что такое родильная горячка в средние века
Родильная горячка: причины родовой инфекции
Рейтинг статьи:
Внимание! Все материалы на сайте имеют рекомендательный характер. Обязательно консультируйтесь с лечащим врачом
1. ЧТО ТАКОЕ РОДИЛЬНАЯ ГОРЯЧКА.
2. ПРИЧИНА РАЗВИТИЯ РОДИЛЬНОЙ ГОРЯЧКИ.
Ей может быть любая инфекция. Конечно, никакие инфекционные агенты не заводятся сами по себе в родильных домах. Обычно микроорганизмы, патогенные для человека, не живут на стенах, потолках и не витают в воздухе сами по себе. Они приносятся в помещения людьми: пациентами, их родственниками, персоналом. В родильных домах применяется комплекс мер по предупреждению и уничтожению этой инфекции, но уничтожить ее полностью в принципе невозможно. Для этого необходимо, чтобы все люди были стерильными. Подобное недостижимо, поэтому иногда причиной послеродовой инфекции становится заражение извне штаммами микроорганизмов больницы. Достаточно широкий спектр микроорганизмов является естественным спутником человеческого организма. В том числе, многие виды стрептококков, стафилококков, кишечная палочка и другие. Они живут на наших кожных покровах, в ротовой полости, желудочно-кишечном тракте, а также нижних отделах половых органов женщины.
Иногда при ослаблении сопротивляемости организма, при переохлаждении в сочетании с вирусной инфекцией, при переутомлении, после операции, во время беременности эти микроорганизмы могут воспользоваться заложенной в них биологической программой размножения и превратиться во врагов — возбудителей заболевания. Кроме этих естественных спутников у женщины могут встречаться и другие микробы, такие как хла-мидии, стрептококки группы В, которые не должны сопровождать человека в жизни и либо являются причиной имеющегося заболевания, либо исходно обладают выраженной патогенностъю.
ФАКТ! Вопреки распространенному ошибочному мнению, инфекцию не «заносят» врач или медсестра, которые применяют меры ее профилактики (стерильный материал, инструменты), она обычно имеется у пациентки изначально.
3. ФАКТОРЫ РИСКА.
Их достаточно много как во время беременности, так и в родах и послеродовом периоде.
Послеродовый период. Пожалуй, один из самых опасных. В половых путях женщины практически отсутствуют противоинфекционные барьеры. Внутренняя поверхность матки изранена, а кровяные сгустки — прекрасная питательная среда для микробов.
4. КАК ПРОЯВЛЯЕТСЯ БОЛЕЗНЬ.
Из симптомов послеродовой инфекции (могут появиться на вторые сутки) выделяют общие: температуру, плохое самочувствие, повышение числа лейкоцитов, и местные — в зависимости от локализации воспаления (в матке, в области шва) наблюдается воспаление и нагноение, которые сопровождаются неприятным запахом.
ВАЖНО! Бактерии, живущие в разных частях тела, препятствуют проникновению в организм инфекции. Меняется микрофлора — разрушается естетсвенный защитный барьер, организм женщины становится легкой добычей для болезни.
5. ЛЕЧЕНИЕ В РОДДОМЕ РОДИЛЬНОЙ ГОРЯЧКИ.
Зависит от локализации и тяжести процесса. Это могут быть антисептические местные обработки, а могут быть капельные инфузии, комбинации антибиотиков, использование иммуностимуляторов и даже хирургическое лечение. Иногда, в тяжелых ситуациях, для спасения здоровья и жизни необходимо удаление матки.
МНЕНИЕ СПЕЦИАЛИСТА:Вероятность послеродовой инфекции вполне можно спрогнозировать. Чаще она встречается
у женщин, которые сталкиваются с операционным родоразрещением — кесаревым сечением. При этом многое зависит от защитных сил организма. Иногда он слишком ослаблен и поддается болезни даже при незначительной инфекции».
• Если же организм достаточно крепкий, то даже в случае проникновения чужеродного агента он в состоянии с ним справиться.
6. ПРОФИЛАКТИКА РОДИЛЬНОЙ ГОРЯЧКИ.
Беременность и роды в Средние века
Если нет специального уточнения, то по умолчанию предполагается, что речь идет о Средневековой Европе, с учетом того, что некоторые положения относятся ко всему доиндустриальному периоду (то есть до XVIII – XX веков).
• С момента начала менструаций девушка считалась формально зрелой для брака и половой жизни, но это не значит, что ее моментально выдавали замуж и заставляли рожать. Это зависело от политической и экономической целесообразности. В крестьянских семьях имело смысл отдавать дочь попозже (все-таки рабочие руки), но при этом стараться не передержать.
• У многих народов менструации считались чем-то «грязным» и «нечистым», женщин в этот период изолировали, ограничивали в каких-то занятиях (например, приготовление пищи и посещение церкви). Отчасти это делалось еще и для того, чтобы защитить женщину от насмешек и пренебрежения, так как средства гигиены того времени не всегда позволяли скрывать состояние женщины.
• Средства личной гигиены в период менструации долгое время не развивались из-за того, что не было особой нужды их развивать, в условиях доиндустриальных темпов воспроизведения населения, женщина большую часть своей взрослой жизни находилась в состоянии беременности или лактации, и могла встретиться с менструацией всего несколько раз за всю жизнь.
Современные одноразовые средства личной гигиены вошли в повседневный обиход лишь во второй половине – конце ХХ века; в России вплоть до распада Советского Союза пользовались самодельными прокладками и тампонами, слепленными из ваты, /спичек и желудей/ марли и туалетной бумаги.
• При всей кажущейся очевидности закономерностей, механизм возникновения беременности был в древности непонятен. Большое значение придавалось влиянию высших сил, «Божьей воле» и так далее.
• У представительниц знатного рода овуляцию и предполагаемую беременность определяли специальные врачи, иногда по совместительству астрологи, путем подсчета дней и выявлению некоторых таинственных «признаков». Для этого женщине измеряли пульс и температуру, расспрашивали о самочувствии, осматривали молочные железы. К менструальному циклу как к самому первому и надежному признаку относились с недоверием. Зато популярностью пользовались всякие эксперименты с мочой, что самое интересное, современные ученые даже обнаружили в этом какой-то смысл.
