что такое русская словесность
История русской словесности. Часть 1. Древний период. Устная народная и книжная словесность до Петра Великого
Введение
Словесностью вообще обыкновенно называют всю совокупность умственных произведений народа, выраженных в слове.
Способность к слову или словесная способность в человеке не есть отдельная какая-либо сила души; основание ее заключается в умственной способности, которую мы называем разумом. Как всякая сила в природе необходимо требует обнаружения и обнаруживается каким-нибудь образом, так и разум, сила духовная. и ближайшим и непосредственным образом выражается в звуках человеческого слова. Поэтому слово заключается в разуме, как в своем основании, и есть не что иное, как внешнее выражение мысли, ее оболочка. Весьма хорошо эта тесная связь слова с мыслью и способности мышления со способностью говорить выражается греческим словом Λόγος, которое значит и слово и разум.
Развиваясь по определенным законам, словесная способность обнаруживается в человеке многосложной системой слов, совокупность которых составляет язык народа. Следовательно, язык народа есть не что иное, как внешнее обнаружение его умственной или разумной способности, и каждое слове в языке должно быть выражением того или другого понятия о предмете, который оно обозначает. В настоящее время мы, конечно, потеряли эту тесную связь мысли со словом и смотрим на слова в языке, как на совокупность чисто условных знаков понятий: но если мы будем восходить, сколько это возможно, к началу какого ни будь языка и следить образование слов исторически, как это делают филологи, то мы откроем, что слова в языке потому и служат знаками понятий. потому и употребляются для выражения мысли, что они произведены мыслью и образовались вместе с первыми представлениями о предметах, как необходимое и непосредственное их выражение.
Содержание
ВВЕДЕНИЕ 3.
РУССКАЯ НАРОДНАЯ СЛОВЕСНОСТЬ. 23
ДРЕВНЕРУССКАЯ КНИЖНАЯ СЛОВЕСНОСТЬ. 170
ПЕРЕВОДНАЯ СЛОВЕСНОСТЬ. 103
ПРОИЗВЕДЕНИИ НАРОДНОЙ СЛОВЕСНОСТИ, ОБРАЗОВАВШИЕСЯ ПОД ВЛИЯНИЕМ КНИЖНОЙ СЛОВЕСНОСТИ. 303
СОБСТВЕННО-РУССКАЯ КНИЖНАЯ СЛОВЕСНОСТЬ. ПРОИЗВЕДЕНИЯ СЛОВЕСНОСТИ XI В. 364
ПРОИЗВЕДЕНИЯ СЛОВЕСНОСТИ XII В. 393
ПРОИЗВЕДЕНИЯ СЛОВЕСНОСТИ XIII В. 438
ПРОИЗВЕДЕНИЯ СЛОВЕСНОСТИ XIV В. 455
ПРОИЗВЕДЕНИЯ СЛОВЕСНОСТИ XV В. 473
ПРОИЗВЕДЕНИЯ СЛОВЕСНОСТИ XVI В. 505
СОСТОЯНИЕ ОБРАЗОВАНИЯ И СЛОВЕСНОСТИ В ЮГО-ЗАПАДНОЙ РОССИИ В XVI—XVII В. 602
ПЕРЕХОД ЮГО-ЗАПАДНОЙ ОБРАЗОВАННОСТИ В МОСКВУ. СОСТОЯНИЕ МОСКОВСКОЙ СЛОВЕСНОСТИ В XVII В. 647
Данный труд профессора Ивана Яковлевича Порфирьева пока не переведён в текстовый формат. В виде сканированного документа вы можете ознакомиться с ним по ссылке ниже.
