что такое тарантино в песне
Адреналиновый террорист: почему музыка в фильмах Квентина Тарантино безупречна
В прокат выходит документальный фильм со странным названием «Однажды… Тарантино», посвященный культовому режиссеру. Мы публикуем текст из хитового номера ИК (7/8, 2019), посвященного Квентину Тарантино: Анна Филиппова рассказывает о Тарантино-меломане и философии саундтреков к его фильмам.
Квентин родился в 1963 году в Ноксвилле, Теннесси, а вскоре переехал с матерью (отца он никогда не видел) в Торренс — городок, входящий в Большой Лос-Анджелес (Greater Los Angeles Area). Он обожал ходить в кино, но не мог заглядывать туда так часто, как хотел, — его мать работала простым администратором в фирме, оформляющей медицинскую страховку для бедных. Чтобы вновь пережить удовольствие, испытанное от просмотра фильма, и проиграть его у себя в сознании, он записывал микстейпы — кассеты с треками из кино, — располагая их строго в том порядке, как они звучали в фильме. Потом он перематывал кассету на начало, закрывал глаза, нажимал play и слушал, представляя одну за другой сцены из фильма. Когда Квентин стал режиссером — уже не просто Квентином, а Квентином Тарантино, — все начало происходить наоборот: сначала микстейп, потом — фильм. На момент съемок саундтрек к нему уже готов: звучание предшествует визуализации.
Тарантино — «луддит», он до сих пор работает с аналоговыми носителями: кассетами, винилом. На дворе 2019 год, а он делает микстейпы и собирает пластинки, причем одержим поиском именно оригинальных изданий. У него даже есть свой джук-бокс (музыкальный автомат), который, кстати, можно увидеть в фильме «Доказательство смерти» (сцена в баре).
То, что музыка в его фильмах безупречна, — трюизм. У режиссера есть условно проходные фильмы, но нет ни одного проходного саундтрека. Эпитет «тарантиновский саундтрек» не нуждается в расшифровке: сразу понятно, о какой музыке речь, даже если она не звучала в фильме самого Тарантино. Если бы нужно было записать рецепт музыкального коктейля «Квентин», то он выглядел бы примерно так: несколько композиций Эннио Морриконе, Луиса Бакалова/Джека Ницше, бабблгам-поп (под который желательно происходит очень театрализованный и неожиданный акт насилия); тема из старого ТВ-шоу, несколько треков в жанрах кантри и хип-хоп, пара каверов на «старые песни о главном».
Основной критерий для характеристики и градации фильмов Тарантино — клевый (cool). К этой мысли пришли еще кинокритики 90-х и первые биографы режиссера — Джефф Джоусон, Джейсон Белли, Уэнсли Кларксон. Причем, как отмечает киновед Александр Павлов, когда мы говорим о Тарантино, cлово cool следует переводить именно как «клевый», а не «крутой»:
«Круто» — не то же самое, что «клево», хотя понятия могут иногда быть синонимами. «Круто», как правило, может иметь значение «мачистский», «маскулинный», в то время как «клевый» чаще означает «прикольный» или «классный», что отсылает нас к понятиям «интерес», «увлекательность», а не «успех», «брутальность» и т.д. » См.: Павлов Александр. Бесславные ублюдки, бешеные псы. Вселенная Квентина Тарантино. М., Издательский дом «Дело», 2018 — прим. автора.
«Клевость» фильмов Тарантино распространяется и на саундтрек. Тут сочетаются два фактора: то, какая музыка используется, и то, как она используется. Тарантино блестяще владеет техникой контрапункта — именно поэтому музыка в его фильмах так хорошо работает, а некоторые ассоциации настолько глубоко вгрызаются в память, что ни о чем другом, кроме как о сцене из фильма, думать при прослушивании трека уже нельзя. Получится ли у вас, например, поставить Stuck in the Middle with You (Stealers Wheel) и не вспомнить сцену из «Бешеных псов», где Майкл Мэдсен отрезает полицейскому ухо? Или песню Girl You’ll Be a Woman Soon (Urge Overkill) и не представить героиню Умы Турман, которая вот-вот получит передоз и чуть не умрет? Музыка в тарантиновских фильмах не просто важная часть повествования, но гораздо большее: она формирует параллельный нарратив, и именно поэтому мы потом можем слушать ее отдельно, воспринимая не как «сопровождение к фильму», но как самостоятельное произведение.
