какая была реакция общественности на поэму двенадцать
Статья о поэме Блока Двенадцать
А. В. Лексина
к.фил. н., доцент
ГОУ ВО МО «ГСГУ»,
г. Коломна
Вифлеемская звезда и Русская Голгофа в поэме Александра Блока «Двенадцать»
Олег Давыдов, объясняет такое отношение поэтического образа Христа в поэме к реальным событиям, повлиявшим на создание поэмы, отношением сна к яви; стихия, явившаяся Блоку во сне, наяву преобразовалась в поэтическое произведение, несущее проекции многих ожиданий и чаяний в разных социальных слоях того времени: «Позже, в апреле 1920 года, в специальном тексте о «Двенадцати» Блок напишет: «В январе 1918 года я в последний раз отдался стихии… Оттого я и не отрекаюсь от написанного тогда, что оно было написано в согласии со стихией». И далее: «Поэма написана в ту исключительную и всегда короткую пору, когда проносящийся революционный циклон производит бурю во всех морях /…. Моря природы, жизни и искусства разбушевались, брызги встали радугой над нами. Я смотрел на радугу, когда писал «Двенадцать»». Это гораздо более отстраненный и взвешенный текст, чем другие, где говорится: «Что Христос идет перед ними – несомненно». Так обычно и бывает: что кажется несомненным, когда отдаешься стихии, может вызвать сомнения, когда стихия тебя оставляет.
Но что значит «писать в согласии со стихией»? Главным образом – не своевольничать, не мешать разнородным смысловым образованиям в собственной душе (отражающим как реалии внешнего мира, так и явления внутренней жизни) соединиться в рождающемся тексте так, как им самим это заблагорассудится, позволить им сложиться в единое целое самым естественным для них образом. По сути, это все равно, что увидеть сон и показать его другим. Спорить же со сновидцем, хвалить его за увиденное или ругать – означает втянуться в рамки этого сна, стать его персонажем. Именно это и произошло с критиками.» [4]
Действительно, осуждать поэта за его художественное преображение реального мира, всё равно, что ругать ребёнка за то, что он не идеально нарисовал маму на своём по-детски непосредственном рисунке. Особенно если поэт говорит иносказательно, на языке художественного мира, в котором он только что, как во сне, как в другой стране, побывал. Просто многие, не знающие этого языка, не могут понять, о чём идёт речь, как иностранец, приехавший в чужую страну, не может правильно понимать её жителей. Для Блока такое отношение к поэме «Двенадцать» было естественным, он таким увидел этот мир, и таким его изобразил. Поэтому, читая поэму, нужно соблюдать правила игры автора, находясь в художественном пространстве его произведения.
Однако, учитывая влияние художественных образов поэмы на сознание читателей, необходимо понимать и последействие такого влияния, возможность последующего перерождения образов «Двенадцати» в сознании читателей и писателей, идущих следом за автором поэмы.
Блок даёт в поэме установку на то, что Россия – теперь Голгофа, на которой решаются дальнейшие пути христианства и русской культуры: «Третий Рим, а четвёртому не быти». Этот православный постулат, проецируя на художественное подсознание многих представителей русского культурного мира миссию охранения Россией христианских ценностей, для Блока также был аксиомой – с кем, как не с Христом идти русским искателям правды нового мира?
