошлом, что именно оно помнит и какими способами проявляет свое памятование. И самое главное — кто конструирует эти способы, кто говорит обществу, о чем оно должно помнить и о чем забывать. В России, как и в любой другой стране, есть несколько акторов политики памяти, но главенствует один актор — государство. Вряд ли можно однозначно говорить о том, хорошо это или плохо. Но, как мне кажется, Россия отлична от той же Германии тем, что государство имеет в этой области гораздо больший вес. Современная российская политика памяти существует в некой героической парадигме: она направлена на поддержание героического нарратива о великой стране с великим и непогрешимым прошлым — и, соответственно, великим и безгрешным настоящим. И понятно, что внутри такого нарратива особое внимание главенствующего актора политики памяти уделяется Великой Отечественной войне — базисному событию в деле героизации всей отечественной истории. И недавнее назначение Владимира Мединского главой комиссии по историческому просвещению вполне красноречиво указывает на то, что существующий курс в дальнейшем будет только поддерживаться и крепнуть.

В преддверии одного из юбилеев Победы на улицах российских городов висели праздничные плакаты со слоганом «Я помню. Я горжусь». В конце была поставлена точка — не знак вопроса и даже не троеточие. Плакат как бы мотивировал граждан к тому, чтобы относиться к истории достаточно просто: собственно, помнить и гордиться. В этом контексте нет места для вопросов, критики или высказывания сомнений. Подобный подход к истории Второй мировой войны не уникален для России: он нормален для Восточной Европы в целом. Например, польская память о войне базируется на двух основных постулатах: во-первых, на том, что поляки стали жертвами двух режимов, во-вторых, они были героями сопротивления и противились тоталитарным режимам, как могли. И в этот красивый нарратив, который поддерживается политиками и консервативной частью населения, никак не вписывается, например, история о «передаче» Польше Тешинской области Чехословакии и еще более болезненная для польского общества история об участии простых поляков в убийствах своих еврейских соседей.

Книга «Соседи» тоже подводит нас к теме о банальности зла. Ян Томаш Гросс пишет про местечко Едвабне, большинство жителей которого составляли евреи. В июле 1941 года там случилась настоящая резня, в которой, как выяснилось после окончания войны, принимали участие поляки. Там были и немцы, но они выполняли надзорную функцию, а убийствами, изнасилованиями и грабежами занимались польские жители. Гросс знакомится с материалами судов над этими гражданами и воспроизводит на их основе события того дня.

Подобная дискуссия была предпринята и в книге Руты Ванагайте «Свои» (или «Наши», в зависимости от перевода). В ней Рута пишет об участии простых литовцев в холокосте. Ванагайте ездила по Литве и собирала истории, записывала интервью с пожилыми литовцами, которые помнили военные времена, выясняла, что и при каких обстоятельствах случилось с литовскими евреями.

Книга «Свои» вышла относительно недавно, буквально пять лет назад. Интересна история, которая положила начало работе над ней — в ютубе есть несколько интервью, в которых автор пересказывает эту историю. Ванагайте говорит, что, когда она была маленькой, на стене в доме ее бабушки висели часы — было видно, что это очень дорогие часы, а бабушка всю жизнь была очень бедной крестьянкой. До какого-то момента Рута не задавалась вопросом по поводу этих часов — висят и висят. Но однажды все же подумала: а откуда они у бабушки, у такой голытьбы? Потихоньку Ванагайте стала разматывать эту ниточку и выяснила, что в той деревне, в которой жила ее бабушка, до войны было определенное количество евреев, а после войны не осталось никого из них. Ответ напрашивался сам собой.

Довольно активная дискуссия о прошлом в литовском обществе шла и до выхода книги Руты Ванагайте, но именно книге «Наши» суждено было стать маркером этой важной дискуссии. Кстати говоря, когда книга была опубликована, некоторые литовские политики обвиняли Руту в том, что Кремль ей заплатил, чтобы написать такие гадости про Литву. Забавно, что российские и литовские политики такие разные, а риторика у них иногда очень похожа.

Предварить разговор об этой книге можно коротким стихотворением Варлама Шаламова:

Говорят, мы мелко пашем,
Оступаясь и скользя.
На природной почве нашей
Глубже и пахать нельзя.
Мы ведь пашем на погосте,
Разрыхляем верхний слой.
Мы задеть боимся кости,
Чуть прикрытые землей.

