к тебе все придет как только ты все отпустишь эпилог какой книги
К тебе все придет как только ты все отпустишь эпилог какой книги
Какие на фиг самовары у древних славян. Они были изобретены в 1720-х годах. Аффтор, поучи историю. 
>>>>>
Послание майя
Привет! Как дела? Что делать? >>>>>
Ни поцелуя без любви
Не дочитала. Кошмар какой-то. Не мое, видимо 
>>>>>
Одетая в лунный свет
Подарок
Середина ещё ничего. Потом пропускала, по предложению с абзаца… >>>>>
Мастер и Маргарита
Текст печатается в последней прижизненной редакции (рукописи хранятся в рукописном отделе Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина), а также с исправлениями и дополнениями, сделанными под диктовку писателя его женой, Е. С. Булгаковой.
Никогда не разговаривайте с неизвестными
Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина. Первый из них, одетый в летнюю серенькую пару, был маленького роста, упитан, лыс, свою приличную шляпу пирожком нес в руке, а на хорошо выбритом лице его помещались сверхъестественных размеров очки в черной роговой оправе. Второй – плечистый, рыжеватый, вихрастый молодой человек в заломленной на затылок клетчатой кепке – был в ковбойке, жеваных белых брюках и в черных тапочках.
Первый был не кто иной, как Михаил Александрович Берлиоз, председатель правления одной из крупнейших московских литературных ассоциаций, сокращенно именуемой МАССОЛИТ, и редактор толстого художественного журнала, а молодой спутник его – поэт Иван Николаевич Понырев, пишущий под псевдонимом Бездомный.
Попав в тень чуть зеленеющих лип, писатели первым долгом бросились к пестро раскрашенной будочке с надписью «Пиво и воды».
Да, следует отметить первую странность этого страшного майского вечера. Не только у будочки, но и во всей аллее, параллельной Малой Бронной улице, не оказалось ни одного человека. В тот час, когда уж, кажется, и сил не было дышать, когда солнце, раскалив Москву, в сухом тумане валилось куда-то за Садовое кольцо, – никто не пришел под липы, никто не сел на скамейку, пуста была аллея.
– Дайте нарзану, – попросил Берлиоз.
– Нарзану нету, – ответила женщина в будочке и почему-то обиделась.
– Пиво есть? – сиплым голосом осведомился Бездомный.
– Пиво привезут к вечеру, – ответила женщина.
– А что есть? – спросил Берлиоз.
– Абрикосовая, только теплая, – сказала женщина.
– Ну, давайте, давайте, давайте.
Абрикосовая дала обильную желтую пену, и в воздухе запахло парикмахерской. Напившись, литераторы немедленно начали икать, расплатились и уселись на скамейке лицом к пруду и спиной к Бронной.
Тут приключилась вторая странность, касающаяся одного Берлиоза. Он внезапно перестал икать, сердце его стукнуло и на мгновенье куда-то провалилось, потом вернулось, но с тупой иглой, засевшей в нем. Кроме того, Берлиоза охватил необоснованный, но столь сильный страх, что ему захотелось тотчас же бежать с Патриарших без оглядки. Берлиоз тоскливо оглянулся, не понимая, что его напугало. Он побледнел, вытер лоб платком, подумал: «Что это со мной? Этого никогда не было… сердце шалит… я переутомился. Пожалуй, пора бросить все к черту и в Кисловодск…»
И тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый воздушный же пиджачок… Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия, прошу заметить, глумливая.
Жизнь Берлиоза складывалась так, что к необыкновенным явлениям он не привык. Еще более побледнев, он вытаращил глаза и в смятении подумал: «Этого не может быть. »
Но это, увы, было, и длинный, сквозь которого видно, гражданин, не касаясь земли, качался перед ним и влево и вправо.
Тут ужас до того овладел Берлиозом, что он закрыл глаза. А когда он их открыл, увидел, что все кончилось, марево растворилось, клетчатый исчез, а заодно и тупая игла выскочила из сердца.
Однако постепенно он успокоился, обмахнулся платком и, произнеся довольно бодро: «Ну-с, итак…» – повел речь, прерванную питьем абрикосовой.