Голгофа становится символичной для России ещё и потому, что внутреннее разделение внешне живущих вместе людей (интеллигенции и народа) представлялось ему нестерпимым, недолжным явлением русской жизни. Основными ценностями православия и русской культуры искони были милосердие, взаимопомощь, любовь к слабым и обиженным. И в резком контрасте с такими ценностями видятся ему самоуправство помещиков над своими крестьянами, голодными, бесправными, необразованными, которых те же дворяне, живущие за их счёт, презрительно называли «хамами» и «чернью». В статье «Народ и интеллигенция» Блок показывает читателям саму суть проблемы русского мученического пути: «На тонкой согласительной черте между народом и интеллигенцией вырастают подчас большие люди и большие дела. Эти люди и эти дела всегда как бы свидетельствуют, что вражда исконна, что вопрос о сближении не есть вопрос отвлеченный, но практический, что разрешать его надо каким-то особым, нам еще неизвестным, путем. Люди, выходящие из народа и являющие глубины народного духа, становятся немедленно враждебны нам; враждебны потому, что в чем-то самом сокровенном непонятны. Ломоносов, как известно, был в свое время ненавидим и гоним ученой коллегией; народные сказители представляются нам забавной диковиной; начала славянофильства, имеющие глубокую опору в народе, всегда были роковым образом помехой «интеллигентским» началам; прав был Самарин, когда писал Аксакову о «недоступной черте», существующей между «славянофилами» и «западниками». На наших глазах интеллигенция, давшая Достоевскому умереть в нищете, относилась с явной и тайной ненавистью к Менделееву. По-своему, она была права; между ними и ею была та самая «недоступная черта» (пушкинское слово), которая определяет трагедию России.» [3]
Об этом внутреннем разделении говорил не только Блок, о нём писали многие русские писатели, публицисты, учёные, об этом говорят нам и евангельские слова: «Если царство разделится само в себе, не может устоять царство то; и если дом разделится сам в себе, не может устоять дом тот», поэтому такое положение в обществе, когда все «враздробь», по выражению чеховского Фирса, становилось мучительным тогда для русского культурного мира, становится оно нестерпимым и в современном обществе.
Именно такое положение дел необходимо было изменить, и возможность такого изменения, по мнению Блока, принесла революция. Интеллигенция обязана, по твёрдому убеждению Блока, идти на служение народу, принести ему свои знания, свои сокровища духа. Сам поэт готов был не только служить народу, но и пострадать от него, потому что предки современной ему интеллигенции и его самого много пользы получили от досуга, обеспеченного даровым трудом крестьян. Но если в себе поэт уверен, то в представителях русской интеллигенции – не всегда, о чём пишет в дневнике 1918 года: «18 января
Вот что я еще понял: эту рабочую сторону большевизма, которая за летучей, за крылатой. Тут-то и нужна им помощь. Крылья у народа есть, а в уменьях и знаньях надо ему помочь. Постепенно это понимается. Но неужели многие «умеющие» так и не пойдут сюда?» [1]
Для Блока такое служение народу и есть пример служения Христа человечеству, пример наглядного воплощения христианских ценностей не только на словах, но в реальных делах, нужных народу и России. И вера в то, что Россия станет символом нового мира для других стран жила в Блоке до последних дней его жизни: «Может; быть, весь мир (европейский) озлится, испугается и еще прочнее осядет в своей лжи. Это не будет надолго. Трудно бороться против «русской заразы», потому что — Россия заразила уже здоровьем человечество. Все догматы расшатаны, им не вековать.
Движение заразительно.» [1]
Под этим здоровьем, заразительным для представителей других культур, Блок понимает единство народа, в котором как интеллигенция, так и рабочие, и крестьяне будут помогать друг другу строить новый дом для русской культуры.
И сегодня, почти спустя век после написания поэмы «Двенадцать», в нашем мире ещё есть несовершенства, мы ещё разделены, нам ещё нужно обращаться к прошлому в культурном наследии России и многому учиться у наших предшественников, не жалевших себя, не боявшихся бороться, как Александр Блок, за лучшее будущее для своей Родины.
Почему Блок поставил Христа во главе упырей, уголовников и убийц? — ключ к пониманию поэмы «Двенадцать», о котором многие не знают
Приблизительное время чтения: 9 мин.
«Поставить Христа во главе упырей, уголовников и убийц? Да он сошёл с ума! Предатель! Руки ему больше не подам!» — примерно такой была реакция многих современников Александра Блока на финал поэмы «Двенадцать».
Его не поняли ни правые, ни левые, приняли поэму лишь несколько человек из его круга. Ахматова отказалась выступать на вечере, где предполагалось чтение «Двенадцати». Бунин высказался очень категоричными словами. Гумилёв считал, что Блок своим сочинением повторно распял Христа. Всё это были люди из близкого окружения, и Блока такое восприятие не могло не ранить, это была его глубокая личная драма. При этом он не мог отказаться от того, что написал.