Тарантино влиятельнее, чем иной музыкальный продюсер: он, например, способен переизобрести целый музыкальный жанр. Так произошло с сёрф-роком, который он сделал фоном в «Криминальном чтиве», и тот неожиданно стал «музыкой 90-х».
«Для меня сёрф-рок ничего общего не имеет с сёрфингом, мне просто нравится звучание этой музыки, ее вайб», – подчеркивает он.
Тарантино любит звук гитары: реверберацию (продленный звук), тремоло (блеющий звук), синкопы (смещение ритма, сильной и слабой доли), сочетание акустических и электрических гитар. Одним словом, он вырос на кантри, эйсид-роке и инструментальных саундтреках к спагетти-вестернам (твидовые гитары плюс труба), то есть на очень «клевой» музыке, из которой он создал еще более «клевое» сочетание — «тарантиновский саундтрек».
Тарантино любит придумывать и контролировать все сам: он не большой фанат делегирования полномочий. И все-таки у него есть музыкальный супервайзер — Мэри Рамос. Они познакомились на съемках «Бешеных псов» — Мэри дружила с Тимом Ротом, который приехал из Великобритании сниматься в «каком-то странном камерном боевике». На «Криминальном чтиве» Рамос была музыкальным координатором, а на всех последующих фильмах Тарантино — уже супервайзером. Но зачем такому контрол-фрику, как Тарантино, лишний человек на кухне? Если прибегнуть к аналогии из тарантиновского фильма, то Мэри — это Черная Мамба: наемница, обладающая самыми совершенными навыками и способная достать что угодно и кого угодно. А Тарантино никогда не искал легких путей.
Иногда Рамос приходится проводить целое детективное расследование, чтобы достать для него желаемый саундтрек. Например, для сцены сражения Невесты с О-Рен Исии — одной из самых запоминающихся в первом томе «Убить Билла» — Тарантино хотел использовать песню Don’t Let Me Be Misunderstood. Изначально сочиненная в 1964 году для Нины Симон, она стала вездесущим шлягером 1960-х благодаря десяткам каверов — до такой степени, что многие стали считать песню народной. Но Тарантино интересовал только один ее вариант: запись 1977 года в исполнении группы Santa Esmeralda.
Французский лейбл, которому принадлежала запись, судился с солистом группы Лероем Гомесом с 1980-х, когда он внезапно пропал. На просьбу использовать песню в фильме он ответил категоричным отказом. Но Рамос не из тех, для кого «нет» значит «нет». За два дня (а это был 2002 год, до «о’кей, гугл» было еще очень далеко) она перерыла все возможные источники — справочники, телефонные книжки, сборники правообладателей. В конце концов обнаружила некролог родственника певца, далее по цепочке: нашла его мать (в штате Массачусетс), узнала у той французский номер телефона Гомеса, дозвонилась ему и за несколько минут убедила его договориться с лейблом и разрешить использовать песню.
«Напротив, — отмечала Рамос, написавшая ему очень эмоциональное письмо, – она же чуть не умерла!»
Даймонд согласился, а фразу про «она чуть не умерла» присвоил и использовал потом во всех своих интервью.
«Золотые 60-е» и California Dreaming
«Однажды в. Голливуде» — это ностальгическая ода 1960-м, Лос-Анджелесу, а может быть, если заявления режиссера о скорой пенсии не шутка, и вовсе лебединая песнь Тарантино. Хотя к концу десятилетия ему было всего шесть лет, 60-е являются для него, как он сам часто признавался, главным источником вдохновения и ностальгического паломничества — его даже назвали в честь Квинта Аспера (Берт Рейнолдс), героя вестерн-сериала «Дымок из ствола» (Gunsmoke), который показывали по телевизору в 60-е.
