Во всем мире уже давно обсуждается такое понятие, как демократия. Почти все страны стараются соблюдать ее принципы. В этой статье мы рассмотрим такую тему «Демократия: понятие и виды». Кроме того, вы узнаете о принципах, формах и признаках этого политического режима.
Основное понятие
Итак, виды демократии рассмотрим несколько позже. Сначала следует разобраться с самим термином. Это специфическая форма государственного правления, которая заключается во всестороннем участии граждан страны в ее руководстве. Она предусматривает не только наличие необходимых прав и свобод, но и всеобщее равенство перед законами.
В демократичном обществе должно быть максимально развито народовластие. То есть все полномочия не обязаны сосредотачиваться в руках одного человека или группы людей. Правительство, которое выбирает народ, должно быть максимально открытым перед людьми, отчитываться перед ними о своей деятельности, стремиться к развитию государства.
Основные признаки демократии
Без них данная форма правления не может существовать. Итак, ее характерные черты:
Как видите, эти признаки не присущи некоторым другим формам осуществления власти, например, диктатуре.
Принципы
Виды демократии являются очень важным вопросом не только для политиков, но и для обычных людей. Однако не менее интересно узнать о ее принципах:
Функции демократии
Теперь разберемся, что именно должна осуществлять представленная форма правления. Итак, существуют такие функции демократии:
Это может обеспечить только демократия. Виды и формы этого режима вы рассмотрите далее.
Формы
Как видите, само понятие того, что такое демократия, виды и формы ее нужно знать каждому гражданину. Любой человек имеет определенные права и свободы, которые защищаются государством.
Виды демократии
Теперь нужно рассмотреть еще один важный вопрос. Существуют такие виды демократии:
Теперь вы знаете, что такое демократия, понятие, виды и формы этого режима.
Демократия, демократизм (от греч. democratia — народовластие) — это такая форма организации общества, при которой народ — источник и держатель государственной власти. Ее относят к политическим режимам.
Давайте разберемся, как отличить демократию от других режимов. Чтобы это сделать, нужно помнить о ее главных признаках. Рассмотрим их в таблице ниже.
Народ — это источник демократической власти
Народ формирует органы государственной власти и местного самоуправления, может высказывать свое мнение на референдумах
В системе должны быть оппозиционные партии, которые могут находить ошибки и критиковать работу власти
Народ сам может принимать решение на выборах, принуждать его к конкретному выбору запрещено
Многообразие идеологий и плюрализм мнений
В стране не может быть обязательной или государственной идеологии — все они должны быть равны. Плюрализм мнений — это право на различные точки зрения по спорным вопросам.
Гарантия прав и свобод человека
Все граждане имеют права и свободы, а также социально защищены
СМИ имеют право рассказывать людям о политических альтернативах
Мораль — значимое средство для контроля поведения в обществе
Народ становится более гуманным, а отношения между его членами подчиняются правилам морали
Решения о том, как управлять обществом, принимает большинство, но с учетом прав меньшинства
Решения принимают на основе общего согласия или компромисса между большинством и меньшинством
Какие бывают виды демократии?
Такая форма правления как демократия многолика и может по-разному проявляться в жизни общества. Существуют 3 ее разновидности. Все они отличаются по тому, насколько прямо народ может влиять на политические решения. Обсудим их все.
Где встречается, пример
Референдум, всенародное обсуждение
Выборы депутатов, выборы президента
Пара слов о том, почему для такого важного события, как выборы, используют именно представительный вид демократии. На это есть 3 причины:
Участвовать в решении хотят слишком много граждан одновременно.
Страна слишком большая, поэтому прямое участие слишком трудно организовать.
Решения, которые принимают на таких событиях, слишком сложны. Это означает, что даже при демократии народу нужен представитель — специалист с профессиональными знаниями.
Для чего нужна демократия?
Цель демократии в глобальном смысле — подарить обществу благополучную жизнь и право контролировать ее. А именно:
избавить общество от деспотии;
обеспечить права и свободы граждан;
дать обществу возможность развиваться и жить мирно;
помочь каждому члену общества расти как личность.
Всего этого демократия достигает за счет механизмов, которые вовлекают народ в политическую жизнь и защищают его интересы. Разберемся, как конкретно она приносит пользу обществу и каждому гражданину отдельно.
Чем ценна демократия
Собственная ценность (на благо общества в целом)
Личностная ценность (на благо членов общества)
Реальные права и свободы человека соответствуют формальным и на деле внедряются в жизнь общества.
Человек может участвовать в формировании органов государственной власти и местного самоуправления.
Общество может управлять своим развитием вместе с государством.
Члены общества становятся более организованными — создают партии, профсоюзы и т. д.
Государство и общество учитывают интересы друг друга и могут находить компромисс.
Для защиты прав и свобод человека создают специальные механизмы и структуры
Каждый человек может участвовать в контроле за работой демократической политической системы.
Как построить в стране демократию?
Нельзя просто прийти и объявить демократию в стране, где народ несвободен. Государство должно быть к этому готово. Демократическое общество может развиваться только тогда, когда выполнены эти 3 главных условия:
Условие 1. Социально-экономическое развитие
Экономика государства развита достаточно хорошо, чтобы обеспечить граждан необходимым благосостоянием. Это поможет членам общества достичь согласия между собой и следовать основным демократическим принципам.
Условие 2. Общая и политическая культура
Члены общества должны быть готовы активно участвовать в политической жизни государства и защищать институты демократии.
Условие 3. Частная собственность
Общество должно признать права на частную собственность в различных формах. Так его члены получат все права и свободы человека, станут в какой-то степени независимы от государства.
Проверь себя
Теория позади, осталось проверить, как хорошо вы запомнили основные черты демократии. Выполните 3 задания, чтобы узнать это.
Задание 1
Ниже мы перечислили признаки из описания разных политических режимов. Ваша задача — выбрать из них те, которые относятся к демократическому режиму.
СМИ могут выражать мнение о власти и рассказывать об альтернативах.
У граждан нет политического голоса.
На выборах граждане голосуют по своему мнению.
Власть при этом политическом режиме сконцентрирована в руках правящего меньшинства.
Закон вторичен, все решает мнение правителя.
Политические партии разнообразны. есть оппозиция.
Коллективное принятие решений не учитывает интересы меньшинства.
В стране есть частичная гарантия прав и свобод граждан.
Задание 2
Представьте, что ваши друзья спорят о том, что можно считать демократией. Иван говорит, что в демократическом обществе народ признается властью, а власть может делать все, что угодно. Дмитрий же считает, что свобода при демократии не равна вседозволенности. Что вы ответите, если они спросят ваше мнение? Сформулируйте его и не забудьте аргументы.
Задание 3
Есть ли у демократии проблемы, негативные или неоднозначные стороны? Подумайте и выскажите свое мнение.
Вопросы по теме демократии — ее определению, принципах и других характерных чертах — часто встречаются на экзаменах ОГЭ и ЕГЭ. Если тема сложно вам дается, имеет смысл прокачать знания под контролем преподавателя. Для этого мы создали курсы подготовки к ЕГЭ и ОГЭ по обществознанию, на которых школьники могут разобрать тему простыми словами, а после закрепить ее на пробных экзаменах. Познакомиться с программой и узнать свой уровень можно на вводном уроке — это бесплатно.
Понятие демократии, то есть «власти народа», очень размытое. Систем демократии очень большое количество – от прямой демократии до рассмотрения установления диктатуры как изъявления воли народа. Поэтому нам нужно чётко сформулировать, что социал-демократы подразумевают под демократией.