Есть писатели, которые знали, что имели в виду, и подробно объясняли свой замысел — редкие счастливые случаи в литературе, когда корректно ставить вопрос: «Что хотел сказать автор?» Это, например, Достоевский (хотя и не всегда). Есть авторы, которые знали, что хотели сказать, но ничего сверх не объяснили: «еже писах, писах», — повторяет известные слова Ахматова в пояснении к «Поэме без героя». Есть авторы, которые сказали не то, что хотели, вполне возможно, в их числе Маяковский в некоторых послереволюционных стихах. А есть те, которые сами не поняли до конца, что написали, и признавались в этом, но чувствовали художественную правду своего текста исходя из собственного мироощущения. Это Блок в «Двенадцати».
Всё, что мы можем сделать сейчас для понимания поэмы, это попытаться то самое мироощущение Блока почувствовать, реконструировать. Благо материал для этого имеется. Блок был не только поэтом, но и публицистом, и у него есть очень любопытные статьи. Обычно вспоминают текст «Интеллигенция и революция», но есть другая и, на мой взгляд, гораздо более масштабная статья — «Крушение гуманизма». Она датируется апрелем 1919 года. В ней Блок рассуждает о важнейшем для него понятии, без которого к поэме «Двенадцать» просто не подобрать ключей. Это понятие — дух музыки.
Статья начинается с попытки охарактеризовать, что же такое гуманизм как явление культуры:
«Понятием гуманизм привыкли мы обозначать прежде всего то мощное движение, которое на исходе Средних веков охватило сначала Италию, а потом и всю Европу и лозунгом которого был человек — свободная человеческая личность. Таким образом, основной и изначальный признак гуманизма — индивидуализм.
Четыре столетия подряд — с половины XIV до половины XVIII века — образованное общество средней Европы развивалось под знаком этого движения; в его потоке наука была неразрывно связана с искусством, и человек был верен духу музыки. Этим духом были проникнуты как великие научные открытия и политические течения, так и отдельные личности того времени».
Блок подчёркивает взаимосвязь науки, искусства и даже политики в эпоху гуманизма (по сути — Возрождения и Просвещения). Далее он приводит имена людей, которые были способны органично вместить в себя все перечисленные сферы и были, в терминологии автора, проникнуты духом музыки: Петрарка, Боккаччо, Пико де ла Мирандола, Эразм Роттердамский, Ульрих фон Гуттен, Томас Мор и другие. Последние в этом списке Блока — Гёте и Шиллер. Что же отличало этих людей?
«…Личность была главным двигателем европейской культуры», — пишет Блок и поясняет: именно отдельные личности (например, те, что перечислены им) создавали независимую науку, светскую философию, литературу, искусство и целые школы. Однако затем «на арене европейской истории появилась новая движущая сила — не личность, а масса». Отправной точкой в формировании «массы» как движущей силы Блок называет эпоху Реформации, а одним из пиков проявления масс на исторической арене — Великую французскую революцию. Почему? Следуя его логике, дело в том, что с конца XVIII века мировоззренческая картина образованного человека начинает распадаться. Она была цельной — и постепенно становится раздробленной. В силу самых разных причин, от научно-технического прогресса до развития буржуазных идей, сам человек становится тревожным, общество — разрозненным. Как следствие, человек, каким бы великим художником он ни был, более не в состоянии задавать вектор движения для целой культуры. Эту роль постепенно забирают себе массы. Именно они становятся носителями духа музыки. Что же это за дух?
С точки зрения Блока, «есть как бы два времени, два пространства; одно — историческое, календарное, другое — исчислимое, музыкальное». Первое — это наше обычное горизонтальное время и измерение, линейное. В нем за пятницей следует суббота, за ней — воскресенье и так далее на протяжении месяцев, лет и веков. А музыкальное время — оно, условно говоря, вертикальное. Это как прорыв вечности в привычное нам пространство. Похоже, дух музыки для Блока родом именно из вечности, у него Божественная природа. Чтобы жить в этом музыкальном времени, человеку необходимо внутреннее равновесие физического и духовного: «Нам нужно для этого прежде всего устроенное тело и устроенный дух, так как мировую музыку можно услышать только всем телом и всем духом вместе. Утрата равновесия телесного и духовного неминуемо лишает нас музыкального слуха, лишает нас способности выходить из календарного времени, из ничего не говорящего о мире мелькания исторических дней и годов, — в то, другое, исчислимое время», — пишет Блок. А утрата равновесия произошла.