Конечно, глядя на наше прошлое, мы хотели бы видеть себя только наследниками победителей, одолевших коричневую чуму. Но мы не можем отделить себя от другой части нашей истории. Кто я? Я потомок людей, которые не смогли за себя постоять и выжить? Или я потомок людей, которые пытали и расстреливали других? Когда я работаю со старшеклассниками и студентами, я вижу в их глазах непонимание: мол, зачем нужен разговор о чем-то, произошедшем 80–90 лет назад? Именно читая книгу Эткинда, человек может найти ответ на вопрос о том, какое отношение история давних политических репрессий имеет к нему настоящему. Эткинд говорит о том, что именно память об ужасах тоталитарного режима могла бы объединить не только россиян, но и наших ближайших соседей. Вот что он считает по этому поводу: «Общие воспоминания об общих страданиях могли бы сплотить людей Украины, России, Казахстана, Латвии и других стран, примерно в равной степени пострадавших от советского террора. Если бы это случилось, постсоветское пространство было бы гораздо больше похоже на Европейский союз, построенный на памяти о жертвах войны и на убеждении, что „это не должно повториться“. Но этого не случилось».

Алейда Ассман — крутейший исследователь памяти в современном мире. По крайней мере, одна из крутейших. То, о чем она пишет, и то, как она пишет, вызывает у меня восхищение. В своих работах она уделяет много внимания немецкой мемориальной культуре, но, поскольку это специалист высокого класса, она приводит примеры и из ближайшего к Германии зарубежья, и примеры, далекие в географическом и историческом смысле. В предисловии к книге «Длинная тень прошлого» Ассман иронизирует над собой, приводя цитату испанского писателя Хорхе Семпруна: «Каждый писатель мечтает о том, чтобы всю жизнь писать одну книгу, постоянно ее переписывая». Ассман говорит, что люди, которые занимаются культурой памяти, фактически воплощают эту мечту. У читателя может сложиться впечатление, что книги Ассман — бесконечный рассказ на одну и ту же тему. В каких-то частях это действительно так, но все же ее книги значительно отличаются одна от другой.

Для человека, который не задумывается о том, что память может быть феноменом, достойным исследователя, память — штука проще пареной репы. Почему, думает он, мы помним о каких-то давних событиях? Потому что потому. Помним и все. Надо помнить, нас так воспитали, мы так выросли, вот такие книги мы читали и в таких школах мы учились. И при этом никто не задает вопрос «А чего я не помню?» А Алейда Ассман в своих книгах уделяет много внимания именно феномену забвения. В книге «Длинная тень прошлого» она препарирует феномен памяти — раскладывает его по полочкам, разбирая на составляющие: «мемориальную культуру», «индивидуальную память», «коллективную память», «рамки памяти», «культурную память», «политическую память», «накопительную память», «функциональную память» и так далее, и так далее. В конце концов оказывается, что память собирается как конструктор Лего под воздействием ряда внешних обстоятельств.

«Новое недовольство мемориальной культурой» отличается от предыдущей книги большим содержанием примеров, взятых из послевоенной истории Европы и России. В книге Ассман рассказывает о том, как развивалась немецкая культура памяти о Второй мировой войне и о национал-социализме. Современная Германия — одна из самых толерантных стран, и за последние десять лет она приняла в себя больше беженцев, чем другие страны Европы. А как немецкое общество за какие-то 80 лет эволюционировало из нацизма и концепции тотальной войны в общество инклюзивное и гуманное? Как это произошло?