Речь эта, как впоследствии узнали, шла об Иисусе Христе. Дело в том, что редактор заказал поэту для очередной книжки журнала большую антирелигиозную поэму. Эту поэму Иван Николаевич сочинил, и в очень короткий срок, но, к сожалению, ею редактора нисколько не удовлетворил. Очертил Бездомный главное действующее лицо своей поэмы, то есть Иисуса, очень черными красками, и тем не менее всю поэму приходилось, по мнению редактора, писать заново. И вот теперь редактор читал поэту нечто вроде лекции об Иисусе, с тем чтобы подчеркнуть основную ошибку поэта. Трудно сказать, что именно подвело Ивана Николаевича – изобразительная ли сила его таланта или полное незнакомство с вопросом, по которому он собирался писать, – но Иисус в его изображении получился ну совершенно как живой, хотя и не привлекающий к себе персонаж. Берлиоз же хотел доказать поэту, что главное не в том, каков был Иисус, плох ли, хорош ли, а в том, что Иисуса-то этого, как личности, вовсе не существовало на свете и что все рассказы о нем – простые выдумки, самый обыкновенный миф.
Текст книги «Расскажи мне о море»
Автор книги: Эльчин Сафарли
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
41
Всё в твоей жизни живёт и внутри тебя, и снаружи
Города в памяти живут картинками. Мы невольно кадрируем мгновения, храним их мысленным фотоальбомом, который пахнет соленым бризом, трепетными прикосновениями, увядающими тюльпанами или, быть может, пожелтевшими газетами.
Вспоминаю первую картинку Стамбула, которую зафиксировала моя память. Спустя годы встретил ее отражение на фотографии, снятой в конце пятидесятых американцем Чарльзом Кушманом. На ней тот же пассаж «Хаззопуло», носящий имя построившей его греческой семьи. Тут когда-то продавались заморская пряжа и лучшие в городе шляпки (магазинчик мадам Евы хорошо помнят жители района Бейоглу). Здесь же печаталась газета новых османов «Ибрет».
Обычно прихожу в пассаж к семи утра, сажусь на пороге книжного с зелеными ставнями. Наблюдаю за пробуждением города души. К ногам пристраиваются рыжие кошки, ждут завтрака от местных торговцев.
Тут слышно, как закипает движение на улице Истикляль, как скрипят открывающиеся ворота Галатасарайского лицея, видно, как владелец кафетерия Ахмет моет из шланга пластмассовые стулья, а мальчик-сириец насухо протирает их тряпкой. Скоро Ахмет заварит первый чай нового дня, предложит мне чашечку и по традиции спросит: «Поэт-бей, о чем сегодня пишешь?»
Когда становится многолюдно, сажусь на вапур, возвращаюсь домой. На белой стене гостиной в зеленой рамке висит та самая фотография Кушмана, сделанная там, где накануне я пил чай. Пассаж «Хаззопуло», как и все в моей жизни, живет и внутри меня, и снаружи.
42
Звучи, живи красиво. Расправляй крылья и – в полёт!
Однажды, в тридцатый день апреля, я закинул рюкзак за спину и покинул Стамбул. Внезапно почувствовал манящую необходимость уйти в неизвестном направлении. Пешком. Никаких поездов, машин, самолетов.
Я был молод, крепок, полон сил – все вдохновляло на путешествие.
Дорога в восемьдесят дней. Через горы, степи, реки, леса и по краю моря.
Утром восемьдесят первого дня я оказался на том берегу Абшерона, где вырос. Вернулся туда, откуда пришел. Жизнь – это линии, с рождения разбегающиеся в разные стороны и все равно соединяющиеся в единую бесконечность.
В пути делал в блокноте заметки. Спустя десятки лет перебираю. Они выглядят как наставления некому читателю, но это беседы с собой. С человеком, который, как и все, понимает, сомневается, наблюдает, разочаровывается. Ищет.