По сути, Блок описывает черты духовного кризиса, хотя терминологии такой не использует. И примечательно, что делает он это в 1919 году. ХХ век едва начался, но уже вместил в себя самую страшную из войн, когда-либо пережитых человечеством, а в России еще и три революции, конец монархии и гибель империи. Кризис, начавшийся, по Блоку, в конце XVIII столетия, лишь углубился к рубежу XIX–XX веков. В меньшей степени он затронул Россию, но парадоксальным образом по нам его последствия ударили максимально мощно.
Блок размышляет, например, о раздробленности человеческого сознания — это похоже на правду. Что происходило в культуре в это время? Вот наука. Развитие ее идет такими темпами, что один человек уже не может на общих основаниях быть специалистом в анатомии, скажем, скульптуре и механике (как Леонардо) или иметь равно блестящие представления об истории — и притом о музыке и живописи (как Шиллер). Отрасли знаний со временем всё более сегментируются, внутри каждого сегмента появляются свои крупные специалисты, которые блестяще знают свою дисциплину — и при этом уже плохо ориентируются в соседней. Объять своим умом все сферы науки и искусства одному человеку становится не под силу.
Вот промышленность. Генри Форд изобретает конвейер, и человек становится всего лишь винтиком в системе, перестает быть творцом внутри своего ремесла. Если раньше, например, каретных дел мастер брал заказ — он проходил своими руками все этапы производства, от обточки древесины до насадки колес. Пусть ему и помогал в этом штат подмастерьев, и тем не менее удовлетворение от проделанной работы ремесленник получал во всей полноте. Но и это постепенно ушло в прошлое. Темпы производства растут, а осмысленности в труде становится меньше. Чем занимался человек на конвейере весь день, неделю, месяц? Да, забивал гвозди, это важно. Но он не увидел результата своего труда ни за день, ни за год. Он перестал быть творцом, и это для мироощущения куда важнее.
В области религиозного знания — вообще глубочайший кризис. Ницше сказал, что Бог умер, и ему поверили. Разными путями в культуре будут пытаться восстановить ту связь, которая была у человека с Творцом, и Бога будут искать, и плакать порой от боли, полагая, что Его в мире нет. Ни о какой цельной картине мира с такой дырой внутри не может идти и речи…
Есть множество самых разных иллюстраций кризиса, к которому западная культура пришла к началу ХХ века. Корни, возможно, и в Реформации, а возможно, и гораздо глубже. Однако Блок прав — образованный человек стал иным, тревожным. И размышляя в категориях Блока, носителем духа музыки такой человек быть уже не мог. Однако дух музыки — это константа мира. Он как влага в атмосфере — есть всегда, лишь формы присутствия меняются. И как облака переходят в дождь, а дождь впитывается в землю, так и дух музыки перемещается — из индивидуальностей в массы.
Вот часть этой массы и шагает по революционному Петрограду в поэме «Двенадцать». В них, по логике Блока, и есть дух музыки. И автор на момент создания поэмы видит перед ними Христа. Это не значит, что красногвардейцы следуют за Христом, а Христос, соответственно, вождь революции. Это значит лишь то, что по логике Блока именно эти двенадцать наиболее восприимчивы к духу музыки, творческому потоку, из которого произойдет новая культура, на смену рухнувшему гуманизму. Может быть, Блок в чем-то и прав… Ведь творчество — дар от Бога, и говорим же мы сегодня об архитектуре, кинематографе, литературе советского периода как о серьезном явлении культуры. Однако безумно жаль, что самому Блоку и таким, как он, в этом новом мире места не нашлось.
В церковной традиции часто обращают внимание на то, как важно различать Промысл и попущение. Бог революцию попустил. Но Он ее не возглавлял! Христос вообще не может быть средством достижения какой-либо цели, просто потому, что Сам Он — цель. Он не может быть проводником или вождем к светлому будущему, потому что Сам Он — Путь, Истина и Жизнь. Это не значит, что Христа не было с нами в трагедии 1917 и последующих годов. Христос и там тоже был. В этом великий парадокс, который трудно бывает понять и принять: Христос не только с теми, кто любит Его, но и с теми, кто Его распинает, и этим последним достаточно лишь захотеть в ответ быть с Ним, как Лонгин Сотник захотел. Но всё это не значит, что Христос возглавляет красногвардейцев, распинающих Его. В этом, на мой взгляд, главная подмена, произошедшая в сознании Блока. Однако он видел и чувствовал так и очень честно написал об этом в «Двенадцати». И сейчас мы можем лишь пытаться максимально полно понять его мироощущение.
