что такое птж человека
«Петербургский театральный журнал» выпустил номер онлайн
Сегодня в агентстве ТАСС представили выпуск «Петербургского театрального журнала».
Главный редактор Марина Дмитревская поделилась подборкой материалов о крупнейших коллективах Европы. Журнал традиционно не ограничивается только местными постановками, а освещает и российские премьеры. Многие яркие звезды петербургской сцены своим нынешним успехом обязаны изданию.
Например, в уже нулевом номере мощную поддержку критиков получил Андрей Могучий за спектакль «Петербург». 27 лет спустя автор статьи Елена Вестергольм, как другие коллеги по изданию, заметно расширила аудиторию. Теперь их читает не только профессиональное сообщество. На сайт «Петербургского театрального журнала» заходит не меньше двух миллионов человек, что для регионального издания весьма не плохо.
Первые годы сотрудники журнала работали условно бесплатно. Создатели пишут, что «по воле несчастного случая группой молодых независимых театральных критиков, склонных к безумию, был создан единственный профессиональный толстый театральный журнал России».
Гостями издания были знаменитости, представляющие историю отечественного театра, такие как Олег Ефремов, Александр Володин, и все лица современной российской сцены: Григорий Козлов, Андрий Жолдак. Но появлялись здесь не только личности. Находкой редколлегии стала идея показывать так называемый театральный процесс. Он не прерывался даже на время пандемии.
5 октября 2016
ВЫШЕЛ НОВЫЙ НОМЕР «ПТЖ», № 85
Этот номер продолжает. Продолжает традицию молодежных, студенческих номеров «ПТЖ».
Этот номер, как кажется сегодня, завершает. Завершает традицию молодежных, студенческих номеров «ПТЖ».
Потому что сегодня нам кажется, что завершается сама жизнь нашего журнала. По крайней мере, в прежнем формате.
«ПТЖ» 24 года. Он строился, «камень на камень», от молодежного по сути своей, по составу редакции, от нерегулярного, вольного, неподписного петербургского журнала образца 1992 — к толстому периодическому общероссийскому ежеквартальнику-2016, расширяя географию, обрастая проектами в виде сайта и блога, интернет-проектов, книг, мультимедийных пособий, лекционных затей. Кажется, нет формата, который бы мы не попробовали. За полгода до выхода номера «ПТЖ» последние лет 15 вписывался в каталоги Роспечати и Прессинформа, еще не зная финансовой погоды на следующий год…
А вот теперь — вряд ли мы возьмем на себя такие обязательства.
Известно, что этим летом Минкульт лишил нас обещанного в январе финансирования.
Известно, что тогда 800 деятелей российского театра (низкий им поклон, ради такого состава подписей стоило жить и работать стоило) вынуждены были обращаться с письмом к Д. Медведеву и В. Мединскому. Письмо есть в нашем блоге от 11 июля.
А потом туман прояснился, и стало ясно, что все это — следствие работы нынешних «экспертов» Минкульта, наших московских коллег-критиков. Их имена нам известны. То есть, когда знаешь, что перед тобой стена власти — это одно, об нее и бьешься. Это мы 24 года проходили.
Когда знаешь, что дело двух десятилетий может закончиться потому, что столичный коллега может «наэкспертировать» и насоветовать такого, что журнал лишат минимальной поддержки… руки опускаются. Нынешние эксперты Минкульта убеждают чиновников: нечего им сидеть на ежегодной субсидии, нужны конкурсность и проектность, борьба за что-то новенькое-креативненькое. Эти люди консультируют, ни черта не понимая в том, что такое периодичность, обязательства по подписке, штрафы…
В общем, молодежный номер «ПТЖ» делался в этой самой атмосфере, в траурной редакции, которая до сих пор не знает, какие формы бытования «ПТЖ» ей будет по силам сохранить. Хотим не потерять наш подвал, саму организацию, может быть, блог. А что получится.