Напишу про вчерашнюю встречу на обрыве скалы, у бушующего моря. Такие пересечения случаются нечасто, становясь финальной засечкой одного отрезка поиска и начальной – следующего. Кто-то скажет: подумаешь, обычный переход, таких столько будет. Согласен. Но какое же счастье накатывает в минуты таких озарений…
Встреча случилась в маленьком прибрежном городке с высокими скалами, где из расщелин выползают цветущие бордовыми чашечками кусты. Не хотел туда, ленился. Как ни сопротивлялся, избежать приезда не смог.
Гулял по незнакомым улицам. Стены старинных домов с налетом морской соли, тяжеловесные балконы (кажется, вот-вот рухнут), повсюду зеленеют лавры, у жителей, у всех как на подбор, глаза изумрудного цвета.
У проложенной по краю скалы дороги заметил ведущую вниз тропинку. Раздвигая колючие заросли шиповника, двинулся по ней. Идти оказалось недолго: тропинка резко оборвалась, и вот я стою на самом краю скалы. Передо мной – морской горизонт. Как же устрашающе зовет глубина воды…
Тут я и понял, почему обстоятельства буквально заставили сюда приехать, в этот городок с клыками-скалами и вечно холодным течением моря. Здесь меня ждала очередная истина: никуда не спеши, но непременно иди, не бойся неизвестного и преодолевай колючие заросли на своем пути, за ними – сокровища.
Что тебе ближе: жизнь со знанием или в неведении? Я выбираю первое. Какой бы горькой ни была правда о себе, надо научиться ее принимать. Не зная себя, не увидишь дороги, сплошной туман. Так и будешь метаться между своим и чужим, раня себя и окружающих. Англичане говорят: «Рвение без знания – все равно что лошадь, закусившая удила».
Знакомый однажды сказал мне, что знание отяжеляет, лучше не копаться, а выжимать из жизни максимум наслаждений. Возможно, но рано или поздно источники удовольствия во внешнем мире иссякнут. Накроет пустота, в которой легко задохнуться. Пришло время навести порядок в себе и получать силы из внутреннего источника.
Перестань жалеть себя и разочаровываться в своих возможностях и умениях. Сними тяжелую одежду не по погоде, откройся изменениям. Поначалу они будут даваться с болью, но это не повод возвращаться в привычное.
Привычное – это не только место и ситуация, но и мысли, отношение. Чтобы начать новое, необязательно все бросать и нестись на другой конец света. Все решения, сомнения в тебе.
Не жалуйся на травмы детства, они были у всех. Не ной, что не встретилась любовь, – какая гармония с любимым, если ты не знаешь себя? Не сокрушайся, что твой талант недооценен, спроси себя: достаточно ли ты любишь труд? Не разрушайся от расставаний, не теряй себя вместе с ними.
Разочарованиям нет конца. Не будь их пленником. Мы намного больше влияем на свое счастье, чем можем себе представить.
У Вселенной свой план относительно твоей жизни. Как бы ты ни прятался, тебя все равно вытолкнет навстречу изменениям. Однажды шторм снесет твое убежище.
Человек волен выбирать. Один посчитает, что завершить любимое привычное и начать незнакомое и непредсказуемое невозможно, и останется лежать под руинами. Другой не испугается шторма, который всегда проходит, и раскроет объятия новому.
Важно расслабляться (когда пренебрегаю этим умением, мучаюсь болями в шее), осознавая, что ты не в силах все контролировать. На каком-то этапе жизни полезно отдаться течению. Но даже будучи в потоке, не теряй из виду свою картинку счастья.
Мы приходим в мир с определенной миссией. Кто-то открывает, развивает ее в себе, а кто-то живет в неизвестности. Учись делиться своим умением. Один пишет вдохновляющие тексты, другой готовит вкусную еду, третий лечит больных, четвертый отлично чинит обувь.
Если прямо сейчас тебе нечего сказать миру, пой. Что угодно. Про себя или вслух. В детстве я плохо запоминал слова любимых песен – приходилось допридумывать. И это было прекрасно – пел о чем хотелось. Пиши тексты, сочиняй мелодии, раскрашивай воспоминания. Звучи, живи красиво. Расправляй крылья и – в полет!