Понравилось узнавать про скрытые смыслы шедевров русской классики? «Фома» подготовил целый курс лекций преподавателя МГИМО Аллы Митрофановой «Самые загадочные произведения русской литературы: перечитать, понять, полюбить». В этот курс мы выбрали не всю школьную программу, а только самые яркие, таинственные произведения. Да, за сотню и больше лет существования эти книги интерпретировали по-разному. И казалось бы, сколько можно? И вообще какое отношение эти тексты имеют к нам? Прямое. И как раз об этом наш курс. Курс стартует 14 сентября. Записаться можно уже сейчас:
Тайна поэмы А. Блока Двенадцать
Блок, уступивший свой голос
большевикам – красногвардейцам,
остается подлинным Блоком
Прекрасной Дамы.
М. Волошин
Блок променял объятья
Незнакомки на дровяной паек
К.И. Чуковский.
Двенадцать – вещь пронзительная, кажется, единственная значительная из тех, что появились в области поэзии за революцию.
С.Н. Булгаков.
Вашему вниманию представлены в основном мнения современников А. Блока о поэме ( в особенности о фигуре Христа в финале ), в частности, представителей русской православной церкви. Некоторые считают, что до конца христианский финал поэмы не будет разгадан.
Поэма “Двенадцать” написана Блоком в январе 1918 года, почти через год после Февральской революции и всего через два месяца после Октябрьской революции.
Поэма была создана за двадцать дней (8—28 января 1918), по собственному признанию поэта, написана “в порыве вдохновения, гармонически цельно, в согласии со стихией”.
Действие поэмы происходит на улицах революционного Петрограда в первые дни января 1918 года.
Появление поэмы вызвало бурю разноречивых толкований: одни восприняли ее как воспевание революции, другие сочли пародией на большевиков.
По утверждению В. Маяковского, одни прочли в этой поэме сатиру на революцию, другие – славу ей.
Из современников Блока ее не приняли: 3. Н. Гиппиус, Д. С. Мережковский, Н. С. Гумилев, И. А. Бунин, Вяч. Иванов и другие.
Среди встретивших «Двенадцать» в штыки оказались В. Пяст и А. Ахматова, Ф. Сологуб, которые отказались участвовать в вечере кружка поэтов «Арзамас» только потому, что в программе намечалось чтение поэмы «Двенадцать».
С восторгом приняли поэму Андрей Белый, В. Э. Мейерхольд, С. А. Есенин,
А. В. Луначарский и другие.
М. А. Волошин, С. Н. Булгаков, Н. А. Бердяев, П. Б. Струве, М. А. Кузмин,
О. Э. Мандельштам и многие другие отмечали противоречивость произведения.
З. Гиппиус:
В его (Блока) квартиру на Офицерской улице подселили революционного матроса, который по ночам горланил, водил девок и играл на гармошке.
Зинаида Гиппиус, узнав об этом, заметила: «Блок страдает, к нему подселили одного матроса. жалко, что не двенадцать. «
А.М. Горький называл поэму “Двенадцать” одним из выразительных примеров подлинно революционно-романтической литературы, которая “верует в завтрашний день”, в которой “сквозит сияние будущего”.
”
В.Г. Короленко считал, что “Христос говорит о большевистских симпатиях автора”.
О.Мандельштам назвал поэму ”монументальной драматической частушкой”, которая “бессмертна, как фольклор”.
В статье “Умер Александр Блок” Маяковский пишет: “А.А. Блок честно и восторженно подошел к нашей революции в своей знаменитой поэме “Двенадцать”.
А.В. Луначарский: «…в поэме “Двенадцать” Блок хотел дать точное изображение подлинно революционной силы, бесстрашно указать на ее буйные, почти преступные, силы и вместе с тем благословить самым большим благословением, на которое он только был способен”.