Проблема с 60-ми заключается в том, что их все слишком хорошо знают. Но Тарантино удалось соблюсти баланс между «безусловными хитами» и менее мейнстримными треками. В трейлере к фильму мы слышим песню Straight Shooter, которая входит в самый известный альбом группы The Mamas & The Papas — If You Can Believe Your Eyes and Ears, вышедший в 1966-м. В фильме прозвучит еще одна песня The Mamas & The Papas — Safe in My Garden: размеренная, идиллическая баллада, записанная в 1968 году. The Mamas & The Papas — ярчайшие представители так называемого LA sound, жизнерадостного лос-анджелесского звучания, которое противопоставлялось San Francisco Sound (Дженис Джоплин, Jefferson Airplane, Big Brother and The Holding Company).
Второй трек, использованный в расширенном трейлере, — Brother’s Love Travelling Salvation Show Нила Даймонда, рассказ о поездке проповедника-евангелиста по Америке; фолк-баллада, переходящая в госпел. Трек вышел в 1969-м, уже на исходе десятилетия, когда иллюзии о скорых переменах начали потихоньку рассеиваться. Интересно, что примерно в это время известный музыкальный журналист Ричард Голдстайн взял у Даймонда интервью. Он спросил музыканта:
«Где вы будете находиться, когда нагрянет революция?» — «Хм, пожалуй, попивать коктейль в бассейне. У меня шикарный дом, знаете ли».
Еще один сладкий гимн идиллических 60-х Bring а Little Lovin (1967, Los Bravos), которая своей басовой линией перекликается с треком The Chase канадской группы Clinic (Тарантино сначала услышал его в «Дороге на Салину» (1970) Жоржа Лотнера, а потом использовал в «Убить Билла. Том 2»). По доброй традиции Квентин решил использовать музыку из спагетти-вестерна «Семь винчестеров для битвы» (7 winchester per un massacro; 1967, режиссер Энцо Дж. Кастеллари), название которого корректнее перевести как «Семь винчестеров для резни». Ну и конечно, Тарантино был бы не Тарантино, если бы не напомнил тему какого-нибудь старого телесериала: на этот раз «ФБР» (The FBI, 1965–1974).
Фильм о Лос-Анджелесе 1960-х не мог обойтись без песни California Dreamin’, но и тут Тарантино не пошел по уже протоптанной дорожке. Пожалуй, два самых известных исполнения этой песни принадлежат как раз The Mamas & The Papas и The Beach Boys, но Тарантино выбрал версию Хосе Фелисиано — слепого от рождения пуэрто-риканского певца, соединившего соул и латину и известного своими резкими политическими высказываниями.
Впрочем, The Beach Boys мы все-таки услышим: автором прозвучавшей в фильме в их исполнении песни Never Learn Not to Love числится участник группы Деннис Уилсон, однако на самом деле Уилсон лишь доработал песню, дописав бридж и немного изменив структуру: изначальная мелодия была создана не кем иным, как, да, Чарльзом Мэнсоном. В саундтреке также есть Surf’s Up, которая была написана в 1966-м, но вышла в студийной записи только в 1971 году, и то с большим боем — она была слишком «длинная» и сложная для поп-трека, но ее все-таки согласились включить в альбом в качестве закрывающего трека. Тарантино включил в фильм и записи в исполнении самого Мэнсона Look at Your Game, Girl и Cease to Exist, и звучат они, конечно, жутковато — то ли из-за легкого диссонанса (качество записи оставляет желать лучшего, местами слышно, как не строит гитара), то ли из-за невозможности абстрагироваться от мысли о том, кем является исполнитель.
Тарантино включил в фильм и несколько современных треков. Пожалуй, самый любопытный выбор — это инди-дуэт из Бруклина Toledo: в фильме звучат их треки Some Samurai и Sick!. Может быть, режиссер полюбил инди-музыку, а может, это такая постирония: Toledo выглядят как современная инкарнация Simon & Garfunkel.
Что такое NFT и зачем владеть виртуальными объектами
Одна из самых быстрорастущих технологий на цифровом рынке называется NFT. Каждый день появляются новости о том, что из знаменитостей выпустил свой «токен». Сейчас, например, целую коллекцию представила группа Little Big. Что же такое NFT и почему за платят больше, чем за Пикассо?
Илон Маск записал собственный трек про NFT, Квентин Тарантино пообещал выпустить в виде NFT семь удаленных сцен из «Криминального чтива», а NFT от группы «Руки вверх» позволяет владельцу пожизненно запретить Сергею Жукову исполнять песню «Студент».