Если не слышишь ответов на вопросы, отправляйся в дорогу. Не ленись, не думай, что все будет как обычно, разрушай нелепые границы в голове. Дорога не всегда требует денег, виз, билетов. Путь внутрь себя, который намного важнее внешнего, жаждет только желания. Кто не боится обратиться внутрь, найдет свои дороги и снаружи.
Когда обсуждаете чужие негативные черты, вы говорите о себе. Вы то, что видите в других, – и хорошее, и плохое. Мы зеркала друг для друга. Зачем нам это? Чтобы мы ценили себя и исправлялись, становились лучше. Не вешайте ярлыков, но делайте выводы и продолжайте путь.
Внутри нас все время происходит борьба: взрослый человек, ответственный за свою жизнь, противостоит эгоистичному ребенку, непрестанно требующему удовольствий. Если об этом знать, легче принимать мудрые решения – различаешь голос зрелости и детский каприз. Многие мужчины, вымахав до двух метров, лелеют в себе ребенка, отсюда нерешительность и безответственность, на которые часто жалуются женщины.
Кто-то из духовных учителей сказал, что любовь делает душу сильной, а человек с сильной душой неизбежно становится бунтарем. Я не понимаю тех, кто невозмутимо наблюдает за происходящим и оправдывается философией вроде «на все воля Аллаха». Не буду утверждать, что моя душа сильна, но радуюсь тому, что протестую. Значит, я жив! Бунтарство – это не попытка остановить колесо хаоса или выйти на антиправительственный митинг. Бунтарство – это небезразличие к боли ближнего.
Возможность подняться на новый уровень приходит с принятием себя. Подавление бесполезно и вредно. Нужно познакомиться с собой настоящим, принять себя, простить, попытаться стать лучше. Мы пришли в этот мир исключительно для счастья. Только счастливый человек распространяет добро.
Любовь нужно в себе постоянно поддерживать. Добрыми эмоциями и поступками, любимыми местами, книгами, людьми, уединением, животными. Любовь – как мышца, которую необходимо постоянно тренировать.
Вчера меня спросили: что я сказал бы человеку, переживающему душевную пустоту? Я ответил: продолжать сполна ее проживать. Пока не почувствуешь силы встать и сделать маленький шаг.
Не заставляй себя быть счастливым, будучи несчастным, не примеривай на себя бесконечные советы вроде «соберись и заставь себя что-то сделать», «пока ты плачешь, счастье уходит», «время не мечтать, а действовать» и так далее. Еще опаснее сравнивать себя с теми, кто якобы крепче, сильнее, успешнее. У каждого своя скорость жизни. Но даже на дне помни, что наверху светит солнце, и верь, что обязательно наступит утро, когда проснешься и поймешь: стало легче.
С годами понятия и ассоциации либо корректируются, либо полностью меняются. На нынешнем этапе жизни счастье для меня – это благодарность (сохранить бы это навсегда!) и покой. Любить то, что есть, не ждать идеального момента, стараться сполна проживать каждый день, не унывать, как бы сложно ни было, верить в будущее – это и есть благодарность. Внутренний покой приходит именно тогда, когда благодарен за текущее мгновение, когда не суетишься и не изводишь себя мыслями «могло быть лучше». Только в состоянии покоя можно услышать ответы на свои вопросы и понять, куда двигаться.
43
С самого первого шага вы идёте навстречу друг к другу
Жизнь – это, конечно же, выбор. Мы выбираем каждый день, каждую минуту, секунду – между добром и злом, светлым и темным. Нам открывается несколько дверей, дальнейшее за нами – с кем, в какую войти. Однако я точно знаю, что в вопросе встречи «своего» человека важно дождаться. Что мы с самого первого шага идем друг к другу, видя в пути много разных людей. Когда подойдет время (а это решают там, наверху, или, быть может, внутри нас), встреча состоится. Главное, не сдаться и не связывать жизнь с чужаками.
Эта вера жила во мне с детства. Порой мне слышалось, как этот человек осторожно ступал по ракушкам морского берега, наливал себе чай, с хрустом разламывал утренний симит, перелистывал страницы любимой книги или перебирал разноцветные стеклянные шарики на прилавке блошиного рынка.