• Зачастую распознать «ложную беременность» (которые случались довольно часто из-за жесткого социального давления) получалось только по отсутствию шевеления плода и родовой деятельности в положенное время.
• Удачное наступление беременности связывалось в первую очередь с ролью женщины – ее здоровьем и благочестием, плодовитостью женщин в ее роду. Если желанная беременность в семье не наступала, обвиняли в этом почти всегда женщину, так как считалось, что мужчина не может быть бесплодным при условии, что способен завершить половой акт. В то же время, если женщина, получившая развод по причине заявленной неспособности родить наследника, затем успешно рожала сыновей от другого мужчины (как это произошло, например, с Элионорой Аквитанской), ее первый муж становился предметом насмешек. Если в браке дети появлялись лишь спустя долгое время и в количестве одного – двух, это было поводом для слухов о предполагаемой измене.
• Влияние позы чрезвычайно преувеличивалось. Например, в одном из рассказов Декамерона мужчина верит, что сам забеременел, так как позволил жене в постели быть сверху.
• Что касается женского оргазма или хотя бы женского удовольствия и их влияния на зачатие, то здесь встречались два противоположных взгляда. Жидкость, выделяемая женскими половыми органами во время секса, иногда тоже называлась «спермой» или «семенем». Соответственно, одна теория заключалась в том, что «женская сперма» портит мужскую, то есть ее выделение во время совокупления нежелательно. Другая теория, наоборот, заключалась в том, что для зачатия необходимо удовольствие обоих партнеров, то есть соединение жидкостей. К слову, эта теория отвергала возможность наступления беременности в результате изнасилования, ведь если было удовольствие, значит, было и согласие.
• Поскольку главным и единственным признанным христианской церковью назначением секса было именно продолжение рода, как правило после обнаружения беременности сексуальная жизнь между супругами прекращалась до родов и последующего восстановления менструального цикла.
• Именно стремлением ускорить восстановление репродуктивных функций после родов и, следовательно, ускорить следующую беременность, объясняется отказ от грудного вскармливания ребенка и передача его кормилице – лактация замедляет восстановление цикла.
• Никаких способов поддержания и сохранения беременности не знали, поэтому часто случались выкидыши, спровоцированные плохим питанием, тяжелым физическим трудом, стрессом, соблюдением поста (в исламе необязателен; в христианстве допускаются только послабления), ездой верхом или тряской в телеге. Рассчитывать на отдых женщина могла лишь при явном недомогании на позднем сроке.
• Выкидыши и мертворождения случались часто и на очень поздних сроках.
• Неправильно проходящая беременность (например, внематочная) равнялась смертному приговору для матери практически в 100% случаев.
• Контрацепция – была! Только вся неэффективная и в основном предназначенная для защиты от сифилиса, которого в Европе очень боялись, нежели от нежелательной беременности. Самый древний, он же самый простой способ, изобретенный еще ветхозаветным Онаном – метод прерванного полового акта. Впрочем, церкви одинаково не нравились все ухищрения на этот счет.
• Смертность, смертность и еще раз смертность – это не преувеличение, это факт. Огромная, просто чудовищная женская и младенческая смертность в результате родов. Можно разделить на две категории:
— непонимание, просто неспособность понять природы возникновения заражений и инфекций, отсутствие понятия о стерильности вплоть до второй половины XIX века;
— отсутствие хоть сколько-нибудь эффективных средств борьбы с заражением крови и/или перитонитом (нет, это не лечится травками, и даже утоплением в антибиотиках не всегда лечится);
— кесарево сечение, несмотря на глубокую древность, до XIX века приводило к смерти женщины практически в 100% случаев, веками было под запретом и обычно производилось на уже мертвой женщине, ради небольшого шанса спасения ребенка;
— изобретение других акушерских средств, таких, как например, щипцы, относится уже к XVIII веку.
• Бытует мнение, что самыми опасными являются первые роды, так как именно при них особо часто происходят разрывы. По моим подсчетам, на первые роды приходится четверть случаев смерти в родах. В качестве репрезентативной выборки были взяты 50 женщин (преимущественно европейских принцесс живших не позднее XIX века, возрастом от 14 до 40 лет, рожавшие от одного до 14 раз). И вот что получилось:
— в 26% к смерти приводили первые роды;
— в 20% вторые роды;
— в 14% третьи роды;
— в оставшихся 40% четвертые и последующие роды (включая восьмые, девятые и так далее).
Хорошее понимание природы женской смертности и опыта борьбы с ней может дать книга Поля де Крюи «Борьба со смертью» (о реалиях XIX – XX веков).
• Помогали при родах повитухи и другие женщины, уже рожавшие, например, подруги или родственницы роженицы. Только в знатных и богатых семьях при родах присутствовал врач. Где-то неподалеку всегда держали священника на случай, если что-то пойдет не так. И все, разумеется, молились. У одной королевы был такой большой стаж мертворождений, что священник умудрился окрестить очередного ее ребенка за 2 минуты после появления на свет, ровно уложившись в то время, которое младенец прожил.
• Довольно частый мотив в фольклоре многих народов – осложненные роды и чудесное спасение ребенка какой-то потусторонней силой. У германских народов встречается и обратный мотив – сложности возникают у мифических существ (фейри, эльфы, подземный народ) и они приходят за помощью к женщине-повитухе.
• Не беря случаи родов в поле, хлеву или под кустом, что тоже не было редкостью, обычно для родов заранее отводилось специальное помещение, по возможности чистое (хотя понятие чистоты в то время было весьма условным) – либо отдельная комната, либо, если это изба, то огороженный простыней угол комнаты.
• Рожали обычно лежа или сидя, причем совсем не обязательно в специальном кресле, иногда роженицу просто поддерживали в нужном положении другие женщины. Могли посоветовать встать и походить, попробовать тужиться стоя, опершись обо что-то. Если роды были очередные, роженица сама решала, как ей удобнее.
• Учитывая, что процесс был долгим и мучительным, в родильном помещении зачастую кроме благочестивых молитв о благополучном исходе, случалось, проскальзывал и крепкий матерок.