Социал-демократы, как это ясно из названия идеологии, выступают за демократию, однако тут важно уточнить, о какой демократии идёт речь и что входит в это понятие. Ведь при желании можно придумать какую угодно демагогию – например, что диктатор выражает волю народа, а значит народ управляет через него, то есть диктатура – это демократия. Чтобы не попадаться на такой ловкий словесный маскарад, нам и нужно знать, что такое демократия.
Как мы уже отмечали, даже современные демократические системы, о которых пойдёт здесь речь, порой оказываются неспособны эффективно выражать интересы большей части граждан. Это не значит, что демократические институты не работают — это значит, что их недостаточно и их нужно дополнять (путь к чему мы наметили в статье об осознанной демократии), но и обойтись без них невозможно.
Что такое демократия
В реальной жизни демократия не является народовластием, поскольку весь народ не может выполнять функции политического властвования. Под демократией понимают форму правления государства, характеризующуюся признанием народа источником власти, равноправием граждан, подчинением меньшинства большинству при принятии решений и признанием ценности мнений, интересов меньшинства, выборностью основных органов государства и другими характерными признаками, основным из которых выступает соблюдение прав и свобод человека.
Демократические «правила игры»
Как верно отмечено в словаре по политологии, демократия подразумевает наличие определённого набора институтов. Без атрибутов этого набора она не может являться демократией. Чем шире этот набор представлен – тем в большей степени можно говорить о наличии демократии. Частично они перечислены в программном документе ООН «Демократия и права человека»:
Верховенство права
Демократия и права человека. Роль Организации Объединённых Наций
Демократические законы
Для осуществления демократии нужен также набор разумных законов, её защищающих. Потому что если реализовано верховенство права, но нет, скажем, закона, устанавливающего наказание за фальсификацию выборов, то это значит, что их можно фальсифицировать, даже несмотря на реализацию верховенства права, что также приводит к отсутствию демократии.
Где принимаются глупые законы, которые не могут исполняться на практике, и где демократия не защищена разумными законами, тяжело говорить о реализации демократии
Многопартийность
Граждане должны иметь возможность создавать свои партии, причём без существенных бюрократических барьеров – на случай, если имеющиеся партии не выражают их воли. Тут имеет значение практически всё, что отражено в законодательстве о политических партиях – от необходимого количества подписей для регистрации до условий ликвидации. Лучшим в этом отношении будет то законодательство, при котором более-менее значимая группа единомышленников (в случае современной России, это, скажем, тысяча человек из определённого количества разных регионов) имеет возможность в краткие сроки (2-3 месяца) зарегистрировать партию, имеющую возможность принимать участие в выборах в парламент.
Как выглядит демократический многопартийный парламент на примере шведского Риксдага
Действительно, если народ не имеет права свободно создавать свои политические партии для участия в выборах, то при вырождении имеющихся партий он фактически лишён власти и возможности влиять на политику (отдельного человека система может легко «задавить», с организованными же в партию людьми гораздо сложнее бороться). Ни о какой демократии в этом случае говорить не приходится.
Сильная оппозиция
Если оппозиционных партий много, но все они либо по большей части копируют ценности и программу правящей, либо представляют собой малочисленные и небольшие организации, вряд ли можно говорить о наличии демократии. Мы уже разбирали в статье о том, почему одни страны богатые, а другие бедные, почему сильная оппозиция является одним из важнейших инклюзивных институтов. Кандидат политических наук Кирилл Пономарёв отмечает:
Политическая оппозиция или реальная возможность её существования является атрибутивной характеристикой демократического режима.
Сменяемость власти
Всеобщее избирательное право
Если у нас нет всеобщего избирательного права, это значит, что кто-то определяет, кому давать право голоса, а кому нет. Таким образом, это легко может стать не властью народа, а властью того, кто определяет, кому давать право голоса. Таким образом, мы снова скатываемся в управляемую демократию, по сути – в диктатуру. Кроме того, если часть граждан имеет избирательное право, а часть не имеет, это означает, что первая часть оказывается привилегированной, и это один из атрибутов неравенства. Избирательные цензы создают неравенство, являются одним из инструментов для создания новых элит.
Свобода СМИ
Американский опыт первой половины ХХ века показывает также важнейшую роль свободных СМИ в формировании благотворной обратной связи. В 1906 году президент Рузвельт ввёл в обиход термин «разгребатель грязи» (muckraker), намекающий на одного из персонажей «Путешествия пилигрима» Джона Баньяна. «Разгребателями грязи» Рузвельт называл газетчиков, которые казались ему слишком навязчивыми. Слово прижилось и стало обозначать журналистов — пусть и навязчивых, но эффективных, — которые вытаскивали на свет тёмные дела «баронов-разбойников», включая подкуп местных и федеральных политиков. Пожалуй, самой знаменитой «разгребательницей грязи» была Ида Тарбелл, чья вышедшая в 1904 году книга «История компании Standard Oil» сыграла ключевую роль в том, что общественное мнение было настроено против Рокфеллера и его бизнеса, и в конце концов это привело к расформированию Standard Oil в 1911 году. Ещё один известный «разгребатель» — адвокат и литератор Луис Брендайс, которого президент Вильсон впоследствии назначил председателем Верховного суда. Брендайс в своей книге «Чужие деньги и как банкиры их используют» исследовал ряд финансовых скандалов, и эти исследования оказали большое влияние на деятельность «Комитета Паджо». Газетный магнат Уильям Рэндольф Хёрст также играл заметную роль в «разгребании грязи». В 1906 году он разместил в своем журнале Cosmopolitan серию статей Дэвида Грэма Филлипса под общим названием «Измена Сената», которая положила начало кампании за прямые выборы в Сенат — ещё одна ключевая реформа «прогрессистов», ставшая реальностью с принятием Семнадцатой поправки к Конституции США (1913).
Свободные СМИ – главный враг тех, кто хочет уничтожить демократию. Они способны разоблачать этих людей, критиковать, мобилизовать против них граждан. Свободные СМИ доносят до граждан информацию об оппозиции и её предложениях.
Частная собственность
Мы уже описывали в отдельной статье, почему гарантии прав частной собственности необходимы; они также многое значат для обеспечения демократии. Дело в том, что любой политической силе необходимо финансирование, и, если за оппозицией не стоит никаких собственников, то эта оппозиция будет нищей, а следовательно – слабой по отношению ко власти, следовательно – неспособной противостоять установлению диктатуры. И напротив, если вся собственность или большая её часть принадлежат государству, то номенклатура имеет все необходимые рычаги для установления диктатуры. В стране обязательно должны быть независимые от государства капиталы.
Минимальное неравенство
Свобода собраний и митингов
Свобода собраний в современной России. Фото Reuters и Сергея Карпухина
Если же такие ограничения не сняты, власти могут не давать разрешения на проведение мероприятия, могут давать разрешение на их проведение лишь в неудобном месте, и различными другими способами саботировать проведение мероприятий, выражающих волю народа.
Децентрализация власти
Такое разделение нужно для того, чтобы человек или группа людей, вознамерившиеся установить свою диктатуру, могли получать отпор (от неподконтрольных им и обладающих властью групп). В демократической системе такая номенклатурная группа исполнительной власти может, допустим, попробовать провести закон об ограничении свободы собраний, но встретит отпор со стороны сильной оппозиции, свободной прессы и вышедших на демонстрации масс. Этот отпор спровоцирует дебаты в парламенте – представленные в нём оппозиционные партии будут использовать поддержку прессы и масс для своего усиления, вплоть до отстранения номенклатурной группы от исполнительной власти. В случае же, если эта группа прибегнет к незаконным способам борьбы, в ход вступит судебная власть и эта группа может быть арестована.
В России 90-х годов не оказалось сильной оппозиции, не было минимального неравенства, и не было обеспечено разделение властей, поэтому она не смогла отойти от авторитаризма.