Надя Тайга бывший российский журналист, живущая сейчас в Майами, пришла на рынок криптоискусства три года назад, когда это было довольно камерное сообщество, где художники и коллекционеры лично знали друг друга. Теперь NFT почти повсюду.
Надя Тайга, исполнительный директор и куратор платформы Snark.art: «Это сейчас уже оказывает влияние и на рынок музыки, и на рынок моды, и на рынок недвижимости, то есть существуют виртуальные земли в пространстве. Известные бренды строят копии своих модных домов на виртуальных площадках, виртуальных землях».
NFT это невзаимозаменяемый токен, то есть уникальная, единственная в своем роде криптовалюта, которую нельзя обменять ни на какую другую, в отличие, например, от биткоина. Проще говоря, это цифровой сертификат, подтверждающий ваше исключительное право владения виртуальным объектом.
Вот есть, например, хранящаяся в Эрмитаже «Мадонна Литта» Леонардо да Винчи, а есть ее цифровая копия, которую Эрмитаж этой осенью продал за 10 млн рублей. Покупатель теперь является единственным обладателем этой и может делать с ней все что угодно: выставить для широкой публики или никому не показывать и поставить себе на рабочий экран компьютера, а может вообще перепродать.
Но есть ли вообще смысл обладать цифровым объектом кроме того, что сам факт владения греет душу и вы чувствуете себя коллекционером предметов искусства?
Никита Нечаев, программы Музея современной культуры «Гараж»: «Людям часто интересны деньги, поэтому заметный хайп на фоне таких продаж происходит. Одновременно с этим надо понимать, что это не говорит о том, что весь рынок работает именно так и что любая работа любого цифрового производителя может быть так оценена».
Бум на NFT начался после того, как в минувшем марте аукцион Christies продал коллаж из пяти тысяч рисунков цифрового художника Бипл за 69 млн долларов это больше, чем стоят картины Пикассо. Все это вдохновило миллионы художников: в виртуальном мире путь к славе и деньгам оказался гораздо короче, чем в реальном. К тому же наконец начали воспринимать всерьез.
Даниил Криворучко, : «Мы сделали коллекцию в тысячу персонажей, они разлетелись просто за три дня, мы продали все. Был совершенно сюрреалистичный опыт, когда ты пока сходил в столовую еды купить, потому что готовить времени нет, ты возвращаешься, а у тебя уже на новый автомобиль больше».
Одну из четырех крупнейших в мире площадок, где продают NFT, создали два молодых российских предпринимателя Александр Сальников и Алексей Фалин. На их маркетплейсе продают токены даже западные знаменитости вроде актрисы Линдси Лохан и сына Джона Леннона.
И пока одни считают, что все это мыльный пузырь, который сдуется, как только пройдет хайп, другие уверены, что NFT произведут революцию в сфере авторских прав. Эти токены нельзя подделать, они позволяют безошибочно установить авторство, происхождение и подлинность объекта. А значит, NFT можно использовать для защиты любых документов, музыки, фильмов.
В общем, как бы непонятно все это ни выглядело, очевидно, что виртуального в нашей реальности становится все больше, а значит, эти три буквы и куда они ведут, лучше узнать уже сейчас.
«На ножах», новый сезон «Великой» и роман Тарантино Чем заняться на выходных
Что слушать
На ножах — Нежность
Альбом «Нежность» московского трио «На ножах» впечатляет своей вариативностью — слышно, что альбом делали долго и кропотливо. Еще более удивительно, что несмотря на редкие вставки синтезаторов или сэмплов, большую часть звука музыканты создают своими силами (в чем можно убедиться, сходив на их лайв). Басист Паша Орлов в лучших пост-панк традициях играет за себя и того парня, барабанщица Аня Шварц делает так, чтобы все это звучало максимально не скучно в с точки зрения ритма, а Женя Строков заполняет оставшееся пространство широкими мазками гитары и вокала. Лучший пример того, как это все работает — песни «Дикое поле» и, например, «Слишком много нежности» (с Алиной Евсеевой на фитах).