• Зачастую после родов ни мать, ни ребенка не обмывали, а просто вытирали насухо, удаляя кровь и слизь, после чего тело ребенка растирали маслом и сразу туго запеленывали.
• Наконец, если ребенок оказывался мальчиком, начинались песни и пляски с бубнами, если девочка – радости было поменьше.
• Аборты были известны во всех человеческих культурах во все времена. Не исключено, что это вообще одно из первых вмешательств в организм, которое освоили люди. Но отношение к абортам в разных культурах и на разных этапах развития человечества различалось от вполне нейтрального (хотя даже в обществах, где аборты были легитимизированы, находились резкие противники, что указывает на то, что этот аспект всегда был этически неоднозначным) до резко негативного.
— В языческие времена к абортам относились довольно снисходительно, хотя массив письменных источников доносит до нас плюрализм мнений – с одной стороны, это была совершенно обычная практика для контроля рождаемости, с другой – прибегали к ней преимущественно женщины богатые и не из благородных побуждений (сокрытие измены, забота о сохранении фигуры), что вызывало осуждение. Ссылаясь на философов, одобрительно высказывавшихся об абортах (Платон и Аристотель), необходимо учитывать их взгляды в комплексе, как часть общей евгенистической политики (аборты + детоубийства).
— Даже в языческих культурах абортированного ребенка редко ждет что-то хорошее: например, в славянской мифологии убитые так или иначе дети превращались в злобную нежить или зловредных духов.
— С пришествием христианства отношение общества к абортам резко изменилось – аборты были повсеместно запрещены и сурово карались вплоть до смертной казни (правда такое наказание не было массово применяемой практикой из-за абсолютной неискоренимости проблемы). В христианской этике аборт – страшнейший грех, хуже обычного убийства, так как обрекает душу нерожденного ребенка на пребывание в Аду до Второго пришествия (потом их участь все-таки смягчится). В случае если аборт производился в браке с согласия мужа – грех ложился и на него тоже, иногда даже в большей степени на него.
— Отношение к аборту и детоубийству (правильно рассматривать эти два явления в комплексе применительно к древности) всегда очень зависело от его причин в каждом конкретном случае – резко негативно в случае прелюбодеяния (а именно от незаконных детей избавлялись в первую очередь) и более спокойно в случае крайней бедности семьи и других объективных причин.
— В отличие от христианства, где с абортами было все четко и однозначно, в исламе эта проблема всегда была дискуссионна. Принципиальным является срок беременности, поскольку в исламе душа вселяется в тело на 120-й день после зачатия. Хотя встречаются и запреты на аборты после 40 дня, без уважительных на то причин, а также полные запреты на прерывание беременности на любом сроке. И, опять же, все упирается в вопрос о том, от кого беременность и дал ли муж свое согласие на ее прерывание.
• Применительно к древности было бы неверным разделять аборты и детоубийства, как они жестко разделены в современной правовой системе, а тогда это, по сути, были две разновидности одного явления – избавления от нежелательных детей, причем второе было зачастую даже более распространено, чем первое. В случае, когда ребенок был по каким-то причинам нежелателен, проще всего (и наиболее приемлемо социально) было окрестить его и просто перестать кормить. (Вспомните устойчивое советское (!) выражение «умирать на подоконнике» – это, если что, о недоношенных детях).
Родильная горячка. Не надо лезть грязными руками куда не надо!
Книга вышла в 1931 году, Paul De Kruif «Men against death» (1931)
Первое издание на русском языке вышло сразу же в сталинском СССР,
Молодая гвардия. Ленинград 1936г тираж 25 000 экз.
Это единственное издание на русском языке, больше книга никогда не выходила, не перепечатывалась. В сети, в электронном виде этой книги нет вообще.
upd. Большая часть книги была опубликована на нашем сайте. Смотрите по метке Поль де Крюи
Каждая шестая пациентка умирала. Д-р Земмельвейс обратил внимание, что умирают именно те женщины, которых обследовали врачи и студенты. Наблюдая эту страшную картину в течение трех лет, он ввел в своем отделении правило: все врачи и студенты должны мыть руки после проведения вскрытия.
В апреле 1847 года, до введения этого установления, в его отделении умерло 57 женщин. А в июле, через 2 месяца после принятия этого предписания, обязательного мытья рук, умерла только одна из 84-х рожениц. Поэтому в отделении было выработано новое правило, предписывающее мыть руки после каждого обследования.
Глубоко разочарованный, д-р Земмельвейс уехал в Будапешт и там вновь добился снижения уровня смертности. Однако через некоторое время его коллеги перестали с ним разговаривать. Чувствительная натура доктора была настолько подавлена стеной непонимания, чванства и традиций его коллег-современников, а также предсмертными криками умирающих матерей, что его рассудок не выдержал этого жуткого напряжения. Он лишился рассудка и в середине 1865 года был помещен в психиатрическую лечебницу, где в возрасте 47 лет умер, так и не получив мирового признания, которого в полной мере заслужил. Причиной его смерти, по злой иронии, стала ранка на пальце правой руки, полученная им при последней гинекологической операции.
Полностью глава из книги
Семмельвейс. Спаситель матерей
Разве не нелепо думать, что сражаться со смертью должны только ученые в лабораториях, а не врачи у постели больного? Простой врач Семмельвейс первый решил найти средство сделать деторождение безопасным для матерей.
Нет человека, у которого бы хватило времени и таланта написать подлинную историю подвигов всех борцов со смертью. В наиболее полных историях медицины, которые я просматривал, столько же, если не больше, внимания уделяется организаторам медицинского дела и теоретикам, сколько настоящим пионерам и борцам. Я постараюсь здесь только показать, какими людьми были некоторые из таких борцов и благодаря какой удаче или случайности и каким чертам характера каждый из этих немногих сделал возможным невозможное.
Семмельвейс — первый в этом ряду. Если вы спросите, кто же такой этот Семмельвейс, вы не обнаружите исключительного невежества. В прошлом году из десяти дельных американских врачей, спрошенных мною о Семмельвейсе, только один имел не совсем туманное представление об этом странном венгерском немце.