Почему демократия эффективнее авторитаризма
Демократия гораздо быстрее реагирует на необходимость изменений. Если что-то в политике и экономике государства работает плохо, свободные СМИ это выявляют, освещают и совместно с оппозицией вырабатывают варианты решения. Эти варианты решения могут быть как использованы властью, так и оппозицией для победы в выборах. Власть, которая не способна эффективно реагировать на назревшие изменения, сменяется на выборах.
При авторитаризме же нет подобных эффективных механизмов. Если при демократии власть некомпетентна – её реально поменять на выборах. Если без демократии она некомпетентна – поменять её почти нереально. Таким образом, проблемы общества будут накапливаться, и страна будет отставать в развитии от тех, чьи правительства быстрее реагируют на необходимость изменений. Кроме того, если не позволять оппозиционным силам приходить к власти законным путём, они придут к ней незаконным, то есть отсутствие демократии может привести к революции либо к подобию «дворцового переворота», когда к власти приходит не тот, кто смог убедить массы, а наиболее приспособленный к закулисным интригам. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Сталину удалось захватить власть — ведь большевики не создали современных демократических институтов сдерживания.
Демократия выгодна для всех политических сил страны, которые уверены в своей правоте и возможности победить честно. Она даёт возможность каждому движению честно победить на выборах и сформировать правительство в случае кризиса другого движения.
Поэтому страны, являющиеся лидерами рейтингов демократичности – например, индекса демократии от The Economist Intelligence Unit 25 – являются также лидерами по важнейшим показателям уровня жизни в стране (мы будем писать об этих показателях в отдельной статье, пока что же достаточно указать ИЧР 26 и другие показатели, о которых мы упомянули в статье с мифами о социал-демократах).
Страны мира по индексу демократии. Автор: Goemon, взято с commons.wikimedia.org
Демократические режимы постепенно вытесняют авторитарные, поскольку лучше справляются с политическими задачами. Вот, например, визуализация исследования портала Our World in Data 27 :
Демократии постепенно вытесняют авторитарные режимы
В исследовании Our World in Data делается вывод, что демократические страны богаче, люди в них более здоровы, и в них лучше защищаются права человека.
Вероятно, самое древнее крупное военное столкновение между демократией и авторитаризмом — это Марафонская битва, когда войско, состоявшее по большей части из граждан демократических Афин, разгромило значительно превосходившую его численно персидскую армию. Позднее последовала Пелопонесская война, в которой Афины громили авторитарную Спарту на начальном периоде, однако в итоге сами оказались разгромлены. Вновь силы демократии и авторитаризма столкнулись в Войнах первой коалиции, когда демократическая Франция одержала победу над целой коалицией монархических стран. В остальных случаях трудно говорить о чистых противостояниях демократии и авторитаризма. Можно лишь вспомнить так называемую «Холодную войну», в которой демократические государства доказали своё превосходство над авторитарным соцблоком. Причина превосходства демократии над авторитаризмом – в том, что демократия выражает интересы большинства граждан (в то время как авторитаризм – интересы узкой прослойки), в результате чего те проявляют больше старания и воли в борьбе, а также имеют больше пространства для творчества.
Кандидат экономических наук, научный руководитель Центра исследований модернизации Дмитрий Травин отмечает:
Демократия при решении экономических проблем, бесспорно, эффективнее авторитаризма в стабильном обществе с устоявшимися правовыми нормами. В частности, парламентская республика оказывается хорошим антикоррупционным инструментом, поскольку обладающая значительными правами оппозиция заинтересована в том, чтобы контролировать действия чиновников, которых назначили её политические противники.
Сама по себе демократия не способна сделать уровень жизни высоким, но это один из важных компонентов успеха. Если все остальные компоненты находятся на высоком уровне, то добиться высокого уровня жизни возможно и без демократии, однако случается это крайне редко и такие результаты недолговечны.
Демократия эффективнее реализовывает прогрессивные ценности, чем авторитаризм, и сама является одной из них, она в целом является более эффективной системой для развития страны. В демократических странах выше уровень жизни и свобод. Наконец, демократия нужна в первую очередь хотя бы для того, чтобы вы имели возможность сами решать свою судьбу, а не беспомощно наблюдали, как за вас это делает группа олигархов. То есть она является защитой от рабства. Одно это дорогого стоит. Поэтому одна из первоочерёдных задач социал-демократического движения – борьба за демократию, в том числе и за повышение её уровня.
Источники
Главный редактор и создатель «Логики прогресса». Искусствовед по образованию, состоял в нескольких различных левых оппозиционных движениях.
У нас нет миллионных рекламных бюджетов, поэтому делитесь статьёй в соцсетях, если разделяете мнение, высказанное в ней
Редакция онлайн-журнала «Логика прогресса» разрешает комментарии, потому что не боится дискуссии и стремится к наиболее объективному отображению информации. Мы призываем всех присоединиться к обсуждениям, высказывать своё мнение и конструктивную критику.
Ещё исследование по теме: https://carnegie.ru/commentary/59763
У всех народов и во всех революциях существует аристократия: вы можете уничтожить ее среди знати, но она тут же найдет себе место в богатых и могущественных домах третьего сословия; уничтожьте ее там, и она всплывет среди начальников канцелярий и даже среди народа.
Наполеон III Pr?cis des guerres de C?sar, cap. XVI / «Краткий очерк войн Цезаря», гл. 161
Певец этой системы Морис Дюверже — хотя, изучая тот же самый материал как ученый, он рассуждал более взвешенно — пятнадцать лет тому назад, когда в итальянском парламенте праздновали двухсотлетие 1789 года, произнес яркую речь, озаглавленную «La V R?publique, ach?vement de la Revolution frangaise» [«V Республика, завершение Французской революции»][573]. Когда наступил нелегкий конец Четвертой республики, Дюверже по горячим следам написал полный боевого задора очерк об этих событиях и о перспективе возвращения де Голля: «Demain la R?publique» [«Завтра — республика»] (1958). Там он клеймил, в частности, отсталость политических категорий де Голля, не затушевывая притом и «слабости» Четвертой республики.
В 1961 году он разглядел в изменениях конституции, которые позволили де Голлю провести прямые выборы президента, рождение «шестой» Республики («La VI R?publique et le r?gime pr?sidentiel» [«Шестая республика и президентское правление»]). Во втором издании (1978) его работы «Institutions politiques et droit constitutionnel» [«Политические институты и конституционное право»] (1955) ни один из авторитарных признаков голлистской конституции не укрылся от его внимания, особенно ее основной недостаток, то, что она может функционировать лишь в присутствии и под руководством «харизматического» вождя, который ее создал[576].