Предлагаем помочь распознать текст этой книги и открыть его для тысяч читателей. Это можно сделать самостоятельно или привлечь профессионала. Предварительно просим уточнять, не взята ли эта книга на распознавание, написав по адресу otechnik@azbyka.ru
Вам может быть интересно:
Поделиться ссылкой на выделенное
Нажмите правой клавишей мыши и выберите «Копировать ссылку»
Русская словесность и Союз писателей
К воссозданию «Общества русской словесности». Выступление на Пленуме Союза писателей России
Произошло то, чего давно ожидала наша культура. Воссоздано «Общество русской словесности». Это важное звено в духовной составляющей нашего Отечества. Над русской речью целыми цунами проносились, а то и организованными волнами накатывались угрозы и ураганы, и не только в последние 20–25 лет, а и в предыдущие годы предпринимались попытки и старания ослабить её, загадить её сквернословием и иноязом, воспитать целые поколения Иванов, не помнящих родства и даже звуков, поколения безмозглых Эллочек Людоедок, которым не обязательно выражать свои чувства с помощью русского слова, достаточно воскликнуть дикарское «вау» и вроде бы всё становится ясно.
В общем, русскому языку, нашей словесности грозило не только затмение, но и полное перерождение или отступление в потаённые уголки.
Если быть откровенным, то в нашей истории это происходило не раз: после реформ и преобразований Петра I, после Октября 1917 года. Тогда усилиями общества, писательского мира, отечественной науки удалось его не только воскресить, но и развить, в том числе и теми разумными силами, которые начинали преобразования.
А книги, брошюры того времени: «Почему мы так говорим?», «Рассказы о словах». Массовые издания книг о русском языке, пословицы и поговорки приходили на помощь учителю, школьнику, молодому интеллигенту. Живительный итог этого сказался на тех, кто принимался за писательский труд. Нужны были не только вдохновение, но и труд, знание языка, слух, чтобы его слышать. Язык был одним из высших критериев в оценке книг. Но если говорить языком МЧС, то сегодня состояние с ним выходит с оранжевого уровня на самый опасный красный.
И вот, когда общество создано, надо о многом поговорить и подумать.
Кто-то ждёт манны небесной, каких-либо субсидий на его работу. Не знаю: будут ли они? Но я знаю, что это возлагает большие и ответственные задачи на серьёзных и вдумчивых писателей лично и на их работу в общественной жизни страны.
Когда был объявлен Год литературы, то некоторые коллеги говорили: «Ну, что нам год, надо чтобы десятилетие, два. », и под этим скепсисом скрывали своё нежелание в нём участвовать, да и не очень большое желание служить ему. Думаю, что тут образец работы губернатора Белгорода Евгения Савченко. Он принимает все высокие решения: умные и не очень и делает своё, народное, высокое дело.
У нас еще недавно были с нами великие словотворцы М. Шолохов, В. Шукшин, В. Белов, В. Распутин, Ф. Абрамов, М. Алексеев. Сейчас с нами рядом работают и творят выдающиеся мастера Слова Виктор Лихоносов, Владимир Личутин, Юрий Лощиц, Виктор Потанин, Ольга Фокина, Михаил Попов из Архангельска, Анатолий Байбородин и др.
Мне пришлось выступать на Президентском совете по межнациональным делам в связи с вопросами русского языка, и позвольте высказаться по некоторым вопросам для будущей работы нашего, вновь созданного общества. Если подойти из глубины веков, то крайне необходимо для глубокого понимания русской речи, слова знать и понимать его исток, его корневую и образную систему. И тут необходимо ввести обязательное и повсеместное преподавание и изучение древнерусского языка в школе, за что десятки лет борются многие преподаватели, ученые, священники и граждане. И здесь важно продолжить смыкать древнерусскую литературу с сегодняшним днём. Школьники сегодня неплохо знают былины, но не читают и не понимают «Поучения Владимира Мономаха», не изучают выдающийся памятник древнерусского летописания Повести временных лет, а значит и не знают «Откуда есть пошла Русская земля. », не знают и других древнерусских памятников («Сказание о Борисе и Глебе», «Слово о законе и благодати», «Слово о погибели Русской земли», «Повесть о разорении Рязани Батыем»), и так до XVIII века, когда стал утверждаться и литературный язык с его грамматикой и синтаксисом.