Г.Иванов утверждал: «За создание “Двенадцати” Блок расплатился жизнью. Это не красивая фраза, а правда. Блок понял ошибку “Двенадцати” и ужаснулся её непоправимости. Как внезапно очнувшийся лунатик, он упал с высоты и разбился. В точном смысле слова он умер от “Двенадцати”, как другие умирают от воспаления лёгких или разрыва сердца».
Сам Блок писал, что он “нехотя, скрепя сердце — должен был поставить Христа”. Художнику Ю.П. Анненкову, иллюстрировавшему “Двенадцать”, Блок так объяснил свое понимание образа Христа в финале: “Самое конкретное, что могу сказать о Христе, белое пятно впереди, белое, как снег, и оно маячит впереди, полумерещится — неотвязно; и там же бьется красный флаг. Христос с флагом – это ведь так и не так”.
Товарищ, винтовку держи, не трусь!
Пальнём-ка пулей в Святую Русь —
В кондовую,
В избяную.
В толстозадую!
Эх, эх, без креста!
Кто они?
…И идут без имени святого
Все двенадцать — вдаль.
Ко всему готовы,
Ничего не жаль…
Эх, эх, поблуди!
Сердце ёкнуло в груди!
Эх, эх, освежи,
Спать с собой положи!
Эх, эх, согреши!
Будет легче для души!
Запирайте етажи,
Нынче будут грабежи!
Блок не мог этого не чувствовать. Не оттого ли он на вопрос о Христе в поэме ответил однажды: «У меня Христос компилятивный». Компиляция — из тьмы и света?…
Поэма осталась неразгаданной и такой останется всегда, порождая у читателя новые интерпретации.
И, может быть, отсутствие однозначного ответа и есть тайна “Двенадцати’’.
5 вопросов о поэме «Двенадцать»
Разбираем одно из самых знаменитых произведений Александра Блока
В январе 1918 года, через два месяца после Октябрьской революции, Александр Блок лихорадочно, всего за несколько дней создал «Двенадцать» — очень необычную для себя поэму. Еще неделя потребовалась для редактуры, и 29 января поэт в личном дневнике записал: «Сегодня я гений». «Двенадцать» стала одной из последних работ автора, и в некрологе ему Владимир Маяковский заметил, что после публикации произведения «Блок надорвался».
Поэма до сих пор остается загадкой для читателей и исследователей, но на некоторые важные вопросы мы все-таки попытаемся ответить.
Почему поэма такая странная?
«Двенадцать» резко отличается от того, что Блок писал прежде. Лиричные стихи из цикла о Прекрасной Даме, средневековая и мелодичная «Песня Гаэтена», философская «Незнакомка» резко контрастируют с переменчивой и порою грубой историей о шествии красноармейцев. Однако если присмотреться к поэме повнимательнее, то она оказывается крепко связанной со всем предыдущим творчеством поэта. Та же Прекрасная Дама еще до Катьки превратилась у Блока в гулящую девку. А фольклорно-карнавальные мотивы мы видим еще в «Балаганчике», написанном за десять лет до «Двенадцати». Родство двух произведений показал филолог Михаил Гаспаров. И если помнить, что в некоторых строфах Блок перефразирует свое более раннее произведение, то драма, развернувшаяся в революционном Петрограде, получает оттенок уличного представления с участием стандартной троицы: Коломбины (Катьки), Пьеро (Петьки) и Арлекина (Ваньки).
Получается, что поэма выросла из блатных песенок?
Не совсем так. Да, в поэме очень много жаргонизмов («Ну, Ванька, сукин сын, буржуй», «Лежи ты, падаль, на снегу»). Да, Любовь Дмитриевну, которая должна была читать текст со сцены, Блок приводил на концерты Савоярова, чтобы показать стиль выступления. Однако «Двенадцать» — это сложнейший сплав разнообразных стихотворных традиций. Отсюда и постоянная смена ритма.