За много лет до того, как Роберт Кох наконец обнаружил существование смертоносных микробов, Семмельвейс нашел простой способ защиты от невидимых микробов, нашел способ защиты от невидимых убийц, самого существования которых он и не подозревал.
Его несчастьем были его честность и прямодушие. Даже когда он, с горечью вернувшись в свой родной Будапешт, доказал, неопровержимо доказал правильность своего метода предупреждения родильной горячки,- во всей Европе гинекологические светила продолжали издеваться над ним, и во всей Европе молодые матери продолжали бессмысленно умирать. Наконец, Семмельвейс написал замечательную, полубезумную статью, теперь забытую, кричавшую врачам Европы: «Пора прекратить убийства!» Тогда они стали прислушиваться.
В Соединенных Штатах еще и сейчас смертность от родильной горячки больше, чем в любой цивилизованной стране, кроме может быть Чили; еще и сейчас наши матери продолжают умирать, как и во времена Семмельвейса.
Снова необходимо напомнить, что речь идет о США. В СССР роженица и мать поставлены в исключительно благоприятные условия во время беременности, родов и кормления. Общеизвестен закон о предоставлении женщине продолжительного отпуска по беременности, распространенный и на женщин-колхозниц, а также проект декрета о запрещении абортов. Широко развернута сеть лечебных учреждений, специально занимающихся охраной здоровья матери и ренка. Всем известно, какое внимание уделяется разрешению задачи обезболивания родов. Таким образом, принимаются все меры к тому, чтобы сделать это важнейшее событие в жизни советской женщины легким и радостным.- Прим. ред.
Еще не достигнув совершеннолетия, Игнац Семмельвейс показал свою настойчивость и самостоятельность. Его отец, солидный будапештский купец, в 1837 году отправил его в Вену изучать право. Одного случайного посещения анатомического театра, в обществе приятеля медика, оказалось достаточно, чтобы Игнац выбросил за окно все юридические книги и поступил на медицинский факультет.
В этом месяце тридцать шесть из двухсот восьми матерей умерли в родильном отделении от родильной горячки. Тогда родить ребенка было немногим безопасней, чем заболеть самой тяжелой формой воспаления легких. Среди одетых во фраки профессоров и поддакивающих им гладко, остроумно говорящих ассистентов Семмельвейс был исключением. Все его считали чудаком, он никак не мог примириться с гибелью молодых матерей. Это мучило его. Роженицы были преимущественно брошенные бедные девушки, объекты «благотворительности», в большинстве случаев ставшие матерями без благословения церкви. Но для Семмельвейса это были люди.
Полный надежд, он помогал им переносить долгие муки первых родов; оставлял их, измученных, но сияющих от счастья, с новыми крошечными существами у груди.
Два дня. и то здесь, то там сиянье счастья переходило в зловещий румянец неистового жара.
Три дня. и Семмельвейс содрогался, слушая, как их нежная болтовня с младенцами прерывалась страдальческими стонами. «Это пройдет, не беспокойтесь»,— говрил он, зная все тверже, что лжет, утешал их.
С испугом на лицах, с запекшимися ртами, глядели они на него и просили воды, немного воды, все больше и больше воды. Он старался улыбкой рассеять их тревогу, когда у него под пальцами все учащался пульс и, наконец, переставал поддаваться счету.
Четыре дня. Семмельвейс все еще возился с ними, спрашивал имена их детей, маскируя свой ужас перед страшными сине-фиолетовыми пятнами, которые появлялись у них на руках и на ногах. Так грустно было смотреть на их уже почти восковые лица и слышать шопот их бледных губ: «Теперь лучше. Теперь боли гораздо слабее, доктор». Он отворачивался, чтобы скрыть от них, что это облегчение — милосердное предвестие смерти.
Старик Клейн был последним звеном длинной цепи людей, совершенно безответственно повторявших старинные бредни. Я допускаю, что он был’ просто вздорным стариком, но он не был одинок. Умнейшие гинекологи Европы верили в эту чепуху. Он мог бы опереться также и на авторитет устрашающе ученого Рудольфа Вирхова, каторый тогда уже готовился стать верховным жрецом патологии.»
На основании одного незначительного факта Семмельвейс показал всю нелепость этой теории происхождения родильной горячки. У Клейна, в первом родильном отделении, четыреста пятьдесят одна женщина погибли в 1846 году — за один год. Следующая дверь из той же прихожей вела во второе родильное отделение, где смертность была в пять раз меньше.
Если этот миазм, это «атмосферно-космически-теллурическое воздействие», был всепроникающим, почему же не проник он во второе родильное отделение? Семмельвейс становился надоедлив, подчеркивал это, становился невыносимым со своими вечными вопросами. Ему не понадобилось особых усилий, чтобы установить эту разницу в смертности. Он узнал о ней от несчастых рожениц. Прием в оба родильные отделения производился в разные дни: в воскресенье принимали в первое, в понедельник во второе и т. д.
Было хорошо известно всем, и даже старому Клейну, что несчастные женщины всячески хитрили, льстили, даже пытались задерживать схватки, только чтобы попасть в спасительное второе отделение. Они надоедали всем своими увертками и плутовством. Многие из них, увидев, что ошиблись в расчете и должны будут лечь в роковое первое отделение, бросались в ноги Семмельвейсу и, обхватив их, рыдали: «Доктор, отпустите меня домой». Семмельвейс становился язвительным. Он издевался пад старым Клейном и, горько смеясь, спрашивал во всех кафе и винных погребках Вены: «Как это может быть, чтобы смертельное «атмосферно-космически-теллурическое влияние» действовало только по воскресеньям, вторникам и субботам?»
Несмотря на эти насмешки, профессор Клейн усердно добивался для Семмельвейса полного ассистентского места на 1846 год. Ои был вынужден к этому,— весь медицинский факультет только и говорил о том, какой замечательный работник вышел из веселого кутилы.