Ответ таков: немецкое общество работало со своим трагическим прошлым, и в этой работе было как минимум три этапа, три волны памяти. Первая пришлась на послевоенные годы, вплоть до конца шестидесятых, когда в немецком обществе был принят негласный консенсус: среди нас живут бывшие члены партии — не какие-то преступники, а просто рядовые функционеры, которые сейчас работают пекарями, докторами, рабочими. Но жить как-то дальше надо, надо перевернуть эту страницу и восстанавливать государство, и мы не можем отвернуться от этих людей, они нам нужны. Следующая волна — поколение 1968 года, люди, которые родились в сороковых. Парадигма поменялась — это поколение задавало вопросы поколению своих отцов, пытаясь понять, почему они молчали о преступлениях нацистов. Следующая волна пришлась на конец восьмидесятых, когда новое поколение стало задавать вопросы уже своим родителям, молодежи образца 68-го года. Именно тогда в Германии начали подниматься вопросы о банальности зла, с упоминания которой мы начали. В 1995 году в Германии открыли выставку «Война на уничтожение», которая рассказывала о преступлениях вермахта. До этого существовал миф о том, что военные преступления совершали войска СС или гестапо, а рядовые солдаты просто воевали против других солдат. Но выставка говорила о том, что и простые немецкие мужики убивали, резали и грабили. Выставка вызвала шок и скандал в немецком обществе. Но благодаря таким эпизодам Германия постепенно и стала той страной, которую мы знаем. Я вовсе не стремлюсь идеализировать ее, сегодня у нее есть множество актуальных проблем. И они тоже описаны в книге Ассман. Я уже упоминал, что Германия приняла очень много мигрантов, которые встраиваются в общество. У общества есть общая память, но у новых немецких граждан нет исторического бэкграунда, они приехали из других стран. Вот новый конфликт и вот новое недовольство мемориальной культурой: как встраивать этих людей в сложившуюся культуру памяти? Как они должны памятовать о преступлениях и трагедиях прошлого, к которому не принадлежали их предки? Это открытый вопрос, и ответ на него придет только со временем, когда немецкая мемориальная культура сделает новый шаг.

Источник

Политика исторической Памяти: оценка проблемы, стратегии подхода.

А.И. Миллер, ведущий научный сотрудник ИНИОН РАН.

Политика памяти, проводившаяся на протяжении 1990-2000х годов, была неэффективной по целому ряду причин. В подходе российской власти к проблемам исторической памяти отсутствовала целостная стратегия и последовательность.

Дефицит понимания того, какие задачи следует решать в рамках политики памяти, во многом связан с нерешенностью фундаментальных вопросов о будущем страны и противоречивостью продвигаемой модели идентичности. За эти годы не созданы новые, соответствовавшие изменившимся общественным условиям механизмы проведения эффективной политики памяти, в стране нет инфраструктуры СМИ, с помощью которой она могла бы проводиться. В последние 20 лет политика памяти характеризовалась крайне скудным репертуаром символов, событий, фигур прошлого, используемых для мобилизации национальной солидарности и решения других задач. Государство в ряде случаев потеряло инициативу в политике памяти, что особенно очевидно в истории с новым праздником Дня народного единства, главным событием которого в течение уже ряда лет является националистический «Русский марш».

Происходила постепенная фрагментация исторической памяти, когда групповые (в том числе этнические) варианты исторической памяти развивались вне связи с общим нарративом, порой в конфронтации с ним. Происходила неуклонная деградация преподавания истории и статуса исторического знания в обществе. Не удалось (и это, может быть, главное) – создать концепцию единой русской истории, перекинуть мост к ее дореволюционному периоду. Вся историческая идентичность держится на памяти о Великой отечественной войне. Это недопустимо мало и несправедливо. У России трудная, но великая история, полная крупных достижений, блистательных побед и масштабных трагедий. Их нужно вернуть в сознание людей, чтобы они ощущали себя ответственными наследниками прежних поколений.

Задачи

В качестве главных задач политики памяти предлагаются:

Решению этих задач может способствовать только такая политика памяти, которая:

Память неизбежно избирательна. Однако в стратегической перспективе нельзя построить эффективную политику памяти в конфронтации с историческим знанием;

История России, рассказанная как череда сплошных ужасов и неудач или как непрерывная череда побед и успехов, одинаково непродуктивны для формирования личности и коллективной идентичности. Историческое повествование не может быть плоским, сводящимся к ответу на вопрос «чем будем гордиться». Нужен и вопрос (и ответ) «чего стыдимся», нужно трагическое измерение, иначе эмоциональная вовлеченность не достигается.

Какие элементы исторического нарратива могут быть обще приемлемыми?

Предлагаемые ключевые моменты тысячелетней истории:

При рассказе об империи подчеркиваются два элемента:

1 было соперничество великих держав, а не цивилизаций, рациональное, во многом обыденное — это соперничество не должно описываться как неизбывное противостояние однозначно враждебному «западу». Из Европы приходили вызовы, но там же Россия находила союзников в борьбе с этими вызовами. Имперская экспансия — элемент этого соперничества, и имперские эксцессы, которые заслуживают осуждения, были нормой для того времени.