Так или иначе, но до тех пор правоцентристская коалиция (бывшие «независимые» и голлисты) двадцать лет подряд побеждали на всех выборах. Потом, после ряда побед Миттерана, периоды преобладания левых стали чередоваться с гибридным феноменом cohabitation[577], когда трудности тоже разрешались благодаря искусству и «харизматическому» личному обаянию (на этот раз Миттерана). Дюверже, как писала во введении к его работе Нильде Иотти, бросил критический взгляд на изменения, внесенные в конституцию де Голлем, и на ее практическое применение («La R?publique des citoyens», [«Республика граждан»] 1982; «Br?viaire de la cohabitation», [«Коротко о сосуществовании»] 1986); то есть судил обо всем беспристрастно — до резкой перемены, обозначившейся в речи 1989 года, произнесенной перед итальянским парламентом. В центре ее, если не считать разных исторических отступлений, стоят рассуждения о мажоритарной избирательной системе и ее mirabilia[578]. Неважно, что некоторые его утверждения не согласуются с действительностью, как, например, когда он наблюдает и, понятно, не одобряет «тенденцию коммунистов замыкаться в монолитном гетто»[579]. Пассаж чуть ли не смехотворный, если вспомнить иронический упрек, обычно адресуемый ФКП или тому немногому, что от нее осталось, что коммунистов якобы обуревает министерский пыл и дух служения, какие редко встретишь у представителей других партий, когда им время от времени удается входить в «комнату с кнопками», как назвал ее Пьетро Ненни (мифологизируя ее). Печальный итог для партии, которая восемьдесят с лишним лет назад в Туре отделилась от социалистов, чтобы воспользоваться «полнотой времен», а теперь превратилась в pars adiecta[580] той же самой социалистической партии и притом не заслуживает снисхождения за то, что время от времени позволяет себе хотя бы краткую автономию: «монолитное гетто»! Механизм ясен и известен всем. Когда французские социалисты поняли, насколько это им выгодно, они стеной встали за «модель» Пятой республики. В одномандатном избирательном округе борются по меньшей мере четыре политических силы: две правоцентристские и две левые (социалистическая и коммунистическая партии). В первом туре каждый получает свои голоса — а кто переходит во второй? Уж конечно, не коммунист (он проходит в самых редких случаях), потому что не весь электорат социалистов будет голосовать за него, и, разумеется, его позиция не привлечет избирателей центра; следовательно, он обречен на поражение, он и его избиратели. Наоборот, электорат коммунистов готов отдать голоса за другого кандидата, повинуясь дисциплине, ради «меньшего из зол», чтобы сохранить единство и так далее. Так, с 1958 года и далее ФКП, особенно когда союз с социалистами укрепился, служит водоносом или донором крови. И делает это по разным причинам, но прежде всего потому, что у нее нет другого выхода. Еще чудо, что после полувека таких филантропических упражнений эта партия до сих пор существует. Очевидно, что ее избиратели мало-помалу стали считать себя de facto избирателями второго сорта, «вспомогательными». Со временем такой избиратель, обреченный на то, чтобы носить воду для других, задумается и предпочтет либо впрямую выбирать партию, которой все равно отойдет его голос, либо вовсе не ходить на выборы.
На противоположном краю — другое дело: там все происходит между «равными» и выбор зависит от других факторов: от сложной алхимии взаимоотношений между двумя представителями одной партии или от связей, какими располагает кандидат, и т.д. Аристократы снова выходят на избирательную арену, и кандидаты от правоцентристских партий могут похваляться их покровительством.
За пределами Франции, которая в послевоенный период первая пошла по этому пути, тоже изыскивались — при помощи все более софистических методов — избирательные законы мажоритарного типа, что представляло собой лишь малую часть усилий, направленных на ослабление erga omnes[581] представительной демократии, или, говоря иными словами, способ подстраховать себя от по-прежнему нежелательных эффектов всеобщего избирательного права. По мнению инициаторов такого процесса, эти сложные алхимические реакции ведут к «рационализации» выражения воли народа, не давая ей изъясняться в чистом виде, то есть сужая спектр выбора.
Избирателя заставляют — слово может показаться грубым, но в итоге так оно и есть — выбирать, если он хочет чтобы его голос оказался «полезным», не из всего представленного списка, а из нескольких определенных вариантов. А поскольку «полезные» варианты стремятся к центру — завоевание его в богатых странах и есть подлинная цель выборной игры, — возникает тенденция к тому, что большей частью избираются кандидаты, выражающие умеренные взгляды; кроме того, имея в виду стоимость выборов, принадлежащие в основном к высшим и средним классам[582], традиционно умеренным. Так появляется снова, хоть и утверждаясь другим путем, феномен, характерный для эпохи, в которую господствовало ограниченное избирательное право: резкое сокращение представительства менее «конкурентоспособных» классов.
Система ограниченного избирательного права с «множественным» голосованием сама по себе является классическим инструментом применения на практике «смешанной системы»: чуть-чуть демократии и много олигархии. Она сочетает выборный принцип (демократическая инстанция) и реальное, своевременно гарантированное преобладание средних и высших классов. Мажоритарные системы, пусть более извилистым путем, достигают того же результата. Представительство меньшинств, наиболее беспокойных в социальном плане, признается дестабилизирующим фактором, потому перед ним ставятся препоны, уже без боязни пропагандистских контрударов (еще возможных во времена, когда существовали сплоченные силы социальной оппозиции), направленных против такого «дефекта». Хоть и представляя численное большинство, умеренные слои, будучи разделены на партии и течения, соревнующиеся между собой, стремятся, вступая на парламентскую арену, полностью обезопасить себя. Вот почему были вновь пущены в действие механизмы, ограничивающие избирательное право.
Смешно, но в Италии со всех сторон слышатся речи об «исторической» необходимости создания «Второй» республики. Но она уже создана избирательной реформой, восстановившей «мажоритарную» систему и отменившей пропорциональную (1993). Это — ключевое событие в истории Италии последнего десятилетия XX века.
Надуманность тезиса, согласно которому «нестабильность» ведет политические системы к принятию мажоритарного избирательного права — а значит, к проявлениям «смешанной» системы в ущерб системе демократической — подтверждается тем фактом, что именно в Италии политический коллапс был связан вовсе не с нестабильностью правительств или частыми кризисами (последние случались и тогда, когда христианская демократия одна удерживала абсолютное большинство), но с бурным обсуждением «вопроса морали». Итальянский случай представляет немалый интерес: «болезнь» заключалась в тесной связи деловых кругов с политическими (классическое явление в любом капиталистическом обществе), а «лекарство» было применено совсем из другой области и касалось изменения принципа представительства (не «один человек — один голос», как было раньше, а голоса «полезные» и «бесполезные»). Восхищает ловкость тех, кто воспользовался всеобщим отвращением и презрением по отношению к «купленным» политикам (на самом деле эти чувства гораздо меньше проявлялись по отношению к капиталистам, их «купившим»), чтобы предложить как средство от подобных зол избирательный механизм, якобы подходящий для того, чтобы «наказать» политиков. Непогрешимой оказалась и их демагогия, которая смогла направить народное негодование в нужное русло[583]. Точно так же, как это происходит в преступном мире после «большого дела», авторы этой идеи, вернее, ее конкретные исполнители исчезли с горизонта, залегли на дно, и их имена практически не вспоминаются.
Тем временем немалую часть левых охватил, если можно так выразиться, синдром игрока. Азартный игрок, как известно, — больной человек: он теряет все, бросая монету за монетой на стол, покрытый зеленым сукном; с надеждой сжимая фишки; ожидая, что в столь нелогичной игре рано или поздно ему улыбнется фортуна. Также и левые силы, зная, что они не представляют большинства в стране, преисполнились надеждой на богиню случая: покрытый зеленым сукном стол мажоритарной системы. И, как все уважающие себя «игроки», стали истерически провозглашать ее уместность, а в самых безнадежных случаях и справедливость. То здесь, то там отдельные остаточные политические формации или некоторые угнетенные (либо воображающие себя таковыми) фракции внутри вполне процветающих союзов вновь начинают бить тревогу и выступать за более справедливую систему, но их голос теряется в пустоте. О них говорят как о «пережитках» прошлой Республики (что подтверждает, скажем хотя бы в скобках, тот факт, что именно изменение избирательной системы автоматически привело к изменению конституции).
Удивительно, но никто не обращает внимания, что пропорциональный критерий не создает проблем и по праву рассматривается как единственно возможный, когда речь идет не о политических партиях, а о различиях и связях другого типа, например, между этническими группами или религиозными конфессиями, сосуществующими в пределах одного региона или государства; либо между акционерами, сотрудничающими в рамках предприятия или административного совета. Очевидно, можно даже согласиться с тем, что, когда формируется политическое представительство, неукоснительное применение принципа «один человек — один голос» создает неудобства, но несколько некрасиво утверждать, будто вовсе исключить его из обихода будет правильно и справедливо[584].