Рано утром, прежде чем начинали топить печи, его уже можно было видеть в покойницкой, со скальпелем в руке, над трупом матери, накануне вечером покинувшей навсегда своего пятидневного ребенка. Точная, страшная картина разрушений, произюдимых родильной горячкой в телах этих женщин, запечатлелась в мозгу венгерца. Прямо из покойницкой он спешил вместе со своими помощниками-студентами в первое родильное отделение, где, улыбкой ободряя молодых рожениц, он ощупывал их ловкими, осторожными пальцами, чтобы определить, скоро ли кончатся роды. За этой улыбкой он прятал свой ужас перед вечным контрастом смерти и новой жизни, жизни, появление которой в одном случае из пяти сопровождалось смертью.
Казалось, покойницкая комната следовала за ним. Её слабый, но ужасный запах словно прилипал к его платью, даже к его старательно вымытым рукам. Но Семмельвейс не обращал на него внимания, даже гордился им. Он часто говорил студентам, что этот исходящий от них запах покойницкой свидетельствует, что они прилежные труженики, истинные исследователи. В этом первом родильном отделении матери продолжали умирать, — до тридцати человек из ста в особенно ужасные месяцы. Старый Клейн осторожно держался в стороне. Вся ответственность падала на Семмельвейса.
Когда он проходил через палаты, то чувствовал на себе презрение медицинских сестер, даже сиделок. Он уже жалел о своей откровенности, потому что скандальные слухи расползлись по всем венским кафе. В городе заговорили о том, что надо принять меры. Была назначена комиссия, — а ведь известно, что такое комиссия. Эта комиссия состояла из серьезных, почтенных старых врачей, которые знали, что надо найти какой-нибудь недостаток,— и вот они его усмотрели в перполнении, хотя во втором отделении лежало больше рожениц на меньшей площади. Погрузясь в свои кресла, светила медицины решили, что причина устрашающей смертности от родильной горячки лежит в недостаточной осторожности, с которою обследуют рожениц врачи и студенты-мужчины. Безопасное второе отделение обслуживали акушерки. — «Женщины осматривают, естественно, деликатнее».
Семмельвейс смеялся. Что за чепуха! Разве каждый рождающийся ребенок не повреждает мать гораздо сильнее, чем любые исследующие ее руки? Так почему же не все женщины гибнут при родах?
Он должен был признать перед самим собой свою полную беспомощность. Вечер. Он прикорнул в кресле своего служебного кабинета. Но вдруг вскакивает. Что случилось?
Он слышит в коридоре слабый звон. Звон приближается, становится громче, зловещее. Опять этот священник. Мимо его двери проходит маленькая процессия — священник в облачении и прислужник, предшествующий ему с колокольчиком в руке; последнее причастие. Уже четвертое за сегодняшний день. Семмельвейс закрывает лицо руками, затыкает уши; чтобы не слышать этого проклятото звона. Садится, думает.
Здесь есть возможность эксперимента. Одна из тридцати более или менее нелепых теорий возникновения родильной горячки видит причины ее возникновения в испуге. В первом родильном отделении священник со своим ужасным колокольчиком должен пройти через пять палат, переполненных рожающими женщинами; — какие впечатления для них! — прежде чем попасть в комнату, где лежат умирающие. А во втором отделении он входит в эту комнату прямо с улицы. Во имя человечества, Семмельвейс просит священников проходить незаметнее, без колокольчика. Они соглашаются. И все-таки матери в первом отделении продолжают умирать. Но колокольчик все звенит у Семмельвейса в ушах, погоняет его. Вот что еще можно испробовать: во втором отделении акушерки кладут женщин во время схваток на бок, в первом — их держат на спине. Семмельвейс распоряжается класть на бок. Женщины продолжают умирать.— «Я, как утопающий хватался за соломинку; — пишет Семмельвейс. — Все было сомнительно, все было непонятно, только огромное число смертей было несомненной действительностью».
. Внезапно его уволили. До Семмельвейса ассистентом был Брейт, и вот Брейт захотел вернуться в клининику. Брейт не особенно волновался из-за гибели рожениц и не донимал профессора Клейна разговорами на эту тему. И Клейн предпочел взять ассистентом Брейта. Всю зиму Семмельвейс изучал английский язык, собираясь съездить в Англию и Ирландию и выяснить, почему там в клиниках гораздо меньше случаев родильной горячки. Но затем Брейт получил кафедру в Тюбингене, и Семмельвейсу предложили вернуться на работу в главный госпиталь. Вы думаете он был слишком горд, чтобы. Он согласился.
Семмельвейс вернулся к своей работе в первом родильном отделении после небольшого отдыха в Венеции. Он затаил свои чувства и говорил всем, что искусство Венеции исцелило его от полубезумных идей о лежащей на нем ответственности за гибель рожениц и за его неспособность отыскать причину этой гибели. Не успел он еще войти в покойницкую, как ему рассказали, что его друг, патолого-анатом Коллечка умер от заражения крови; неосторожный студент поранил его на вскрытии.
Разве он сам, Семмельвейс, несчастный дурак, не гордился им, не хвастался этим свидетелвством его научного усердия? И он, и его студенты с этим незримым ядом на руках осматривали женщин. — Он был убийцей!
Гораздо скорее, чем бледные слова могут это рассказать, страшная, мрачная истина открылась ему. Вот почему второе отделение было безопаснее: акушерки не делали вскрытий. Вот почему молодые первородящие женщины погибали чаще: роды длились дольше, а чем дольше были роды, тем больше исследовал он их своими смертоносными руками. Вот почему матери, преждевременно родившие на улице, по дороге в клинику — выживали: он совсем не осматривал их. — Семмельвейс умел смотреть правде в лицо: убийцей был он сам.
Шесть недель спустя. Май 1847 г. Семмелъвейс окончил вскрытие. Он долго моет руки мылом. Потом погружает их в газ с хлорной водой. Трет и полощет их в этой воде так долго, что производит впечатление маниака. Моет их до тех пор, пока они не делаются совсем скользкими. Во время мытья все время нюхает их. Наконец, кивает головой — не осталось ни малейшего следа трупного запаха. Стоящие вокруг студенты улыбаются и острят. Этот великий момент кажется им глупым. Семмельвейс не спускает глаз со студентов, моющих и трущих руки в хлорной воде. Под его взглядом они перестают улыбаться — в нем уже горит огонь фанатизма. Шутки плохи. Потом они обходят палаты родильного отделения. Как всегда, женщины лежат с искаженными болью лицами и со страхом перед родильной горячкой в глазах. Разве может быть иначе?