Хочу напомнить, что этот век был веком решительной борьбы с иноязом, хлынувшим после реформ Петра I в Россию, или франкоманией середины века. Великие русские учёные и писатели Ломоносов, Тредиаковский, Сумароков, Фонвизин, Карамзин, да и императрица Екатерина II решительно выступили против «обезьянничанья» в речи.
Ныне как будто общественность наша успокоилась, покорно смирилась с этим нынешним потоком заимствований и сквернословием. Вспомним хотя бы все эти саммиты, брифинги, бифуркации, тренды, бренды, кластеры, квесты, флэш-мобы, которые так и сыплются изо рта наших общественных деятелей, телевизионщиков, в дискуссиях и докладах. Так умней! Кто-то из великих верно подметил: «Наука любит отгораживаться от общества частоколом терминов». К сожалению, это так. Никто не призывает отказаться от всех технологических определений, обозначений, появившихся сегодня, но, право же, сегодня выступления всякого рода политологов, общественных деятелей, государственных чинов по форме и звучанию напоминают выступления в Вашингтоне, Нью-Йорке, Берлине, Лондоне, Париже, словно написанные под копирку, да еще раздражают слушателя отсутствием своего образного ряда и бесцветностью, тусклостью, шаблонностью, а чаще всего отсутствием культуры речи, да и вообще культуры.
Правда, вот недавно слышал одного студента, который выговаривал преподавательнице: «Вы не шумите и не сердитесь, а говорите языком Лаврова, понятно и ясно». Да, в русской истории были министры, которые заботились об оснащении своей отрасли понятными русским определениями, терминами и словами. Так ещё в XIX веке первый министр железнодорожного транспорта Мельников ввёл такое понятие как «железная дорога». С тех пор оно так и осталась в русском языке, так же как и созданные в ту пору слова машинист, стрелочник и т.д. Как было бы отрадно, если бы наши министры, главы компаний, некоторые учёные следовали этому примеру хотя бы в какой-нибудь степени.
Предлагаю создать при обществе русской словесности совет, комитет, центр, группу по образованию соответствий русскому слову иностранных определений-терминов, просочившихся в нашу речь. Без фанатизма, конечно, а то эту Комиссию в нашей либеральной прессе немедленно обвинят в ретроградстве и мракобесии. А Карамзин не боялся этого и многие понятия с его легкой руки утвердились в русском языке. Великий реформатор обогатил нашу лексику замечательными словами-кальками, аналогов которым ранее в нашем языке не существовало, а теперь кажется, что они были всегда: «впечатление», «влияние», «трогательный», «занимательный», «моральный», «эстетический», «сосредоточить», «промышленность», «эпоха», «сцена», «гармония», «катастрофа», «будущность».
Таким образом, русское слово слабеет из-за наступления извне. Надо создать «невод» или заслон для господства иностранных слов, не говоря уже о сквернословии. Беру на себя смелость сказать, что многие организаторы (учредители) премий, да и писатели, не считают, что СЛОВО является главной составляющей произведения, выдвинутого на ту или иную премию. Надо подчеркнуть, что в них, наших премиях и наградах за художественное произведение, мы должны учитывать, если не считать главной его частью, ЯЗЫК, а не только тему, сюжет, актуальность.
Надо развернуть широкое массовое движение по изучению, пропаганде и развитию любопытства к русскому слову (отводить в журналах и газетах, телепередачах рубрики «почему мы так говорим. «, «Знаешь ли ты?») и поддерживать тех, кто этому служит в школе, библиотеке, клубе, кружке и т.д. Мы в Союзе писателей вместе с Всероссийским детским фондом решили создать премию, награду «О великий, могучий. », обращенную к этим людям. Пусть она не будет пышной, но знаковой и массовой, связанной с именем великого Тургенева. Надо для этой премии собирать средства, найти и находить хороших помощников, энтузиастов.
Ну, и последнее, может быть, это из другой оперы, но мы должны всячески сражаться с беспрерывными попытками развенчать высокие русские смыслы, героев, в том числе и в языке.