Я не то чтобы ждал этого человека, я шел к нему. И мы встретились. Лейла.
Эпилог
К тебе всё придет, как только ты всё отпустишь
Любовь – над бурей поднятый маяк,
Не меркнущий во мраке и тумане.
Любовь – звезда, которою моряк
Определяет место в океане.
Я предпочел бы, чтобы на моей могиле было написано: «Он умер, пытаясь взлететь», а не что-нибудь вроде: «Он так врос в землю, что мы только присыпали его сверху».
Город становится миром, когда ты любишь одного из живущих в нем.
с твоего последнего письма прошло много лет. Ты уехал из ашрама, с тех пор от тебя нет вестей. Продолжаю писать на прежний адрес, не знаю, существует ли он, жив ли ты… Прости. Временами приходят такие мысли, близко их не подпускаю.
Дочь прочла мне слова из одной книги на итальянском (изучает язык, у нее хорошо получается). «Пока тебя кто-то любит, ты не умираешь». Наша с тобой связь – вне времени, я понял это в день, когда увидел тебя за ковром в мастерской.
Сейчас мне столько же лет, сколько было тебе, когда ты отправился в Индию. Только мне сейчас никуда не хочется ехать.
Удивительное чувство покоя, будто сошел с шумного поезда. Долго куда-то стремился, – спеша, улыбаясь, тревожась, – и вот наконец тишина. Я на своем месте, вокруг близкие, вопросов миру меньше. И хурма этой весной цветет особенно красиво, нежно-зелеными пучками.
Мы ко многому относимся как к данности. Сегодня с Лейлой сидели на закате под деревьями и вдруг одновременно сказали: какое же счастье вот так сойти с веранды и оказаться под шелестящими хурмовыми кронами.
День выдался суетливым, приятно провожать его в красоте. Знать, что дети здоровы, пусть и не рядом, идут своей дорогой, а мы молимся, чтобы им повстречались хорошие люди.
Тишина раскрывает в человеке важное. Напоминаю об этом дочери. Может, так она ошибется на один раз меньше. Хотя, как бы родители ни пытались защитить детей, у тех своя доля.
Окружающий мир становится все громче и громче, настолько, что зачастую в тишине людям становится неуютно. Мы постоянно что-то говорим, объясняем, доказываем и, к сожалению, временами оправдываемся. Придаем много значения пене волн, которую через мгновение накроет новой волной.
Суета нас изводит, мы устаем, вешаем нос, зацикливаясь на материальном и вознося его на пьедестал жизни. Нужно уделять время тишине, уметь останавливаться. Молчание порою – самый красноречивый ответ, возможность прикосновения, которое теплее самого искреннего слова.
Хорошо, когда все в равновесии. Вовремя.
ты наверняка помнишь дедушку Асада. Сегодня день его рождения. В эту дату не езжу на кладбище. Прихожу на наш с ним кусочек берега, на невысокую скалу, где подолгу сидели. Он читал утреннюю газету, а я, сняв обувь и засучив брюки, ловил ногами брызги волн. Мечтал быстрее вырасти – ноги станут длиннее, и я легко дотянусь до воды.
Дедушка не любил кладбища. По дороге от дома к берегу их было три. Проезжающие мимо машины из уважения к покойным не сигналили и приглушали музыку. Я смотрел на выступающие из земли светло-коричневые камни, пыльные, потемневшие от времени и невнимания живых, и спрашивал: «Деда, почему мертвые под землей? Там мрачно, холодно, всякие букашки. Почему не на небе, где много солнца?» Он прикладывал ладонь к полуразрушенному шершавому кладбищенскому забору. Во взгляде смешанная со смирением тоска. «Ты прав, Финик. Умершим лучше на небе или в воспоминаниях».
Скучаю по нему. Он не упрекал за переменчивость, присущую моему характеру. «Это твоя уникальность, Финик. Кто-то тверд в решениях, но горделив, жесток с людьми. У тебя доброе сердце, это главное. Тот, кто будет укорять тебя за тебя настоящего, не твой человек, он с другого берега».