В романе бы всё на этом благополучно окончилось. И, если бы это зависело только от матерей, будущее Семмельвейса было бы обеспечено, потому что бедные женщины и брошенные девушки спокойно могли теперь ложиться в первое отделение, уже никто больше не называл клинику разбойничьей пещерой. Они сами и их мужья, а если у них не было мужей, то их родители, ни капельки не интересовались, каким образом Семмельвейс спасал их от смерти. Они все выбрали бы его профессором и повысили бы ему оклад. Но в действительности.
В действительности существуют профессора, и это называется организованным знанием, чистой наукой, академизмом. А ни в одной из бесконечного ряда толстущих книг, по которым доктора учатся искусству акушерства, среди нагромождения громких слов о чудовищной неизбежности «атмосферно-космически-теллурической» причины родильной горячки, ничего не было сказано о мытье рук хлорной водой.
Хуже всего было то, что Семмельвейс прямо заявил им об этом. Неудивительно, что профессор Клейн и его ученые коллеги пожелали избавиться от Семмельвейса.
Дженнер Эдуард (1749—1828) — английский врач. Знаменит тем, что ввел предохранительные прививки против оспы; является отцом всей вакцинотерапии, получившей громадное распространеиие среди средств современной лечебной и предупредительной (профилактической) медицины. — Прим. ред.
Он сам продолжал работать в первом родильном отделении, все снижая и снижая смертность от родильной горячки, когда произошел ужасный случай.
Октябрь 1847 г. В палате лежало в ряд тринадцать женщин, ожидавших начала родов. Они были совершенно предохранены от трупного яда, ибо сам Семмельвейс следил, чтобы все мыли руки хлорной водой, прежде чем войти в палату.
Вдруг весь ряд, начиная с женщины, лежавшей на койке № 2,— двенадцать человек — заболели родильной горячкой. Одиннадцать из них умерли. Причину он угадал мгновенно: у первой в ряду роженицы, занимавшей койку № 1, был рак матки. Ее гноящаяся поверхность ничем, в сущности, не отличалась от того разлагающегося вещества, с которым Семмельвейс и его студенты имели дело на.секционном столе. Эту женщину они осмотрели первой и потом продолжали осмотр вдоль по ряду, моя руки только мылом и водой. Как глуп он был!
Но это было новым фактом. Родильная горячка передается не только от трупов, но от любой гнойной болезни живого тела. Необходимо мытьё хлорной известью между каждыми двумя осмотрами. В 1846 году в первом родильном отделении от родильной горячки умерло 459 матерей. Теперь был конец 1848 г. Из ЗЗ56 лежавших там в этом году рожениц погибло только 45.
Семмельвейс вернулся на свою родину, Будапешт, и через месяц после его ухода в первом отрелении умерло двадцать женщин. Клейн предоставил всему идти своим ходом. Новый ассистент Браун поддерживал Клейна, все еще считавшего, что мытье рук хлорной водой — просто глупость.
В день, когда Семмельвейс приступил к своей новой работе — почетной и бесплатной — в госпитале св. Рохуса в Будапеште, из шести женщин, только что родивших в этой дыре, одна умерла, другая была при смерти, четверо лежали в тяжелой родильной горячке. Ну, ещё бы! Акушер был одновременно и старшим хирургом и приходил к ним, когда на руках у него еще оставался запах от гнойных операций.
Таковы были страшные в своей простоте наблюдения Семмельвейса. Исключая один за другим источники септической инфекции, он в течение шести следующих лет работы в этой трущобе св. Рохуса потерял от родильной горячки всего 8 человек из тысячи. Выжившие 992 женщины и их мужья ликовали.
Медицинский персонал ворчал, особенно врачи. Семмельвейс раздражал их своей «идиотской» чистоплотностью. Он разъяснял, он увещевал, он приставал к сиделкам и сестрам, мучил акушерок, обрушивался на студентов и даже почтенных врачей, заставляя всех дезинфицировать не только руки, но и инструменты, щипцы, бандажи, даже судна. Просто маниак.
Он получил кафедру в Будапештском университете. В университетской клинике роженицы лежали на ломаных кроватях, под рваными одеялами, на тюфяках, из которых торчала солома. Комнаты были полны дымом из химических лабораторий и вонью из больньчных уборных и покойницкой, доносившейся со двора, куда выходили окна. Даже эту клинику неутомимо, настойчиво, восстанавливая всех против себя, он сумел защитить от смерти. Чистота была его единственным средством. Он не ставил никаких опытов. У него не было ни помощников, ни средств на нужные исследования. Ни одного опытного животного, ни одной пробирки. Он не имел понятия о микробах. Этот фантастический венгерец вытирал пот с высокого, смелого лба. Не выходил из палат родильного отделения, уничтожая малейшие источники заражения, за двумя небольшими исключениями: он не знал, что здоровые с виду врачи и акушерки могут быть носителями стрептококков, и не подозревал опасности половых сношений непосредственно перед родами.
В 1856 г. он сделал свое последнее открытие. В университетском госпитале он достиг замечательных результатов: роженицы больше не умирали. Но вдруг смертность вспыхнула снова. Погибали женщины, рожавшие на постельном белье, зараженном гнойными выделениями ранее умерших больных.
Госпитальное начальство экономило на стирке белья. Семмельвейс поднял шум, но ничего не добился, и в этом нельзя особенно винить начальство, которое, в конце концов, нисколько не рисковало погибнуть от родов. Семмельвейс взвыл. Он схватил смертоносные грязные простыни и отправился с ними в служебный кабинет к директору здравоохранения фон Тандлеру, этот изящный господин содрогнулся — и матери перестали умирать.