Таким образом, на Западе окончательно утверждается и достигает апогея «смешанная» система, главным инструментом которой являются мажоритарные избирательные механизмы. В ход идет не прямое ограничение прав, как в смешанной системе классического типа (ограниченное избирательное право), а косвенное (мажоритарные избирательные законы)[585]. Такая более выраженная souplesse[586] объясняется рядом причин: демократический принцип («один человек — один голос») уже нельзя отправить в архив прямо и непосредственно; кроме того, более предпочтительной кажется ситуация, когда даже те, кто утратил свой политический вес, склонны думать — хоть и вопреки собственным интересам, — что «управляемость» есть ценность, важная для всех (хотя на самом деле она состоит в более свободном осуществлении власти теми классами, которые обладают силой).
Кроме того, такая souplesse, даже «элегантность» поведения возможна, поскольку выборные органы лишены решающей власти: всем заправляет «плебисцит рынка», а не голосование как таковое. Власть находится в другом месте, и создание наднациональных «технических» органов европейского масштаба (которые к тому же физически находятся «в другом месте») сильно способствовало выведению из компетенции национальных парламентов решений по фундаментальным вопросам экономики (то есть решений фундаментальных tout court). Известно, что предметом постоянных трений между Конфедерацией итальянских промышленников и профсоюзными организациями является вопрос о пенсиях (то есть коренной вопрос для «социального государства»: использование во благо людей тех квот, которые изымаются из заработка на протяжении десятилетий труда). Ни одному правительству — ни правоцентристскому, ни левоцентристскому — не удалось взять этот «бастион» (во Франции это пытается сделать — неизвестно, удастся ли это ему — правое правительство, поскольку благодаря безумной избирательной системе ряды левых после выборов 2002 года оказались повсеместно смяты). И тут на сцену выходят далекие, невидимые «технические сотрудники» «европейских» институтов. «Экономисты», служащие в этих институтах, доводят до всеобщего сведения, что экономическая программа итальянского правительства (уж никак не левого) «не соответствует Маастрихтским параметрам» именно потому, что не является достаточно драконовской в части социальной политики (пенсий). Стоит построить железную клетку, которая находится «в другом месте», и битва заранее проиграна, это всего лишь вопрос времени и постепенности: шантаж с помощью «параметров» доведен до совершенства, и никакая рабочая организация не может пойти и прямо сразиться с отдаленными и недосягаемыми «жрецами» этих параметров. При такой картине выборные игры, пусть выхолощенные и автоматически создающие парламенты с умеренным большинством в любом из лагерей, продолжают проводиться. И подспудная отмена всеобщего избирательного права компенсируется милой уступкой: возможностью периодически подтверждать свои права через процедуру выборов.
Таким образом, в современном механизме парламентских «демократий» смешанная система проявляет себя двояко: как ограничение эффективности и действенности выборных органов (в конце концов, их функции сводятся к чисто вспомогательным, они лишь ратифицируют решения, принятые властью олигархического типа, особенно в области экономики и финансов) и как техническое усовершенствование (мажоритарные избирательные законы: из опасений, что чистый пропорционализм приведет к сбоям в механизме). Ликвидация пропорциональной системы была первой заботой Муссолини, едва он был назначен председателем Совета, — и привела к последствиям, о которых мы вспоминали в предыдущих главах. Сегодня пропорциональную систему отвергают по мотивам неэффективности, всеми силами пытаясь убедить людей в непрактичности всеобщего избирательного права, точнее, в том, что без него вполне можно обойтись и даже сознательно от него отказаться. Санто Мадзарино[587] в своем «духовном завещании» верно заметил, что «там, где древние греки прибегали к жеребьевке или прямым выборам /Токвиль выражал это словами «Афины с их всеобщим избирательным правом»/ люди современной эпохи, когда прямая демократия невозможна, примиряются с пропорциональной»[588]. И поскольку в крупном национальном сообществе большинство не формируется непосредственно при голосовании, возникает идея, что следует помочь ему сформироваться с помощью технических трюков. Появляется жупел «дробления» на многочисленные политические формирования (в результате пропорциональной избирательной системы); сегодня мы знаем, что за десять лет господства мажоритарной системы число партий в Италии возросло. Мы также знаем, что в тех местах, где мажоритарная система функционирует жестко (в Англии), она изгоняет из парламента весьма масштабные политические силы: в Великобритании порой складывается парадоксальная ситуация, когда правительства, переживающие затруднения, шантажируют оппозицию, угрожая ввести пропорциональную систему![589] Завороженные техническими изысками, мы уже не смеем думать, что «дробление» политических сил — вовсе не патология; это — непреложная данность, которую можно счесть богатством. В контексте пропорциональной системы политические силы вынуждены искать точки соприкосновения, будь то партии, близкие по духу, будь то большинство и оппозиция. А это способствует поискам равновесия между различными интересами различных социальных групп; это — единственный способ исключить логику «победителя», и единственный способ, позволяющий всему обществу выразить свою волю. Наоборот, мажоритарное «форсирование» неизбежно приводит к правлению меньшинства.
Но Дюверже движется вперед, так сказать, «с высоко поднятой головой»: он не только приписывает эффективность столь любимой им мажоритарной системе, но и находит в ней выражение демократии (это слово очень любили и в 1989 году). Восславив упразднение, благодаря мажоритарному закону, представительства Front national [Национального фронта] (Фронт получил одно место, в то время как исходя из пропорциональной схемы ему полагалось бы 35), Дюверже берет быка за рога:
Где наилучшим образом обеспечивается равенство? В стране, где процент мест в парламенте высчитывается согласно процентному соотношению голосов, что позволяет партиям разыгрывать, как им заблагорассудится, розданные таким образом карты: возможны десятки различных комбинаций, но общее между ними одно — неспособность править? Или в странах, не столь приверженных кажущейся строгости этих математических расчетов, но где победа на выборах левых обязательно приведет к власти левых, а победа на выборах правых приведет к власти правых, и никто не сможет передернуть карту, разве только заново спросив мнение народа? На чьей стороне истинная демократия? На стороне наций, которые приписывают выборам всю полноту власти, которая затем возлагается на правительство, или тех, где избиратели, опустив бюллетень в урну, превращаются в пассивных граждан, предоставляя выбор правительства немногочисленной группе граждан активных, составляющих класс политиков?
В год двухсотлетия Французской революции величайший из ныне живущих философов[590] доказал, что V Республика может считаться завершением цикла, начатого в 1789 году. «Верить в то, что пропорциональное представительство более демократично, чем английская или американская система, — позиция, не выдерживающая критики, ибо для того, чтобы поддержать ее, следует вернуться к давно устаревшему взгляду на демократию как на суверенитет народа». Этот взгляд уступил место теории, согласно которой демократия — это лишь право и власть большинства /народа/ сместить правительство[591].
Не знаю, был ли автор в шутливом расположении духа в тот мартовский день 1989 года, или ему нравилось эпатировать слишком «старомодную» публику (в то время в Италии еще действовала пропорциональная избирательная система), но только выдающийся юморист мог высказать мысль, будто Французская революция выполнила свою задачу, завершила свой цикл, установив, что демократия вовсе не заключается в суверенитете народа! Рассуждение можно было бы довести до совершенства, сославшись на абсолютную эффективность монархии: это было бы идеальным, подводящим итоги решением политической проблемы, терзающей Запад по меньшей мере со времен Геродота.