Вообще «Нежность» в названии — это не шутка, группа действительно зазвучала нежнее по сравнению с предыдущей пластинкой «Все умрут, и никого не останется». Тут не выжигают напалпом постхардкора, а выкручивают громкость тогда, когда это уместно. Басовая партия и бриджы в песне «Помни» своим фанком напоминают чуть ли не о ранних Red Hot Chili Peppers, а гитарный перебор в «Маленьких смертях» звучит как у American Football (отдельно хочется отметить трубы, вступающие в самом начале второй минуты).
Разумеется, это же касается и общего настроения пластинки. «Все умрут, и никого не останется» выпустили в 2020 году — на нем было много злого упадничества, посмотрите хотя бы на названия песен: «Я живу в России и мне страшно», «Don’t Happy Be Worry» и так далее. Сейчас у нас у всех — и «На ножах» отлично уловили это состояние — как будто не осталось сил на ненависть. Да, вокруг происходят столь же вопиющие и страшные вещи, но, видимо, мы выгорели. Нам нужно выдохнуть, осмотреться вокруг и найти для себя какие-то другие смыслы, не связанные с тем, как в России все плохо. Тем более, что «you are preaching to the converted».
Ричард Доусон и Cirle — Henki
Ричард Доусон выглядит именно так, как должен выглядеть фолк-музыкант из Британии: маленький, бородатый, похожий на хоббита, он живет где-то на севере Англии и сочиняет песни, длина которых редко опускается ниже пяти минут. В 2019 году Ричард выпустил невероятный альбом «2020», на котором была самая трогательная песня на свете — про мальчика, которого забирает отец с футбола. В этом году Ричард объединился с финской группой Circle — песни не стали короче, но аранжировки зазвучали вариативнее и мощнее. Поет Ричард не только про мелкие бытовые истории, но и про древние мифы, греческих богов и тому подобное. Да, есть ощущение, что такая музыка могла бы появиться и в 1971 году — и была бы ему созвучнее. Но в целом это неплохо звучит и сейчас.
Петр Налич — Песни Пиратов
Петр Налич поет пиратские песни — дамы и господа, почувствуйте себя в «Китайском летчике» в каком-то там году.
Lurmish — Гипнос
Альбом с пугающей обложкой, но зато вполне гипнотическим звуком — как и заявлено в названии. Получился атмосферный, немного томный поп с уклоном в шугейз — сложно назвать это жанровым прорывов в конце 2021 года, но слушать приятно.
Первый роман Тарантино и новый Памук: 10 книг зимы
Эрве Ле Теллье, «Аномалия»
М.: Corpus. Перевод с французского М. Зониной
Гонкуровская премия 2020 года. «Аномалия» Эрве Ле Теллье — это мистический триллер: один и тот же самолет, следующий рейсом Париж — Нью-Йорк, с одними и теми же пассажирами на борту приземляется на Восточном побережье США. дважды — с разницей в три месяца, сломав таким образом границы времени и картину мира всех, кто находился на борту и был причастен к посадке рейса. Нет, не так. «Аномалия» — это, если забыть о фантазийном допущении, добротный франко-французский роман с флоберовской проработкой характеров и уэльбековским безразличием к душевному комфорту читателей, а также накладывающимися на все откровенно киношными картинками в духе какого-нибудь Франсиса Вебера. Точнее, они были бы такими, если бы не вшитая в их ткань какая-нибудь, извините, жесть (для полноты образа представьте себе условную расчлененку под музыку из «Игрушки», «Папаш» или «Хамелеона»). Или же так. «Аномалия» — крутой квазиамериканский роман-катастрофа, где сменяющиеся эпизоды из земной — в прямом смысле, учитывая сеттинг, — жизни создают необходимый контрапункт, одновременно удерживая ваше внимание и до предела расшатывая нервы. Где-то посередине, то есть в самый разгар повествования, три эти романа сходятся в один — и начинается мистическая франко-французская с квазиамериканским привкусом катастрофы история про вторжение клонов и второй шанс, которого никто не просил (на горизонте маячит и третий шанс, но об этом уже никто и никогда не узнает). На русский язык роман перевела Мария Зонина. Для того чтобы определить, хорош перевод или плох, как правило, достаточно прочесть три-четыре предложения. Прочтя три-четыре предложения Теллье в интерпретации Зониной, забываешь, что перед тобой перевод.