Только что писатели провели в Краснодоне встречу, посвящённую 70-летию со дня публикации «Молодой гвардии», произведения, написанного Александром Фадеевым. Сколько я помню за свою многолетнюю издательско-литературную деятельность на неё всегда обрушивалась критика, злобные высказывания. В 50-х годах, я помню, распространяли слух, что Олег Кошевой не был ни комиссаром, ни заметной фигурой в организации, да и что такого сделала эта организация и т.д. А книга набирала вес и влияние не из-за легковесного пиара и вышла на 38 языках мира тиражом почти 26 миллионов экземпляров. Она стала образцом не только героического произведения, но образцом для миллионов юношей и девушек страны и мира в их служении людям, Отечеству. Вот эти попытки дегероизировать наших героев, разрушить наши смыслы длятся уже много лет. Только за последнее время низвергались некоторыми писаками с пьедестала героиня Зоя Космодемьянская, Александр Матросов, модный телеведущий презрительно заявил, что Матросов никакой не герой, за его спиной был СМЕРШ. А уж совсем недавно главный архивист страны заявил со ссылкой на новые данные, что фактически 28 героев-панфиловцев не было. Да кто же тогда победил фашизм?
Секретариат СП обратился от имени сотен молодых читателей, землячеств, библиотек в Совет Федераций и Государственную Думу с предложением вернуть снова в программу школы «Молодую гвардию». Мы надеемся, что многие нас поддержат. Ясно, что и на русский язык, на нашу классику будет, как и всегда, злобная атака, попытка разрушить, но, как всегда «великий могучий русский язык» выстоит.
Именно этот чистый источник вызвал гнев, недовольство и критику у передовых, пиарных писателей. Так Д. Быков, не скрывая раздражения писал: «В русской литературе 70-х годов XX столетия сложилось направление не имеющих аналогов в мире по антикультурной страстности, человеконенавистническому напору, сентиментальному фарисейству и верноподданическому лицемерию».
И эти «пиарные» писатели, все эти Быковы, Улицкие, Ерофеевы, захватывающие все издательские мощности, призывают нас к толерантности, оплёвывая всё дорогое и священное для нас.
Да вот и на создание Общества русской словесности они сразу откликнулись злобной строкой в сетях. Некий давний русофоб Митрохин обрушился на этот факт. Он недоволен всем: и тем, что общество возглавил патриарх, который и говорить-то грамотно, по-митрохински не умеет, что в собрании участвовал, как он с ужасом пишет, старейший так называемый патриотический Союз писателей России. Все им не страшно, но особенно вызывает раздражение слово «русской».
С другой стороны, пролетарский писатель, основатель Союза писателей СССР М. Горький сказал, что, только овладев языком, можно быть настоящим писателем, призывал овладеть, почувствовать, изучить местные, народные говоры и слова. Чего стоит его высказывание: «Начало искусства слова в фольклоре, учитесь на нём, обрабатывайте его».
Итак, большая, ответственная работа ждет нас, без особой надежды на финансовую поддержку.
Словесность и литература: духовные основы русского и западноевропейского подхода к словесному творчеству
В отечественной филологии временами предпринимаются попытки примирить и сохранить оба понятия либо как дополняющие друг друга, либо на правах общего и частного, рода и вида. В первом случае исходят из этимологии: словесность как производное от слова – это то, что слывет, слышится, славится, будучи произнесенным изустно, а литература – то, что записано с помощью букв, литер (лат. littera – «письменный знак, начертание»). Во втором случае исходят из того, что наша речь и произносится устно, и записывается в виде слов. При таком взгляде литература как только записанные слова есть понятие более частное и подчиненное по отношению к словесности как совокупному единству устных и письменных произведений.