Гроза готовилась изнутри. За одиннадцать лет он нашел только двух сторонников среди всех профессоров Европы. В то же время повсюду десятки тысяч матерей продолжали умирать. То здесь, то там вспыхивали так называемые эпидемии родильной горячки с такой силой, что родильные дома закрывались. Но при этом так увеличивалось число абортов, детоубийств и подкидывание детей, что их приходилось снова открывать.
До сих пор Семмельвейс не напечатал ни одного слова: он только писал своим коллегам простые, грубоватые письма, сообщая о полученных результатах. Они не обращали на него внимания. В Вене продолжали смеяться над ним. Наконец ему надоело, что там его называют «сумасшедшим из Будапешта», надоел Браун, лгавший, что при дезинфекции хлорной водой смертность от родильной горячки нисколько не уменьшалась, и в 1861 г. шедевр Семмельейса «Этиология: происхождение и профилактика родильной горячки» появился перед смущенными взорами европейских гинекологов. Не существует более нелепой, путанной, многословной, полной повторений и в то же время более точной, классической и душераздирающей учёной статьи. Оглушенные светила гинекологии ответили на этот документ молчанием — им нечего было ответить.
Это молчание Семмельвейс принял за оскорбление, стал бомбардировать обидчиков открытыми письмами.
«Перед богом и людьми, — написал он вюрцбургскому профессору Сканцони, — обьявляю вас убийцей». Сканцони ничего не ответил. Тогда Семмельвейс непростительно согрешил не только против хорошего вкуса, но и против врачебной этики, излив свое негодование в медицинском журнале, причем угрожал обратиться, минуя коллег врачей, прямо к больным.
«Муж, знаешь ли ты, что значит звать врача или акушерку к твоей жене в тяжелую минуту родов? Это значит поставить ее жизнь на карту. И если ты не хочешь остаться вдовцом, не хочешь, чтобы твои дети лишились матери,— купи на два цента белильной извести, раствори ее в воде и не позволяй врачу или акушерке осматривать твою жену, прежде чем они в твоем присутствии не вымоют рук раствором извести. Не допускай их к ней, прежде чем ты сам не увидишь, как они моют руки до тех пор, пока руки не сделаются скользкими».
И через все письмо проходит, как ужасный припев, воинственный клич: «Пора прекратить убийства». И вдруг, когда все с ним уже согласились, когда перепутанные профессора Вены и всей Германии стали исполнять его требования, он выполнил свою угрозу.
Как раз тогда, когда это было уже не нужно. На улицах он стал останавливать совершенно незнакомых молодых девушек, гулявших с молодыми людьми, и убеждал их позаботиться об этом умывании хлорной водою перед родами. Его молодая жена Мария обратила внимание на странную неуверенность его походки. На торжественных обедах он ел, как дикарь, и малейшее противоречие выводило его из себя и приводило к ссоре со всеми, кроме его собственных маленьких детей. Он сам растерянно спрашивал жену: — Что со мной сделалось? Что-то не в порядке с моей головой.
Лето 1865 года. Мария с младшим, еще грудным, ребенком на руках, увозит его в Вену. Каким триумфом могло быть это возвращение! Как раз тогда профессор Шпет, — тот самый, которому Семмельвейс послал первое открытое письмо,— повел себя как порядочный человек, признав в печати; что только чистота, абсолютная чистота рук и инструментов может предохранит матерей от родильной горячки. Признание опоздало..
В конце своей статьи Семмельвейс рассказывал, как он уверен в том, что родильная горячка почти никогда не происходит от «самозаражения» рожениц.
Он говорил, что его отчаянье по поводу гибели стольких тысяч матерей утихает только при мысли о том счастливом будущем, когда ни одна роженица не будет погибать от вносимой в нее инфекции. «Но если мне, не дай бог, увидеть своими глазами то счастливое время не доведётся, — писал Семмельвейс, — то уверенность, что такое время неизбежно должно рано или поздно придти, будет утешать меня в мой смертный час».
Ему не удалось дожить до этого счастливого времени. Вот почему необходим грустный эпилог к жизнеописанию этого трагического венгерца. Не потому ли так коротка наша жизнь, что врачи не умеют пользозаться такими замечательными открытиями?
Семьдесят лет прошло с тех пор, как Семмельвейс написал свое пророчество. И до сих пор ежегодно семь тысяч матерей убивает, — нет для этого другого слова,— чье-то неумение в борьбе со смертью от заражения крови пользоваться простым средством забытого венгерца — чистотой. Это происходит не оттого, что Семмельвейс забыт, хотя он забыт совершенно. Не нужно помнить о нём, чтобы спасать рожениц: его средства борьбы со смертью так просты.
Даже в Америке, где скандально часты случаи родильной горячки, на протяжеиии ряда лет в Чикагском родильном доме из 26212 рожениц только одна умерла от родильной горячки. Вот когда исполнилось пророчество Семмельвейса. Как видите, это просто и совершенно осуществимо. Это замечательное достижение принадлежит Де Ли. Де Ли сделал заново, во всей их простоте давно сделанные открытия Семмельвейса. Ему была свойственна фанатическая чистоплотность безумного венгерца.
Большую часть своей тридцатипятилетней медицинской жизни Де Ли проработал в самых различных крупных больницах, где всего насмотрелся. Во всех этих больницах Де Ли наблюдал родильную горячку и начал громко говорить об отчаянном состоянии больниц. Об этом уже шептались и многие другие врачи. До нас, простых смертных, этот шопот не доходил. В одной первоклассной больнице вспыхнула эпидемия родильной горячки,— заболело десять человек, из них шестеро очень тяжело, а трое умерло. В следующей больнице — двадцать случаев родильной горячки, шестеро больных умерло. И так далее, во всех больницах.
Эти происшествия, хотя они и держались в тайне, побудили Де Ли заявить, что родильные отделения общих больниц — места, опасные для деторождения.
Разумеется, это звучит иронически. Ведь все эти больницы обладают великолепными лабораториями, где охотники за микробами занимаются высокой наукой, изучая смертоносные свойства этого пронырливого микроба — гемолитического стрептококка, которого Семмельвейс никогда не видел, о котором даже никогда не слыхал. Но в этих самых больницах биллионы стрептококков притаились в засаде, а многие из таких больниц представляют собой просто вооруженный лагерь этих микробов.