Дедушка не ругал меня за свободолюбие. В отличие от отца, который считал, что мужчина должен посадить дерево, построить дом и вырастить сына – буквально. Когда папа говорил мне об этом, я не мог скрыть удивления. «А те, кто, как дядя Тофиг, живут в пятиэтажке или, как наш учитель по рисованию Алик Гашимович, не имеет семьи, они что, плохие?» Папа вскипал, уходил курить на кухню, где выговаривал маме: «Пожалуйста, наш сын рассуждает как твой отец!» Меня не обижали его слова, наоборот, я гордился своей похожестью на дедушку.
Асад говорил, что море, музыка, немного хлеба, вера и свобода – это все, что нужно человеку. «А любовь?» – спрашивал я. Он доставал из кармана куртки инжирную пастилу с семенами аниса, протягивал мне. «Финик, любовь с рождения в человеке, без надобности искать ее вокруг».
Свобода ценнее любого внешнего комфорта. Без нее человек теряет себя, становится таким, каким он удобен окружающим, погибает. Свобода – это возможность ошибаться, идти против ветра и мнений, падать и снова вставать, с разбега прыгать в океан, плакать, делиться той драгоценной правдой, что на сердце, быть странным и глупым, любить себя неидеального, но стремиться стать лучше.
дедушка не вспоминал умерших с грустью или обреченным придыханием. Он улыбался, пересматривая светлые воспоминания.
«Их считают покойными, но они живы. Просто для одних стали невидимыми, для других – еще живее».
Асаду было чуть за тридцать, когда умерла его младшая сестра Замина. Он переживал, забросил дом, работу, себя. Жизнь для него померкла.
Однажды к сидящему у ее могилы Асаду подошел старенький мулла. Опустился рядом, перебирая черные четки. «Долго будешь обнимать камень? В нем нет твоей сестры, как и во всем кладбище». Сначала дедушка разозлился, хотел прогнать сумасшедшего, но помимо своей воли спросил: «Тогда где же она?»
Мулла остановил счет четок и указал хамсой[36] 36
Амулет в форме ладони, которым пользуются евреи и арабы.
[Закрыть] на левую часть дедушкиной груди. «Все там, в сердце. Вспомни о ней, и она станет ближе».
Я не раз вспоминал эту историю, расставаясь с близкими.
Какой была моя первая встреча со смертью? Я тогда учился в первом классе.
…Сона наливала мне в тарелку овдуг[37] 37
Кисломолочный холодный суп наподобие окрошки, со свежими овощами и зеленью.
[Закрыть] , когда из открытого окна столовой послышался женский плач. Пялянг тихо заскулил, я растерялся, выскочил из-за стола. Бабушка, накинув платок на голову, выбежала из дома. На пороге приказала: «Финик, садись доедай, я к тете Солмаз».
Плач, так похожий на вой, доносился из-за забора, из дома соседки. Хлебнув овдуга и надкусив горбушку, я ринулся за Соной.
Бегу по тропинке вдоль заборов с цветущей малиной, листья слепят глаза зеленым, солнце над головой цвета давленого абрикоса. Пахнет грушевым лимонадом. Не вяжется вся эта красота с неутихающим плачем.
Уже у калитки тети Солмаз я понял: умер ее сын, страдающий болезнью крови, – из дверей выносили завернутое в ковер тело. Везли в мечеть на омовение. Вслед за мужчинами из дома высыпали женщины. Бабушка, прижимая к лицу платок, обнимала горько причитающую тетю Солмаз. Я заплакал, убежал домой. В саду крепко обхватил встревоженного Пялянга. Мы долго сидели под инжирником…
Мое тело все хуже мне подчиняется. Старость? Лейла не согласна. «Ты никак с ним не договоришься, Гилавар. Бежишь за одним, а тело советует другое. Стремления у вас разные». Целую жену в шею. «Хорошо, что у нас с тобой они одинаковые».
В ней уживаются женственность, ранимость и одновременно готовность стоять против ветра, смотреть в глаза тому, что несется навстречу.
Я встретил Лейлу спустя череду расставаний. Когда уже не искал, не верил, появилась она, женщина с тонкими запястьями и густыми волосами-волнами.