Однако прямая поверхностная логика здесь плохо работает, потому что не отражает алогичное, сверхрассудочное, духовное противоборство между понятиями литературы и словесности как ключевыми для западного и русского типов художественного сознания. Каждое из этих слов тяготеет к обозначению всей совокупности устных и письменных произведений. Внешне это, как правило, выражается в признании обоих слов взаимозаменимыми синонимами с последующим обязательным предпочтением одного из них (предпочтение может быть осознанным и обоснованным, а может отдаваться тихо, без привлечения внимания или даже неосознанно). При этом у поклонников понятия литература неизбежно возникает причудливое «устная литература» (например, у Б.В. Томашевского в его «Теории литературы»). Состояние явного или скрытого взаимного подавления приводит к тому, что понятия словесности и литературы время от времени становятся знаменами противоборствующих лагерей.
Во времена преобладающего стремления к возрождению основ исконно русского мировосприятия у нас усиливается и распространяется понятие словесности. Напротив, в эпохи, когда преобладает западническая направленность духовных устремлений, берет верх понятие литературы.
Чтобы осознать сущность судьбоносного для нас расхождения в выборе понятий о природе словесных творений, необходимо рассмотреть становление самих понятий.
Словесные произведения в древнерусских письменных памятниках изначально, с XI века, чаще всего именуются словами. Словами же называются и отдельные части предложения, части речи, образные выражения (как, например, в переводе сочинения Георгия Херобска «О образех», включенном в «Изборник Святослава 1073 года»). Как наиболее распространенное видовое обозначение словесных произведений самого разного предназначения, понятие слова изначально тяготеет к обобщенному наименованию всей совокупности таковых произведений.
Утверждению у славян обобщающего понятия о слове как о богоданном, целостном, духовно-содержательном единстве в особенности способствовало усвоение православной веры и ее Священного Писания – Евангелия, прежде всего, Евангелия от Иоанна, которое, по преданию, было первым переведено с греческого на славянский, пользовалось особой любовью славян как самое близкое им по бого-словскому духу и потому получило название «славянского». В первом стихе этого Евангелия сказано: «В начале бе Слово, и Слово бе к Богу, и Бог бе Слово» (Ин. 1: 1). Наименование Иисуса Христа Божественным Словом (Логосом – по-гречески), в Котором содержатся и от Которого проистекают все благодатные слова, как не что другое развило обобщающие возможности понятия слова в русском языке. Обретение христианского Писания и передающей его славянской письменности способствовало включению в понятие слова не только устных (слышимых, слывущих, славящихся), но и письменных его проявлений – на равных правах.
Итак, христианскими источниками окончательно определяется коренная особенность русского представления о слове как живом, целостном, отражающем личностные качества автора духовном единстве, в котором письменно-звуковая оболочка является неким несущим телом, неразрывно связанным с духовным содержанием и подчиненным ему. Не только первичные слова, являющиеся основными единицами языка, но и слова как пространные сочинения из этих первичных слов рассматривались по преимуществу в качестве дара Божиего, стяжаемого во вдохновении (в худшем случае вдохновенно сочиненное слово могло оказаться нечистым, исходящим от лукавого духа, и древнеславянская филологическая мысль с неусыпной бдительностью распознавала духовную природу слов). Не только простые первичные слова, но и «сложносочиненные» слова после их боговдохновенного возникновения почитали и сохраняли в неизменности, в особенности – Священное Писание, слова пророков, святых (в той мере, в какой их боговдохновенность признавалась). Создание нового слова мыслилось как событие исключительное, чудесное, как плод Божественной благодати, а не самостоятельного человеческого произволения.
С обретением христианской письменности у славян сразу развилось значение буквы как книги, целостного письменно-словесного произведения (а не только отдельного письменного значка). Святой Кирилл, как отмечается в его житии, поначалу соглашался переводить богослужебные книги с греческого на славянский, только если славяне уже «имаютъ боуквы (в значении «книги». – А.М.)въ езыкъ свои». Славянское языковое сознание изначально сосредоточивало внимание на целостных словесных выражениях, на их духе или смысле, а не на отдельных значках, которыми слова записывались. В житии святого Кирилла говорится об обретенных им в Корсуни Евангелии и Псалтыри, «русьскими письмены» писаных, как о целостном словесно-письменном духовном явлении – священном писании.