Найлл Уильямз, «Вот оно, счастье»
М.: «Фантом Пресс». Перевод с английского Ш. Мартыновой
Роман «Вот оно, счастье» повествует о жизни в вымышленной деревне Фаха, расположенной на вполне реальном западе Ирландии. Это не столько продолжение, сколько составная часть саги, зародившейся в предыдущей книге Найлла Уильямза «История дождя». Фаху, в силу ее призрачности, иллюзорности, уже не раз сравнивали с маркесовым Макондо, сюда же можно добавить параллель с фолкнеровским округом Йокнапатофа, однако сравнения эти говорят лишь о схожести приема, литературного принципа — не миров. В гораздо большей степени созданный Уильямзом мир напоминает «Старосветских помещиков» Гоголя — даром что разделяет их больше 150 лет. Пересказать сюжет этого 400-страничного романа не представляется возможным, поэтому приведу здесь целиком текст первой главы: «Дождь прекратился». Это все, можете проверить. С одной стороны, этим же, в сухом остатке, исчерпывается пересказ книги. С другой, внутри каждого абзаца — а зачастую и отдельно взятой фразы, — главный герой, которому одновременно 17 и 70 лет и от лица которого ведется повествование, проваливается в кроличью нору народных легенд, семейных былей, воспоминаний и сиюсекундных персональных озарений. Прошлое здесь — не «дела давно минувших дней», оно длится в настоящем, придавая завершенность каждому отдельно взятому моменту и образуя то, что К. С. Льюис называл «вечностью в миниатюре». Собственно, фразой «вечность в миниатюре» эта книга, на мой взгляд, определяется лучше всего.
Квентин Тарантино, «Однажды в Голливуде»
М.: Individuum. Перевод с английского С. Карпова и А. Поляринова
У Квентина Тарантино, вполне вероятно, самого успешного режиссера в истории кино (девять из девяти полнометражных фильмов, снятых им к настоящему моменту, почитаются как прижизненная классика), две премии «Оскар», и обе — в номинации «Лучший сценарий»: Американской киноакадемией он отмечен в первую очередь как писатель. В этой связи называть его роман «Однажды в Голливуде» дебютным несколько неловко, даже если учесть, что романов он раньше и правда не писал. Сразу стоит сказать о том, чем эта книга не является: это не кинороман и не роман-по-фильму (самый бессмысленный и беспощадный недожанр недолитературы, когда нам зачем-то пересказывают то, что мы и так уже видели на экране). В определенном смысле «Однажды в Голливуде» действительно повторяет сюжет одноименного фильма Тарантино (1969 год; немолодой актер Рик Далтон пытается реанимировать свою карьеру; Клифф Бут, дублер, водитель и лучший друг Рика, всячески его в этом поддерживает, потому что ни другой работы, ни других друзей у обоих нет; все происходит на фоне заката золотой эры Голливуда), однако история здесь не столько даже дополнена или расширена, сколько переизобретена. Для примера: сцена из конца фильма, где Далтон находит повод воспользоваться подаренным ему учебным огнеметом, в книге мелькает едва ли не в самом начале. Это очень бойкий, затягивающий, где-то резковатый, местами немножечко слишком самоуверенный палп-фикшн: бульварное чтиво, книга для электрички, для приемной у дантиста, для одинокого вечера на продавленном диване, короче, совершенно не обязательная к прочтению книга, которую — если автор все сделал правильно, — будет хотеться повсюду таскать с собой, чтобы при первой возможности снова провалиться в ее атмосферу. «Однажды в Голливуде» –– тот случай, когда автор все сделал правильно.
Валерий Печейкин, «Стеклянный человек»
На обложке предыдущей книги Валерия Печейкина «Злой мальчик» стоял отзыв Кирилла Серебренникова: «Валерочка так пишет, что за него иногда страшно». От себя добавлю: Валерочка так хорошо пишет, что это иногда бесит. Он умудряется все на свете — поход в супермаркет, вызов сантехника, попытку записаться на массаж, — превратить в литературу. Преобразует повседневность (зачастую в самых непрезентабельных ее проявлениях) в печатные символы и, сохраняя писательскую отстраненность, вместе с тем ни от чего не прячется — даже не уворачивается, не просто воплощаясь в тексте, но в каком-то смысле становясь текстом сам по себе: мы дружим много лет, но мне по-прежнему кажется, что только читая Печейкина, я по-настоящему его узнаю. В новый сборник писателя, драматурга, русского бога мемов и Валерочки всея Руси вошли тексты из соцсетей (жуткие, смешные, грустные истории, написанные стеклянным человеком, внутри которого сидит злой мальчик — который на самом деле добрый), серия эссе для блога Storytel, а также относительно старая пьеса «Россия, вперед!». Восемь лет назад она была очень смешной. Шутки в ней не устарели ни разу, но теперь время их догнало — и они перестали быть шутками.