2 формирование русской нации в империи — этнически открытое, включающее разные группы, не только великороссов. Создание национальной/имперской культуры совместными усилиями выходцев из разных этнических групп империи, культура открытая, не ксенофобская. Большинство великих писателей, ученых, государственных деятелей этнически не «чистокровные» русские, часто — не русские по этническому происхождению. Но, именно, «великие русские». Нарастание расовой и этнической нетерпимости в 1880е — 1900е гг. общеевропейская тенденция, Россия не лидирует в ней.

Великие Реформы. Отмена крепостного права как освобождение народа и открытие пути к строительству современной нации. Высвобождение человеческого капитала страны. Самоуправление с портретами ведущих земских и городских деятелей, в том числе из каждого региона, суд, сложности становления правовой системы, запоздание с принятием Конституции. Гражданская активность, в особенности на локальном уровне, с 1860х до 1917 года.

Система классических гимназий заложена при Александре II, создана в основном при Александре III, что было одним из важных факторов экономического подъема конца XIX начала XX века. Резко повысилось качество человеческого капитала нации. Основной рывок в сфере начального образования приходится на царствование Николая II, когда страна вплотную подошла к введению всеобщего образования. Тогда же заложены основы ликвидации неграмотности. Более 60% призывников накануне Первой мировой — грамотны. В царствование Николая II государство удваивало расходы на образование каждые 5 лет. Россия по уровню образования могла бы войти в число передовых стран. Не успели.

Важно снять представление о неизбывности конфликта либералов/западников и почвенников/славянофилов. Обе группы — носители европейской либеральной или консервативной традиций. В целом вопрос об отношении к Европе — это не история «недо-Европы», а нормальные проблемы европейской периферии, которая ищет свой путь устойчивого роста, сообразуясь со собственными условиями и традициями.

Тема огромного потенциала, которому Первая мировая и революция не дали реализоваться.

Современная ситуация — новый, пусть и не такой удобный шанс на развитие. Концептуализация истории России через идею цивилизационного противостояния Европе бессмысленна и контрпродуктивна, поскольку все российские творческие элиты — европейские, даже если они ругают Европу.

В этой части — о предпринимателях (инновации, меценатство), об ученых и культуре (Серебряный век), о ценности труда (образ жизни квалифицированного рабочего, учителя, инженера, предприимчивого крестьянина), о трудностях утверждения легитимности частной собственности (особенно в связи со столыпинской реформой).

1905 г. Единственная революция, изменившая ключевые элементы политической системы без разрушения системы как таковой. Открыла эволюционный путь развития. Шанс не использован.

Грехи верхов и интеллигенции в отношении друг друга после середины XIX века, особенно после 1905 года. Не договорившись, они в конечном итоге потеряли страну Политическая сфера (партии, выборы, Государственная дума, земство и городские думы и пр.) Взаимная ответственность власти и общества, ценность государства, свободы.

Первая мировая война — испытание, которого Россия, находившаяся в переходном периоде всесторонней трансформации, не выдержала. В военном плане Россия, несмотря на поражения 1915 г., к 1917 г. «стояла на выигрыш» как часть Антанты.

В 1917 г. происходит обрушение всех общественных институтов в результате внутренних факторов. Все группы общества виновны в наступлении революционного хаоса. Монархия потеряла связь с реальностью и не реагировала на очевидные вызовы. Элиты стремились к обрушению монархии, безответственно считая, что смогут контролировать дальнейшие изменения. Революционные контрэлиты хотели мобилизовать деструктивный протестный потенциал масс, прологи «цветных революций», что им вполне удалось. Превращение дезертирующей солдатской массы в катализатор революционного хаоса и насилия.

Специальное внимание должно быть уделено, в том числе и в школьных учебниках, репрессиям против этнических групп (польская, немецкая и др. операции НКВД в 1930е гг., депортации военного и послевоенного времени). Только включив взвешенное повествование об этих событиях, равно как и о трагических событиях в истории этих групп в составе Российской империи, в общее изложение, можно:

Россияне должны помнить об этих страшных жертвах XX века, чтить их память, поставить им памятники. Народ, не похоронивший своих мертвых, не может уважать себя. Но не нужно рушить памятники «красным», если это не памятники активным участникам красного террора. У народа – общая история.