Ранний эллинистический перевод «семьюдесятью толковниками» Ветхого Завета с еврейского на греческий (III век до Р.Х.) в целом не поколебал сниженного отношения греков к письменно-грамматическому началу в слове, несмотря на то, что вместе с этим духовно очень влиятельным переводом в греческий язык было привнесено возвышенное отношение евреев к письменности и ее буквенной основе. За поверхностью письма греки все-таки стремились видеть целостный словесный состав священного «писания».
Вместе с тем, уже в начальной стадии грекоязычного христианского богословия ветхозаветное Писание евреев истолковывается не только как пророчески духоносное слово, но и как сочинение, в самом восприятии евреев духовно омертвевшее, закосневшее в поверхностной букве закона: «Если же служение “смертоносным буквам” (ту танату эн граммасин – в греческом подлиннике. – А.М.), начертанное на камнях, было так славно, что сыны Израилевы не могли смотреть на лице Моисеево по причине славы лица его преходящей, – то не гораздо ли более должно быть славно служение духа?» (2 Кор. 3: 7–8). Граммата» – так стали именоваться книги Ветхого Завета в Новом Завете, а у этого слова в истории греческого языкового самосознания сложилось устойчиво сниженное значение.
Окончательному утверждению сначала у православных греков, а затем и у славян высокого представления о богодухновенности слов, о неизменности и целостности их исходного, корневого, богоданного смысла, но в то же время об относительной условности, подчиненности и подвижности знакового (письменного) выражения весьма способствовали известные рассуждения апостола Павла: «Иже и удоволи нас служители быти нову завету, не письмени, но духу: письмя бо убивает, а дух животворит» («Он дал нам способность быть служителями Нового Завета, не буквы, но духа, потому что буква убивает, а дух животворит») (2 Кор. 3: 6). Церковнославянское «письмя» (передающее греческое грамма) означает, прежде всего, отдельный письменный знак; но во множественном числе («писмена») означает преимущественно письмо, письменность в целом (как греческое граммата). Письменность в смысле совокупности отдельных букв, отвлеченных от целостного словесно-духовного смысла, столь же смертоносна, как и каждая отдельная буква. В следующем 7-м стихе у апостола Павла как раз и говорится о самодовлеющих «смертоносных буквах» (по-церковнославянски – «смерти письмены»), которыми были начертаны на каменных скрижалях живые в своем духовном содержании слова завета и которым древние евреи поклонялись больше, нежели духовному смыслу целостных боговдохновенных слов.
В этом смысле весьма примечательно, что выше в том же послании апостола Павла, при развитии метафоры верного Богу народа как записанного Божиего слова, двусмысленное понятие письма заменяется однозначным понятием целостного словесного послания (в греческом подлиннике – эпистола): «Послание (бо) наше вы есте, написаное в сердцах наших являеми, яко есте послание Христово, служеное нами, написано не чернилом, но Духом Бога жива, не на скрижалех каменных, но на скрижалех сердца плотяных» (в русском синодальном переводе эта уточняющая смысловая тонкость стирается употреблением многозначного слова «письмо»: «Вы показываете собою, что вы – письмо Христово, через служение наше написанное не чернилами, но Духом Бога живаго, не на скрижалях каменных, но на плотяных скрижалях сердца») (2 Кор. 3: 3).
В иудейской каббале в наиболее ярком и глубоко проработанном виде отразилось общее для восточной магии почитание отдельных письменных знаков, из которых составляются слова и к которым сводится духовное содержание слов. Буквы, а не слова, оказываются основными носителями духовного смысла и духовной силы, но смысла раздробленного, распыленного, простейшего и силы безликой. Из мозаичного буквенного смысла с помощью буквенной силы могут складываться любые слова и образные представления. Сочетания букв внутри отдельного слова и сочетания слов внутри большого слова как сочинения слов оказываются проявлениями единого творческого, по сути жизнетворческого дела, осуществляемого самообожающимся человеком-художником. Из отдельных букв человек может творить новые угодные себе слова, а вместе с ними и новые жизненные сущности. В основе такого представления о творчестве – древняя пантеистическая магия, обожествляющая весь мир и человека как средоточие, распорядителя сил мироздания. Этим представлением определяется вся древняя культура магических заговоров, стремящаяся к ломке естественного языка, созданию своего собственного языка, высвобождающего и направляющего стихийную силу отдельных букв и звуков. Этим способом человек-творец пытается навязать свою волю, свое прихотливое воображение окружающему бытию.