В конце концов, даже Демосфен завидовал необычайной эффективности власти, какой располагал Филипп Македонский именно потому, что тот был монархом и мог быстро решить любой вопрос после краткой дискуссии с самим собой, и нападал на афинскую систему: именно то, что она была демократической и зависела от решений собрания, утяжеляло или даже вовсе парализовало ее деятельность.
Чтобы освободиться от монарха, существует тираноубийство (право и власть сместить правительство), и потом: что может быть демократичнее монархии? Ради ее восстановления и произошла Французская революция. В конце концов, что такое Хартия Людовика XVIII, как не «ach?vement de la R?volution frangaise»[592]?
Покончив с этим шутовством и расчистив почву, следует, наверное, задним числом расценить то, что случилось с европейскими избирательными системами в период после Второй мировой войны, как последовательное разрушение всеобщего избирательного права. Нельзя не задаться вопросом, почему это произошло, ведь уже давно ясно, что такой избирательный «метод» не «опасен», и как раз те, кто сражался под его знаменами, практически никогда не извлекали из него выгоды. Проблему, которая прячется за стерильным словом «управляемость», можно выразить проще: общества на пути к «единству» стремятся помешать радикальным меньшинствам заявить о себе и тем самым расстроить систему. А именно пропорциональная избирательная система с ее строгим и нерушимым «беспристрастием» позволяет радикальным меньшинствам добиться (если они того хотят) представительства. Кроме того, она привлекает к голосованию (в принципе) по той простой причине, что для многих слоев и прослоек общества подача голоса — единственный способ заявить о себе.
Но мысль о том, что именно этого и не следует допускать, так широко распространилась, что даже последние усталые защитники пропорциональной системы (иными словами, всеобщего избирательного права во всей его полноте) торопятся заявить, что было бы прекрасно «подправить» его, введя барьер на немецкий лад. Будто бы существует очевидная необходимость лишить представительства силу, выражающую интересы 5% общества, то есть миллионов избирателей. Когда в Италии в 1993 году определенные круги, оказывая давление на общество, организовали референдум, положивший конец пропорциональной системе, американский еженедельник «Newsweek» поддержал эту затею и выдвинул в адрес старой избирательной системы, действовавшей до тех пор, обвинение, представляющееся позорным, — «too much democracy», слишком много демократии (1 февраля 1993, с. 23).
Верно отметил Роберт Даль («How Democratic is the American Constitution?» [«Насколько демократична американская конституция?»]), что некоторые беды демократии происходят как раз от «пагубной мажоритарной системы, основанной на принципе «First-pass-the-post”» (когда кандидат, набравший большее число голосов в избирательном округе, представляет его целиком). «Не пора ли серьезно задуматься о том, что система “First-pass-the-post” хороша на скачках, но не на выборах в обладающих большой территорией демократических странах?»[593].
Механизм такого типа может привести к памятным парадоксам, будь то при наличии только двух сил (случай Англии), либо при наличии множества сил (случай Франции). В первом случае может произойти — ив самом деле происходило, — что одна из двух сил получит больше голосов, но меньше депутатов, если ее электорат распределен неравномерно (партия, опирающаяся в основном на рабочих, побеждает с большим перевесом в одних округах и в такой же пропорции проигрывает в других; противник, получивший меньше голосов избирателей, может сравняться с ней или даже превзойти ее по числу избранных депутатов); кроме того, в действительности этот механизм ущемляет любую «третью» силу (в Англии, согласно статистике, 20% электората не имеет представительства: ни одна из двух главных партий не желает образовывать с третьей партией «блок» и уступать ей места в парламенте). Во втором случае можно прийти к потрясающим парадоксам, как, например, на президентских выборах во Франции в 2002 году, которые завершились во втором туре соревнования между правоцентристским блоком и расистом Ле Пэном (он едва не пришел первым на этих «скачках»), в то время как более 40% избирателей голосовали за левых.
Левые силы в Европе, которые так долго и громогласно отстаивали свои права, начинают входить во вкус этих «азартных игр», потому что их социальная база претерпевает изменения в рамках более общих и глубоких преобразований, каким подвергаются все классы (включая их численность и их чаяния) европейского общества. Коммунистическая «точка зрения» почти полностью исчезла, поскольку ее «мировой» масштаб уже не отвечает интересам слоев, зависящих от самой богатой части света, и даже противоречит им. Большая работа, направленная на установление справедливости («социальное государство»), проделанная левыми силами Европы, пусть и под напором альтернативной модели, победившей в СССР (это точно было так в тридцатые годы), привела к важным результатам: неслучайно самая передовая модель производственного Mitbestimmung[594] была реализована именно в Федеративной Германии, «стране-витрине», которая была призвана взломать дверь на Восток, представив свою модель вожделенной (что на самом деле и произошло). Но этот неоспоримый результат — его «оборотная сторона», не столь привлекательная, состоит в неконтролируемой власти финансового капитала — стал возможен главным образом потому, что был сведен к одному региону: «мировая» перспектива отставлена, и не стоит даже спрашивать, когда она снова сделается актуальной.
Этот успех, однако, не должен затмевать того факта, что новое социально-политическое равновесие, к которому стремится большая часть Западной Европы, а другая, сбросив с себя опыт «народной демократии», с трудом поспешает за ней, исключает все же некие меньшинства; к ним прибавляются необходимые для выполнения работ, какими никто другой заниматься не желает, меньшинства внешние (иммигранты): их остальная часть планеты «экспортирует» в наиболее процветающие страны. Эти меньшинства имеют ограниченное гражданство, и уже потому, что являются меньшинствами, вряд ли смогут успешно бороться за равные права с теми, кто их уже завоевал и крепко за них держится.
Выхолащивание «прогрессивных демократий», то есть утрата ими конкретного антифашистского содержания, переведенного в конституционные нормы, проходит в двух в конце концов сливающихся направлениях: в институциональном плане это усиление исполнительной власти и принятие избирательных законов, смещающих электорат к центру и отбирающих политический персонал согласно цензовому критерию, что приводит к окончательному поражению всеобщего избирательного права; в содержательном плане укрепляется «хватка» олигархий, которые уже распространяют свою власть на все общество (оскудение законодательной инициативы парламентов, усиление давления технических и финансовых органов, повсеместное распространение культуры богатства, вернее мифа о нем, поклонения ему, через абсолютно вездесущую систему средств массовой информации).
Мы обычно возмущаемся, когда кто-то поднимает проблему формирования общественного мнения через такое мощное средство, как телевидение. (Нас немного меньше коробит подобная «неприличная» аргументация, когда она применяется в пылу борьбы за контроль над телеканалами.) Но истинность этих аргументов должна считаться доказанной с тех пор, как Мердок стал одним из столпов, поддерживавших выборы Буша-младшего, а в Италии владелец почти всей сети частного вещания и к тому же величайший пиарщик века за два месяца создал партию и дважды одержал победу на выборах (1994, 2001[595]). Все вышесказанное не мешает тому, что время от времени толпы создателей общественного мнения «изощряются», как сказала бы донна Прасседе[596], пытаясь доказать, что подобный диагноз — если не клевета, то злобный софизм, утешающий тех, кто проигрывает выборы.