А. С. Байетт, «Рагнарек»
М.: «Лайвбук». Перевод с английского О. Исаевой
«Рагнарек» лауреатки Букеровской премии Антонии Байетт (вшитое в автобиографическую историю переосмысление корпуса германо-скандинавских мифов о гибели богов и мира) написан для международной серии романов «Мифы», выпускаемой британским издательством Canongate с 2005 года. На сегодняшний день в рамках проекта было опубликовано 18 романов, среди авторов-участников –– Маргарет Этвуд, Давид Гроссман, Али Смит, Виктор Пелевин и другие. В своей короткой книжке о «тоненькой девочке» автор не столько пересказывает наново мифологические сюжеты, сколько смотрит на них сквозь призму персонального сбывшегося мифа о счастливом детстве, которое в случае Байетт выпало на время Второй мировой войны, однако прошло в уединенной, смахивающей на рай английской деревушке, где царила тишина, в то время как в небе над большими городами царили «мессершмитты».
Клаудио Морандини, «Снег, собака, нога»
СПб.: Polyandria NoAge. Перевод с итальянского Е. Жирновой
«Снег, собака, нога» — самый известный роман итальянского писателя и школьного учителя Клаудио Морандини. Действие происходит в Альпах, и, возможно из-за обилия снега, а возможно, из-за наличия в центре сюжета нелюдимого старика и присоединившейся к нему впоследствии собаки, а также общему сентиментально-ироничному отношению к жизни, на первых порах книга рождает ассоциации со шведской литературой — «Второй жизнью Уве» Бакмана и «Петсоном и Финдусом» Нурдквиста (правда, Уве и Петсон не собачники, а кошатники, притом поневоле, но дела это не меняет), до того стойкие, что, когда к главному герою кто-то обращается «синьор», поначалу невольно вздрагиваешь. В общем, жил-был в Итальянских Альпах отшельник. Брюзга, мизантроп и гедонист. А еще грязнуля. И философ. Весь год готовился к приходу зимы, а потом всю зиму ждал, когда она закончится. Чурался любой компании, при этом был не дурак поговорить. Любил животных. Хорошо прожаренных. С лучком. Однажды к нему приблудился пес. Отшельник решил его оставить — на случай, если закончатся припасы. Вскоре оказалось, что пес говорящий — ну, или у отшельника просто потек чердак. Одно из двух. Хотя, возможно, и то и другое. Самое во всем этом удивительное даже не то, что читателю бесконечно интересно следить за жизнью нелюдимого престарелого итальянца, с которым фактически ничего не происходит (по крайней мере, до тех пор, пока он не обнаруживает торчащую из подтаявшего завала ногу, после чего сюжет приобретает черты метафизического псевдодетектива, где главным вопросом оказывается не «кто преступник?», а «какого лешего?»), а то, как автор умудряется балансировать на грани реализма и не то мистики, не то фантастики, не то вовсе абсурда, ни разу эту самую грань не переходя. Мрачноватое чудо, поданное как нечто само собой разумеющееся, — вот что такое эта книга.