Гаспаров видит в «Двенадцати» и раёшный стих, где каждый герой-кукла появляется на очень короткое время (в начале поэмы мы разом знакомимся с буржуем, с барынями, старушкой и многими другими), и песенный мотив, особенно ярко проявляющийся после убийства Катьки, когда товарищи, словно разбойники из «Песни о Стеньки Разине», уговаривают Петьку не печалиться. Ориентация на народную драму, как пишет Гаспаров, объясняет такую особенность развития действия, как чередование остросюжетных моментов и музыкальных интермедий.
Есть в поэме и элементы сказочного повествования, и так называемый «детский стиль», где повторяются размер и интонации разнообразных песенок, считалок и стишков для малышей («Снег воронкой завился, / Снег столбушкой поднялся. »). Прочная связь «Двенадцати» с рождественским святочным карнавалом (об этом ниже) объясняет присутствие в тексте строф, похожих на колядные куплеты. А мотив пути (красноармейцы идут, не теряя «революцьонный шаг») и креста (в данном случае его отсутствия) роднят поэму со средневековыми европейскими песнями и балладами. Блок не обошел вниманием и классическую литературу: строфы о вьюге по ритмике напоминают пушкинских «Бесов», а строфа «Не слышно шуму городского. » — одновременно пародия на «Песню узника» Федора Глинки, и автопародия на все предыдущее творчество самого Блока.
Так при чем здесь все-таки Христос?
Советские критики писали, что Христос — это «большая и беспрецедентная неудача» поэта. А сам Блок в дневнике записал: «К сожалению, Христос», намекая, возможно, на то, что впереди красноармейцев должен был идти Антихрист.
Появление «Исуса» (именно так, на старообрядческий манер) в поэме — одна из самых больших загадок текста. Попытки некоторых исследователей доказать, что впереди красноармейцев идет Антихрист, — не увенчались успехом. Не выдерживают критики и гипотезы о том, что красноармейцы якобы хоронят Спасителя, потому что на нем не терновый венец, а «венчик», обычно надеваемый покойникам.
В поэме несомненно прослеживаются евангельские мотивы. И название, и количество красногвардейцев можно соотнести с двенадцатью последователями Христа. Более того, мы знаем минимум два имени героев — Андрюха и Петруха, которые вызывают ассоциации с братьями-апостолами Андреем и Петром. Михаил Гаспаров объясняет появление Христа рождественской святочной традицией ношения иконы во время колядок (действие поэмы действительно происходит в Святки). А образ красноармейского шествия — не что иное, как карнавал, известный еще со Средних веков. Исследователь приходит к мысли, что Блок отождествляет фигуру Христа и флаг с церковной хоругвью и иконой.
Филолог Ирина Приходько связывает многозначный образ «Исуса» с богоискательством и богоборчеством самого Блока. Понять религию поэт пытался не в храме, а во время дискуссий с Дмитрием Мережковским и Андреем Белым, отголоски их творчества видны в тексте «Двенадцати».
Зачем Блоку «Учредительное собрание» и «керенки»?
В поэме невозможно пройти мимо плаката «Вся власть Учредительному собранию!» («Такой огромный лоскут? / Сколько бы вышло портянок для ребят, / А всякий — раздет, разут. »). Именно он является указателем места и времени действия.
Единственное заседание Учредительного собрания состоялось 5 января (по старому стилю) 1918 года. Непосредственно перед этим Петроград был заполнен подобными плакатами. «Керенки» в чулке Катьки, если под ними понимались денежные билеты, выпускавшиеся в 1917-1918 годах, тоже можно расценивать как маркер хронотопа.
Как отнеслись к поэме современники?
За революционный пафос поэму не приняли многие поэты и писатели. В «Окаянных днях» текст «Двенадцати» разнес Иван Бунин. Анна Ахматова, Федор Сологуб и Владимир Пяст отказались от участия в поэтическом вечере, на котором вместе с ними должна была выступать Любовь Дмитриевна Блок. На одном из антибольшевистских концертов в адрес Блока кричали: «Изменник!» Позже Николай Гумилев заявил, что своей поэмой он «вторично распял Христа и еще раз расстрелял государя».
Несмотря на оду революции, неоднозначный финал с религиозным мотивом смутил и таких апологетов большевизма, как Владимир Маяковский и Анатолий Луначарский. Последний написал пародию на «Двенадцать» и называл Блока лишь гениальным «попутчиком».