В советском периоде нашей истории мы будем продолжать гордиться и героизмом времен Великой Отечественной войны, и достижениями ученых и рабочих, часто трудившихся в неимоверно тяжелых условиях. Мы должны гордиться теми индивидуальными подвигами людей, которые перед лицом репрессивного режима защищали свои убеждения, достоинство, веру, сохраняли и творили культуру, спасали своих близких и не близких им людей.

Великая Отечественная война — стержень исторической памяти XX века. Через привязку к нему следует подтягивать «выкинутые» при советской власти темы, например, Первую мировую войну (Вторую Отечественную Войну). Упор на героизм, самопожертвование, патриотизм. До конца избавиться от советской формулы, согласно которой Победа 1945 г. оправдывает преступления коммунистического режима в меж-военный период.

Постсоветская Россия — новое начало. После империи, коммунизма, кризиса и частичного распада рубежа 1980х — 1990х и почти распада 1990х — 2000х. Трудный поиск пути, тяжелые ошибки. Но Россия спаслась от развала и экономического краха, теперь пора лечить язвы, исправлять ошибки (невнимание к человеку, упадок образования, ухудшение здоровья нации, моральная нелегитимность крупной собственности, отсутствие действенной системы права, систематическое невнимание к ре-индустриализации и пост-индустриализации, в целом, ухудшение человеческого капитала страны) и делать рывок вперед через общее усилие.

Распад СССР — глубокий кризис и трагедия для миллионов, и в то же время новое окно возможностей. История показывает, что все страны, возникшие в ядре империй, переживали после их развала сложный переходный период, однако, если они не срывались к реваншизму, в исторически короткий срок существенно опережали бывшие окраины империи по уровню социально-экономического развития. Россия уже подтверждает эту историческую закономерность. Важно, чтобы тенденция получила дальнейшее развитие, и реализовалась не только и не столько в опоре на природные ресурсы, но, в первую очередь, на внимание к человеку, на создание правового государства, инновационное экономическое развитие, новый патриотизм, демократическое развитие и устойчивость политической сферы. Исторически Россия успешно развивалась в тех случаях, когда не увлекалась цивилизационным противостоянием с Западом и/или революцией. СССР надорвался именно в своей роли второй сверхдержавы, второго полюса мира, втянувшись в непосильную гонку вооружений и соперничество с США и всем Западом по всему миру. Современная ситуация дает возможность избежать такой непродуктивной конфронтации.

Всякий народ достоин великой истории, но не у всякого народа она есть. У России есть великая история. В последние 600 лет Россия продемонстрировала способность к мобилизации для успешной защиты страны от внешней угрозы: освобождение от монголов, отражение польской интервенции, разгром Наполеона, Гитлера.

Русские и другие народы России показали отчаянную отвагу в борьбе за независимость и суверенитет. Русские – народ-победитель. Россия — единственная из периферийных империй Европы, сумевшая, несмотря на сравнительное экономическое отставание, войти в XIX веке в число великих держав. Россия показала способность осваивать огромные пространства, добиваться успехов в экономическом развитии. Россия собственными силами смогла избавиться от коммунизма.

Эти пункты приемлемы для всех, кроме ортодоксальных коммунистов и радикальных националистов. Они отвечают интересам и представлениям власти, церкви, вменяемых либералов и вменяемых националистов. В рамках этой «генеральной линии» возможен любой плюрализм и дискуссии, реализуется отношение к прошлому как общему, общественному достоянию, res publica.

История должна служить источником вдохновения для творческого усилия, сотрудничества государства и общества в решении задач развития, а также предостережением от повторения ошибок прошлого — революционного нетерпения, невнимания к человеку, разлада между государством и образованной частью общества, раскола элит.

Главные ценности, которые должны утверждаться с помощью истории — умение добиваться успеха за счет продолжительного конструктивного усилия, способность создавать индивидуальные истории успеха, суверенитет, признание ценности государства всеми ведущими секторами общества и ценности человека обществом и государством, уважение различных сегментов общества со стороны правящей элиты, способность к диалогу общественных сил.

Совет по внешней и оборонной политике. Стратегия ХХI.

Политика исторической Памяти как основа формирования коллективной идентичности и национального самосознания.

Источник