То, что телевидение непосредственно влияет на «намерение голосующего», не подлежит сомнению. В очень хорошо проведенном исследовании «Спираль молчания» (2002) Элизабет Ноэль-Нойманн — основавшая в далеком 1947 году Институт изучения общественного мнения в Алленбахе, многолетняя сотрудница Гельмута Коля, лет десять входившая в редакционный совет «International Journal of Public Opinion Quarterly» [«Международный вестник изучения общественного мнения»] — рассказала о показательном эксперименте, проделанном их институтом во время предвыборной кампании в ФРГ в 1976 году. Была сделана значимая выборка из двух различных сред: а) телезрители, постоянно смотрящие передачи на политические темы; б) субъекты, которые редко смотрят передачи на политические темы или никогда этого не делают. Результаты снимались и фиксировались дважды: в марте и в июле 1976 года; выборы прошли 3 октября. От марта к июлю, отвечая на вопрос: «Даже если никто не может этого знать, как вы считаете, кто победит на предстоящих выборах?», группа а, вначале на 47% уверенная в победе ХДС-ХСС, постепенно съехала к 34%, в то время как прогнозы, обещающие победу либерально-социалистической коалиции, подскочили от 32 до 42%. Зато группа б оставалась стабильной (36 и 24 в марте, 38 и 25 в июле и высочайший процент затрудняющихся ответить: около 40%). На самом деле, хотя оба течения имели равные шансы (в конце концов либерально-социалистическая коалиция добилась преобладания в триста тысяч голосов при 38 млн избирателей), политические комментаторы, выступающие по телевидению, продолжали утверждать, что ХДС-ХСС никоим образом не может победить. И это возымело видимый эффект[597].
Разумеется, эксперимент, обращенный к телезрителям, «постоянно смотрящим передачи на политические темы», касался узкой элиты избирательских масс. Потребители политических телепередач, как, собственно, и читатели газет, черпающие оттуда свои политические взгляды, являются малочисленным политизированным меньшинством. Доказательством этого хорошо известного факта может послужить именно итог упомянутых выборов, в которых небольшой (в абсолютных значениях) избирательский сдвиг, обусловленный политическими программами на телевидении, оказался решающим, поскольку электорат был разделен на две примерно равные части.
Но непосредственно политическая часть телевизионной продукции — это еще ничего, это всего лишь незначительная часть политизированности телевидения как инструмента.
Если хорошенько разобраться, вся давняя уже дискуссия о влиянии СМИ на выборы или, шире, на политику вообще основана на недоразумении. Все делают вид, будто верят, что политическое преимущество на выборах связывается (проигравшими) с доступом к средствам политической информации и контролем над ними. Но это лишь минимальный аспект проблемы, касающийся политизированной элиты. Вся остальная часть колоссальной продукции — уже без различия между частными и государственными каналами, ибо последние, чтобы выжить, слепо копируют первые, — является гигантским проводником идеологии, или, лучше сказать, культа богатства. Уже неважно, кто контролирует СМИ: вкус сформирован и требует тотального соответствия себе. Власть товара превратилась в культ товара, и этот культ создает ежедневно и укрепляет годами пресловутый культ богатства. Огромная масса рекламных передач является, если разобраться, основным содержанием гигантского телевизионного «конвейера». Неважно, какой продукт рекламируется; лучше бы все. То, что меньшей части потребителей кажется помехой (они ждут, когда закончится реклама, чтобы снова «поймать нить»), на самом деле и есть основной текст: ежедневный, многочасовой гимн богатству, с изумительным искусством представленному как статус, до которого подать рукой.
Гениальная неотразимость такого нового метода «завоевания общественного мнения» состоит в том, что оно никогда не проявляется непосредственно политическим образом. Был извлечен урок из явного неуспеха другого пути, так сказать, «концептуального» метода «промывания мозгов», чисто пропагандистского. Как показал опыт, метод прямого внушения повсеместно вызывал скуку, отстраненность и в конце концов отторжение. Его можно успешно применять лишь в отношении узкой элиты, преисполненной особой ответственности (таким образом католическая церковь формирует свои «кадры»); в других случаях эффект получается прямо противоположным. Зато «сублимационный» метод, хотя бы потому, что предпочтения, которые он навязывает, носят элементарный, чуть ли не детский характер (больше товаров = больше счастья), беспроигрышно достигает цели: он всего лишь безостановочно демонстрирует краткие, легко усваиваемые даже идиотами образы мира (воображаемого), который уже стал совершенным и счастливым благодаря изобилию товаров всякого рода. Не менее действенным является прием, постоянный во всей сверхизобильной рекламной продукции, состоящий в том, чтобы показывать вокруг каждого (отдельного) товара счастливую повседневную жизнь (в ее самых блестящих и привлекательных формах) бесконечного ряда «простых людей», которые на самом деле с большим искусством подбираются так, чтобы вызвать немедленный эффект самоидентификации, отождествления и последующего подражания: как только последнее достигается, «игра сыграна». Не нужен никакой «Большой брат», по Оруэллу, чтобы наладить эту машину: она сама регулирует и воспроизводит себя, просто потому, что является, в экономическом плане тоже, невероятно прибыльной.
Прежде чем подвигнуть сотни тысяч людей на то, чтобы преодолевать уже практически рухнувший «железный занавес», или переплывать моря, даже рискуя жизнью, ради достижения «страны изобилия» эти «spot people», [образы «простых людей»] (несколько лет назад я писал о них), эти имеющие огромное влияние сообщения — производство которых стоит миллиарды, и которые мобилизуют многие миллионы потребителей во всем мире — сначала завоевали умы, если не души, граждан группы а, то есть тех, кто «уже находился» в стране изобилия. Значит, создатели рекламы и есть настоящие, в своем роде гениальные «прирожденные интеллектуалы» на службе у победившей диктатуры богатства. Не так уж важна полная пафоса битва за более или менее равное распределение эфирного времени перед выборами: все остальное и есть подлинное эфирное время, определяющее выбор всех и каждого. Герои его завоевывают симпатии миллионов телезрителей, выкрикивая с королевским презрением: «дайте нам насладиться нашим богатством!», а единственную возможную «идеологию» выражают в самом действенном лозунге: «старайтесь стать такими, как мы![600]».
Неоспоримому господству «идеологии богатства» сопутствуют другие массовые мифологии: великие «мифы для неграмотных», наиболее выразительным примером которых, наверное, является спорт, который уже стал, и не случайно, непосредственно политическим фактором и, кроме того, единственным способом быстрой мобилизации масс.
Культ богатства (к нему относятся и спортивные мифы) сотворил — ив этом, наверное, и заключается его главный успех — совершенное демагогическое общество. Отупляющая манипуляция массами и есть новая форма «демагогического слова». Именно потому, что СМИ вроде бы способствуют просвещению масс, они задают — и парадокс здесь лишь кажущийся — и низкую культурную планку, и общее ослабление критической способности; тревожное предостережение, брошенное Джакомо Леопарди: «где все знают от всего понемногу, там остается немного знаний»[601] — могло показаться в свое время причудой аристократа, и только сейчас мы убеждаемся в его полной истинности.
Казалось, что фашизм более всего поработал в этом направлении, и все же то было движение, глубоко укорененное в предыдущем веке, реализующееся в вечно возвращающейся бонапартистской модели. Фашизм хватал сограждан за грудки, манипулировал той «толпой», какую знал, какую описывал Гюстав Ле Бон[602]. Напротив, нынешняя «олигархическая демократия», или смешанная система, или как ее ни назови, ориентирует, воодушевляет, а значит, направляет толпу, разделенную на молекулы и вместе с тем гомогенизированную повсеместно присутствующим, всюду проникающим «малым экраном»; питает иллюзиями и ведет к близкому потребительскому счастью мириады одиночек, не сознающих того, что их умы и чувства подвергают нивелированию; их подкупает видимая истинность и универсальность сведений, которые этот беспрерывно действующий источник грез неустанно изливает на них.