«Имеет значенье, с какими
И в положенье каком войдут в сочетание те же
Первоначала и как они двигаться будут взаимно…
Даже и в наших стихах вид имеет большое значение,
Расположение букв и взаимное их сочетание:
Теми же буквами мы означаем ведь небо и землю,
Солнце, потоки, моря, деревья, плоды и животных;
Если не полностью все, то все-таки большая часть их
Те же и в самых вещах: материи все измененья –
Встречи, движенья, строй, положенье ее и фигуры –
Необходимо влечет за собой и в вещах перемены».
Таким образом, на почве магического обожествления письма уже в римской античности складывается представление об особом высшем типе художественной литературы – типе, выражающем своевольное творческое воображение автора, вымысел, который, будучи воплощенным с помощью силы букв в слова и сочинения слов, воплощается, тем самым, и в саму действительность. Коренной дух этой теургической «литературной» магии, наряду с каббалой, разнообразно выражали гностические, неоплатонические учения. Этот дух охватил культуру поздней античности и в дальнейшем, особенно с эпохи Возрождения, оказал самое сильное воздействие на западноевропейское литературное сознание. Если в Средние века это было еще в основном тайное низовое знание, отражающееся в магической литературе по алхимии, астрологии и т.п., то благодаря усилиям гуманистов Возрождения, литературное сознание стало широко известным и по сути господствующим в Западной Европе. Вехой в распространении литературного сознания стали труды графа Пико делла Мирандолы и его последователя Иоганна Рейхлина, которые с конца XV века стали переводить на латынь и толковать каббалистические сочинения.
В Новое время литературное сознание еще больше развивается в основных западноевропейских языках – в магических течениях внутри барокко, романтизма, символизма. У французов от общего понятия littérature образуется представление о художественной литературе как беллетристике, то есть «красивых буквах» (belles-lettres). У немцев понятие Literatur («литература») дополняется уже собственным Schriftsteller – «писатель», то есть «тот, кто расставляет буквы, литеры, шрифт»; соответственно schriftstellern – «писать, сочинять, заниматься литературой», то есть особым образом «расставлять буквы».
На переходе от XVIII к XIX веку понятие словесности стали растворять в понятии литературы, в частности, путем уравнивания их смысла при забвении исходного корневого значения. Так поступил, например, А.Я. Галинковский в «Корифее, или Ключе литературы» (Ч. 1. Кн. 1. СПб., 1802).
Со второй половины XIX и до 90-х годов XX века, вне всяких сомнений, преобладало уже понятие литературы. Глубинной причиной преобладания являлся неуклонно нараставший отрыв всего общества, особенно образованного слоя, от ценностей православной веры и от связанного с этими ценностями непрерывного словесного предания русского народа.
Итак, на православной Руси в древности имагинативно-литературное творческое самосознание Запада встретило самое сильное в Европе сопротивление. С конца XVII века это сопротивление резко ослабло, временами, впрочем, усиливаясь. Усиление наблюдается у нас всякий раз после очередного расшатывания мировоззренческих устоев и неизбежно следующего затем исторического потрясения, когда встает вопрос о дальнейшем существовании государства и народа под угрозой их растворения среди других народов и государств.
В настоящее время наблюдается мощный подъем исконно русских взглядов на словесное творчество, соразмерный упадку этих взглядов, случившемуся в предшествующие десятилетия. Это выражается, между прочим, в восстановлении прав на существование у понятия словесность, которое, казалось бы, уже навсегда было снабжено в русских толковых словарях XX века пометкой «устаревшее».