Лейла открыла новую страницу моей жизни, не перелистывая предыдущие. Называет меня Гилаваром в честь ветра – теплого, переменчивого, дующего с моря.
Надеваю шляпу, выхожу из дома. Как всегда – к морю.
Иду по дороге из детства. Она, как и многое вокруг, изменилась – сузилась заборами вычурных особняков. Но сейчас я будто не вижу изменений, ведь по дороге идет не грузный любитель букв Гилавар, а тот самый мальчишка по кличке Финик. Мое нынешнее тело – подуставшее, осунувшееся, местами одрябшее – не успевает за ним, но есть то главное, что живет вне физического, видимого.
По этой дороге к морю я часто шел с дедушкой Асадом. Отчетливо слышу его голос. «Человек ни черный, ни белый – он посредине. Долгие годы ты будешь „нигде“, пока не найдешь себя настоящего и не отыщешь любовь. Она не только в объятиях твоего человека, но значительно шире, выше, глубже. Финик, к тебе все придет, как только ты все отпустишь».
Сегодня море буйное, его звук похож на ток крови в венах – живой, пульсирующий, преодолевающий все препятствия. В шуме Каспия слышу голоса из детства, перед глазами раскрываются картинки волшебного времени жизни.
Вижу старушку Гюльназ в шелковом фиолетовом платке. По понедельникам соседка приходила к нам, заваривала хну, молилась за упокой душ ушедших. На Абшероне понедельник называли женским днем. Женщины собирались под одной крышей – общались, готовили еду, оживляли волосы хной, читали дуа[38] 38
Мольба (араб.).
Я прятался под столом, подслушивал.
В роду Гюльназ мужчины надолго не задерживались. Они либо исчезали, либо умирали. Это можно было бы назвать проклятием, если бы не дар, которым награждались женщины семьи Гюльназ, – каждая из них познавала любовь. Пусть вспышкой, пусть возможностью увидеть, испытать, попробовать и потом лишиться, но до последнего вздоха вспоминать, благодарить. За то, что было, хоть и ненадолго. «Значит, я жила».
«Моя мама Биби-ханым, да упокоит ее душу Аллах, говорила, что мужчины уходили от нас из-за того, что мы слишком их любили. По-моему, дело в том, что к сильным женщинам обычно тянутся слабые мужчины. Оживляем их своими чувствами, потом они уходят к другим».
…Прохожу мимо инжирника и слышу голос троюродной сестры Натаван, с которой лазили по веткам деревьев. У нее были веснушки на все лицо, над губой шрам-полумесяц. Приезжала к нам на каникулы из горной деревни, где жила с рождения.
Ей было пять лет, когда она впервые увидела море. Любила вспоминать эту встречу.
Они с мамой ехали две ночи, сначала автобусом, потом на поезде. На Натаван был льняной сарафан горчичного цвета, пропахший корицей, – ее мама раскидывала кусочки коры по полкам шкафа, чтобы не заводилась моль.
«Помню, мои ноги натерли сандалии из желтого дерматина, было больно, но я жевала кизиловую пастилу, только бы не капризничать. По случаю большой встречи мама разрешила намазать ногти хной. Хотелось понравиться морю. Приближаясь к нему, я ждала, что волны раскроют тайну – только мне и никому больше. Этого не произошло. Зато тогда я впервые влюбилась. В волны».
Возвращаюсь домой, сажусь за письменный стол. Записываю истории, нашептанные мне бризом. Где-то в глубине дома бранится Лейла – я снова забыл снять ботинки, теперь пол в ракушечном песке.
Через какое-то время она тихонько приоткрывает дверь и ставит на мой стол кружку с чаем. Знает, что после каждой главы я встаю, подхожу к окну, пью чай и смотрю на исписанные листы, к которым, чуть передохнув, возвращаюсь.
…Ты против, чтобы я писал о тебе в своих историях. Но как не сказать о человеке, который подарил тебе новый мир? «Достаточно того, что мы вместе стоим на одном берегу. А тексты… Это другое. Они ведь окажутся в руках людей, которых нет на этом берегу».
Данное произведение размещено по согласованию с ООО «ЛитРес» (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.