К такому исходу мир пришел не за один день. Рождение и развитие социального государства заслуживает изучения ad hoc[603], включая не только «вызов», брошенный ассистенциализмом советского типа, но и «Новый курс», и фашизм. В итоге своего исторического пути такое государство представляется незаменимой опорой социально-экономической системы, и его начинают ценить даже его противники: они хотели бы что-то в нем перестроить, но в то же время понимают, как важно его сохранить.
С другой стороны, и демократия знавала славные времена. Пока Соединенные Штаты поддерживали фашистские военные перевороты по всей планете, от Индонезии до Южной Америки (особенно жестокие режимы установились в Чили и в Аргентине) и подводили под это теоретическую базу, утверждая, будто эти диктатуры являются необходимым оплотом борьбы с коммунизмом; распространяли подобный образ действия и на Европейский континент (поддержка «исторического» фашизма на Пиренейском полуострове, установление военной диктатуры в Греции, помощь «черным» движениям в Италии), демократическое противодействие тоже добилось успехов: от португальской революции до изгнания греческих полковников и «эры Брандта» в Германии; следует упомянуть, хотя бы вкратце, нарушение равновесия не в пользу имущих классов, произошедшее в Италии[604] в обстановке — что не случайно — нового этапа борьбы с фашизмом в конце шестидесятых годов и закрепленное в тексте закона, не без оснований торжественно именуемого «Рабочий статут» и сегодня находящегося под угрозой.
Но подобные взлеты случались лишь время от времени. Демократия (это совсем не то, что смешанная система) — в самом деле, нестабильное явление: это — преобладание (временное) неимущих в ходе нескончаемой борьбы за равенство, а понятие равенства в свою очередь расширяется в ходе истории, включая в себя все новые и новые и все более оспариваемые «права». Хорошо сказал Боббио в 1975 году: «сущностью демократии является эгалитаризм»[605]. Последний обнаруживает себя нечасто, в XX веке это произошло на пике борьбы с фашизмом; вообще же более или менее длительный успех эгалитаризма, «прорвавшегося» в смешанный, или, если угодно, полуолигархический режим, кодифицированный классическим либерализмом, почти всегда связан с обострением конфликтов, что с ужасом описывает Платон в знаменитом пассаже из «Государства» (557а). Это — более или менее длительные перерывы в существовании «смешанной» системы. Ближе всех подошел к такому выводу выдающийся исследователь общественного развития Гаэтано Моска. В подтверждение своего тезиса, явно пессимистического, о том, что «демократии не существует», он прибегнул к притче, как он пишет, об отце, который, умирая, поведал сыновьям, будто на семейном поле зарыто сокровище; сыновья перекопали весь участок, сокровища не нашли, но заметно улучшили плодородие почвы[606]. Эту басню можно использовать по-разному, например, предположив, что вера в возможное существование демократии сама по себе приводит к положительным (именно «демократическим») изменениям; она хорошо выражает фактическое отсутствие и вместе с тем необходимость демократии (разумеется, в ее полном и подлинном смысле).
Такой сдержанный и трезвый пессимизм, наверное, поможет понять, каким образом программно заявленная эгалитарная демократия была отодвинута на задний план даже там, где она представала, так сказать, «вооруженной», не только украшенной тавтологическим определением «народная», но и наделенной орудиями диктатуры именно с целью воплотить в реальность все программные требования.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
Продолжение на ЛитРес
Читайте также
XXVII. Поле в системе
XXVII. Поле в системе Этногенез До тех пор пока этнографы строили классификации по видимым индикаторам: языку, соматическим признакам (расам), способу ведения хозяйства, религиям, уровням и характеру техники, казалось, между суперэтносами и этносами пропасть. Но как только
§ 77. Реформы в системе управления
§ 77. Реформы в системе управления Крестьянская реформа, подорвав основу феодально-крепостнического строя, потребовала преобразований учреждений, служивших ему. Ликвидация вотчинной власти помещика, снятие с крестьянства помещичьей опеки, наделение гражданскими
Изменения в судебной системе
Изменения в судебной системе Высшей судебной властью обладал царь. Все наиболее важные и сложные дела поступали к нему на утверждение. Царь единолично рассматривал многие дела.Следующей судебной инстанцией был Сенат, куда подавали апелляции по делам, рассмотренным
Раскол в социальной системе
Раскол в социальной системе Правящее меньшинствоНаше предварительное исследование движения Раскола-и-Палингенеза показало, что ни одна из групп, участвующих в расколе, – ни правящее меньшинство, ни внутренний и внешний пролетариат – не обладает однородным
5. Учение о смешанной форме государственного устройства.
5. Учение о смешанной форме государственного устройства. Учение о смешанной форме государственного устройства играло определенную и весьма заметную роль в политических теориях древности. Оно возникло в качестве составной части этих теорий еще у древнегреческих
О послевоенной валютной системе
О послевоенной валютной системе После окончания Второй мировой войны была создана так называемая золотодолларовая валютная система. Основные контуры этой системы были определены еще на международной конференции в Бреттон-Вудсе (США) в июле 1944 г. Между прочим, СССР
Суды в системе народовластия
Суды в системе народовластия Афинская демократия воплощалась народовластия не только в собственно политическом народовластии. На основе прямого волеизъявления народа-демоса строилась и судебная система государства.Важнейшим институтом судебной организации было
Революция в Азиатской системе
Революция в Азиатской системе Однажды здесь восстал народ и, став творцом своей судьбы, извел под корень всех господ; теперь вокруг одни рабы. Игорь Губерман Сейчас общепринято мнение, что беды России, её отрыв от остального мира начались в октябре (или феврале) 1917 года.
НОВОЕ В СИСТЕМЕ ПРОСВЕЩЕНИЯ
НОВОЕ В СИСТЕМЕ ПРОСВЕЩЕНИЯ Народное образование традиционно находилось в Крыму на весьма высоком уровне. Всеобщее обязательное обучение в приходских школах (мектебе) для детей с 6 до 15 лет было введено здесь гораздо раньше, чем в России. Мектебе были в каждой деревне, где
Гадания по системе ши
Гадания по системе ши Влияние ирано-протозороастрийской духовной культуры, в основу которой издревле был положен принцип дуализма, вполне могло выразиться в виде восприятия соседними общностями (в частности, чжоусцами) главной идеи: мир расчленен на две полярные,
Изменения в наградной системе
Изменения в наградной системе Первые из числа награжденных медалью «За оборону Ленинграда», учрежденной 22 декабря 1942 г., носили ее на правой стороне груди. В это же время появились медали за оборону Одессы, Севастополя и Сталинграда.Наград становилось больше, назревала
7. Различные модели смешанной экономики
7. Различные модели смешанной экономики Смешанная экономика – это такой способ организации народно-хозяйственной деятельности, при котором:1) плановая экономика применяет те или иные рыночные механизмы;2) рыночная экономика вводит регулирование посредством
Перемены в дипломатической системе
Перемены в дипломатической системе Если 1749 год был напряженным, богатым разнообразными столкновениями, 1750 год, казалось, сулил Франции одни лишь радости: союза с нею искали все. Перспективы, открывавшиеся перед Пруссией, были не столь радужными; с каждым днем ее изоляция
По транспортной системе
По транспортной системе Вышеперечисленные особенности морфологии города и бизнес-стратегии властей усугубляют транспортные проблемы. В Москве практически не существует развязок, которые позволяли бы водителям добраться из одного конца города в другой, минуя центр. В
Где принимаются глупые законы, которые не могут исполняться на практике, и где демократия не защищена разумными законами, тяжело говорить о реализации демократии
Как выглядит демократический многопартийный парламент на примере шведского Риксдага
Свобода собраний в современной России. Фото Reuters и Сергея Карпухина
Страны мира по индексу демократии. Автор: Goemon, взято с commons.wikimedia.org
Демократии постепенно вытесняют авторитарные режимы