«Разумеется, трудно оградить больницу от инфекции. Нужны сверхчеловеческие усилия, чтобы задержать всех стрептококков, то и дело проскальзывающих из терапевтического и хирургичеекого отделений, из лаботорий, из покойницкой в палаты родильного отделения». Нет, это не слова Семмельвейса, — это сказал Де Ли в 1927 году.
Но вы спросите: неужели наши современные средства дезинфекции недостаточно могущественны? Вместо Семмельвейсовского старого тазика с хлорной водой у нас есть прекрасные автоклавы, стерилизаторы всех сортов, резиновые перчатки, маски, дорогие, испытанные дезинфицирующие средства, на которых наживают состояния их изобретатели.
Семмельвейс, не знавший о существовании гемолитического стрептококка, видел причину родильной горячки в «гнилостной животной материи». А у нас асть целые тома сложнейших бактериологических изысканий, от которых закружилась бы голова у этого простого человека.
Все дело в том, что у нас нет Семмельвейса, который применял бы для стерилизации эти великолепные приспособления и дорогие дезинфицирующие средства. Вместо него у нас есть. Давайте назовем это «человеческим легкомыслием». Де Ли объясняет, что если бы автоклавы всегда стерилизовали свое содержимое, если бы прачечные всегда стирали и кипятили белье, если бы персонал всегда дезинфицировал руки перед каждым осмотром, то.
Короче, все сводится вот к чему: если бы все они, как Семмельвейс, достаточно серьезно относились к гибели матерей, то не искали бы никаких оправданий. «У гроба больных, погибших не по нашей вине, мы не нуждаемся в извинениях», — сказал Де Ли.
Всё это и привело Де Ли к организации Чикагского родильного дома. В нем возродился Семмельвейс. Мрачный опыт человеческого легкомыслия и широко распространенной в Америке халатности побудили Де Ли избрать единственный возможный путь: изолировать матерей от этой смерти.
Большинство американских матерей рожают дома. Некоторые еще счастливее — у них есть постоянные врачи, которые соблюдают правила асептики и не спешат от пациентов с ожогами, абсцессами, гниющими ранами, воспаленными глотками прямо к постели роженицы. Врачи, в большинстве, не начинают осмотра рожениц, не переменив по меньшей мере халата, и пользуются абсолютно стерильными инструментами и материалом. Многие исследуют женщин только в стерильных резиновых перчатках.
Но мы должны быть практичными. Остается еще достаточно врачей, не знающих о Семмельвейсе, слишком занятых или беспечных, чтобы быть опрятными,— родильная горячка все еще убивает одну из восемнадцати женщин, умирающих в возрасте от пятнадцати до сорока пяти лет. Как мотут быть уверены отцы и матери, что врач бережно отнесется к родам?
В Америке издавна знают выход из положения: закон об ответственности. Бостонский врач Де Норманди предлагает каждый случай родильной горячки протоколировать в судебном порядке, чтобы было точно установлено, кто именно виноват. Давно известно, как помогают такие законы. Шестнадцать штатов уже издали закон об ответственности за гибель роженицы от родильной горячки. А насколько снизилась в этих штатах угроза этой жгучей смерти?
Они могут даже систематизировать эти сведения, проверять их. Хорошим врачам, чистым больницам нечего бояться. А ведь все больницы стремятся иметь пациентов, все врачи — люди, и когда бойкот* будет угрожать их заработку, все врачи имеют возможность отвести такую угрозу.
‘Это место книги Де-Крюи звучит очень странно для советских читателей. Серьезные разговоры о бойкоте врача и его «лечебного заведения», как об одном из возможных средств для насильственного внедрения известных медицинских идей, — кажутся нам весьма странными. Это возможно, конечно, только в условиях капиталлистических стран, где частная практика для многих врачей является единственным заработком, заработком чисто коммерческого типа, имеющим все признаки торгового предпрнятия.— Прим. ред.
У них есть областные медицинские общества, где, несмотря на все профессиональные предрассудки, отравляющие эти организации, я видел признаки растущего духа общественности. Доктор С. Г. Торнтон в Лебаноне (штат Кентукки) — вовсе не пионер борьбы со смертью, как Семмельвейс, и не блестящий его последоватоль, как Де Ли. Но Торнтон выработал свой план. В медицинском журнале Кентукки он изложил этот план. Он выслушал доклад о том, как 308 матерей в штате Кентукки умерли от родов. Он сам старый врач, и у него за двадцать семь лет практики не было ни одного случая родильной горячки. Он говорит своим коллегам, что в ученом докладе о том, как и почему погибли эти 308 рожениц, не хватает одной детали. — Там не указаны имена лечивших их врачей. «Если бы они были названы, мы бы знали, где начинать борьбу», — пишет Торнтон.
Это, может быть, грубо, жестоко, но это единственный путь к преодолению халатности и чудовищной безответственности медицинского сословия. И план Торнтона гораздо мягче мер, которые принял Семмельвейс по отношению к себе самому, когда понял, что был непосредственной причиной гибели рожениц.
Он далеко не так жесток, как требование мягкосердечного Оливера Уенделя Холмса. Еще до Семмельвейса Холмс — из сопоставления некоторых фактов — пришел к заключению, что родильная горячка заразительна. Он ознакомился с наблюдениями английского врача Уайрмаха и ирландского врача Коллинса, которые знали, что чистота полезна, но не выработали, подобно Семмельвейсу, точную науку чистоты. Этим мы обязаны исключительно Семмельвейсу. Холмс был гораздо суровее чувствительного доктора С. Г. Торнтона. Он написал: «Мы должны гарантировать снисхождение всем врачам, бывшим до сих пор причиной стольких бедствий, но теперь настало время, когда существование в практике врача родильной горячки нужно рассматривать не как несчастный случай, а как преступление».
Но будем практичными. Нельзя сажать врача в тюрьму по обвинению в убийстве роженицы. Женщины нуждаются не в нелепых законах, не в отвлеченной науке о гемолитическом стрептококке, а в хороших врачах, вроде Торнтона, прямодушие которого приближается к всесокрушающей честности Семмельвейса.