Мария Бурас, «Лингвисты, пришедшие с холода»
М.: АСТ, «Редакция Елены Шубиной»
Орхан Памук, «Чумные ночи»
М.: «Иностранка». Перевод с турецкого М. Шарова
Новый роман лауреата Нобелевской премии по литературе. Если вы из тех читателей, у кого зачастую любимой частью книги оказывается предисловие (сам я, безусловно, принадлежу к их числу), то знайте: Мина Мингерли, вымышленный автор «Чумных ночей», пишет в самом начале, что этот роман изначально задумывался ею как предисловие к переписке дочери султана Мурада V с сестрой. Однако, разросшись до 600 страниц, предисловие само стало романом — историческим, приключенческим, детективным, — этакой книгой-матрешкой с ненадежным (до некоторой степени) рассказчиком. 1901 год. На остров Мингер, жемчужину Восточного Средиземноморья, приходит чума — одна из волн так называемой Третьей пандемии, начавшейся за 45 лет до описываемых событий. «В целях недопущения распространения заболевания» туда командируют маститого врача-эпидемиолога, женатого на упомянутой выше Пакизе-султан. Доктор объявляет карантин: дорогие, мол, гости и жители острова, при первых признаках заболевания не выходите из комнаты, не совершайте ошибку, соблюдайте социальную дистанцию, лучше дома и т. п. Однако у местных, досель существовавших мирно православных и мусульман, возникают определенные вопросы к небогоугодным, по мнению то одних, то других, методам профилактики и лечения. Впрочем, это лишь один из множества пластов огромной, одновременно актуальной и антизлободневной, захватывающей, веселой, а иногда откровенно дурашливой истории. Мало кому из именитых писателей удается, получив, кажется, всю литературную славу этого мира, почет коллег и обожание читателей, подчас граничащее с идолопоклонством, оставаться — по крайней мере, в глубине души, — авантюристом и хулиганом. Однако Орхану Памуку это, вне всяких сомнений, удается по сей день.
Дэниел Левитин, «На музыке: Наука о человеческой одержимости звуком»
М.: «Альпина нон-фикшн». Перевод с английского А. Поповой
Чтобы перестать слышать у себя в голове песню Леди Гаги «Joanne», из любимой мелодии со временем превратившуюся в проклятие, мне пришлось научиться медитировать. По мнению моего стоматолога, отсутствию у меня в 36 лет кариеса способствовала появившаяся еще в детстве привычка периодически отбивать тот или иной ритм зубами. По словам нейробиолога, рок-музыканта и писателя Дэниела Левитина, от обезьяны меня отличает, в частности, тот факт, что для примата скрежет пенопласта по стеклу — то же, что для вашего покорного слуги «Wake me up…» Билли Джо Армстронга: одно сплошное наслаждение. Говоря о книге Левитина «На музыке», каждый обречен вольно или невольно говорить, в первую очередь, о себе, поскольку для каждого эта книга, в конечном счете, станет ответом на личные вопросы, укорененные глубоко в прошлом. Это научно-популярное исследование универсального языка, заведомо понятного каждому на интуитивном, докогнитивном уровне. Рассказ о том, как музыка влияет на наш мозг, а мозг — на наше восприятие музыки. Подробный разговор о том, почему отстукивание ритма — пальцами ли, зубами — не нервный тик (во всяком случае, не всегда), а разновидность как внутреннего монолога, так и вполне себе диалога с кем-нибудь более реальным, чем, например, Леди Гага в твоей голове, от присутствия которой, как я выяснил благодаря Левитину, можно избавиться, не прибегая к древнекитайским околодуховным практикам.
Генри Расселл, «Главное в истории литературы»
М.: «Манн, Иванов и Фербер». Перевод с английского Ю. Змеевой
Книга преподавателя Оксфорда Генри Расселла представляет собой сборник коротких филологических скетчей о длинных романах: в максимально сжатой форме автор обозревает 67 признанных шедевров мировой литературы от «Повести о Гэндзи» до «Неаполитанского квартета», попутно классифицируя их по формам и поджанрам, ключевым темам и приемам. «Главное в истории литературы» можно рассматривать как снабженный оригинальными комментариями рекомендательный список — вроде тех, что любят публиковать в соцсетях люди, ничего, на самом деле, не читающие («1600 романов, которые нужно прочесть до 16:00», «120 книг, с которыми обязан познакомиться каждый 120-й житель Земли» и прочая тому подобная белиберда, сводимая к бессмысленному перечислению названий). Прелесть и принципиальное отличие списка Расселла в том, что автор на стадии входа снимает с читателя всякую ответственность, а также вкратце отвечает на закономерный вопрос, почему та или иная книга вообще сюда попала: вот 67 романов, которым вы ничего не должны, поэтому — читать или нет, — решайте сами.