Молодежный номер нынче студенческая компания посвятила героям нашего времени.
В создавшейся журнальной ситуации это звучит даже иронически (уж мы теперь знаем героев… героинь). Но молодые-то — о театре, о процессе.
Студенческие номера бывали разные. Этот вышел очень традиционным, такой «ПТЖ-ПТЖ». Хорошо ли это? Раньше редакция бы кипятилась: молодая шпана должна перевернуть мир журнала! Но сейчас это, может, и правильно: это «ПТЖ», написанный и сверстанный новобранцами, но похожий на тот, который существовал всю их жизнь. Который они видели, читали.
То есть, когда они родились — он уже был, вот странность-то…
Покупайте! Читайте!
ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ПЕТЕРБУРГА
НЕ ДЛЯ СЧАСТЬЯ СОЗДАН ЧЕЛОВЕК, ИЛИ МУЖСКОЕ И ЖЕНСКОЕ
С. Баженова. «Герб города Эн».
Березниковский драматический театр.
Режиссер Павел Зобнин, художник Евгений Лемешонок
Когда читаешь пьесу Светланы Баженовой «Герб города Эн», то сразу доверяешься ей: она понимает, что такое любовь русской женщины к русскому мужчине. (Может, и у других народов любовь такая, не знаю. Но именно русская любовь чувствуется в ее пьесе.) Физически ощущаю тяжесть этой любви, которая скупа на слова, потому что требует постоянных хлопот и усилий. Мужчину нужно кормить, а иногда и поить, ему нужно обустроить место для спанья и для мечты. Его нужно уверить в том, что он талантлив, что он умен, потому что мужчины, правда, хрупкие. Они биологически слабее, они созданы для рывка, для подвига, для мгновенного усилия, но не для тяжелой поденщины жизни. Поэтому они и уязвимее. И их надо беречь.
А еще в любви главное не забывать, что мужчины любят глазами, и возлюбленная должна быть прекрасна, дыхание должно быть свежим, а руки нежными и гладкими. И совсем уж сложно, когда мужчина Художник. И неважно, талантливый ли он и что творит. Потому что ему надо помогать, слушать его и вдохновлять.
Светлана Баженова очень понимает женщин и их жизнь, почти целиком состоящую из любви. А на героев-мужчин она смотрит как бы немного со стороны, хотя и с интересом. При этом дает им шанс быть разными, сохраняя по отношению к ним некоторую осторожную дистанцию.
М. Шлейхер (Надя). Фото И. Шарагина
Спектакль по этой пьесе поставил Павел Зобнин в Березниковском драматическом театре. Он-то понимает мужчин-героев изнутри, что вполне естественно, а вот на женщин смотрит немного со стороны. Но с интересом. В общем, женское-мужское в пьесе и спектакле переплетены очень плотно.
В центре этой истории три героини. Одна — Тамара, бывшая жена умельца Торика, который всю жизнь вырезает по дереву разные фигуры для детских садов и богатых дач. Она устала от безнадеги, надломилась и ушла от него. Но ненадолго: тащит ему то тортик с бутылкой, то штаны из благотворительного фонда. Возвращенка, одним словом. Возвращается к любви, которая ведь была, была, проклятая. И никак не отпускает, как фантомная боль в руке, которую отрезали. И Тамара Ольги Кирилочкиной уходит и возвращается. Проклинает и любит. Ярится и отчаивается.
Вторая героиня — Лиза. По речи понятно, что девушка с дипломом, но опростилась. Она любит Тошика. Лиза три часа моет полы в детском саду и пьет коньяк по утрам. Больше ни на что не хватает времени и сил. Потому что все остальное время она смотрит на своего любимого и ухаживает за ним. Софья Демидова играет Лизу сосредоточенно, без пафоса, без драматизма, умно и тонко.
Третья героиня — Надя. Соседка. Ей любить некого и ухаживать не за кем, поэтому она ухаживает за землей. Копает, выдирает, сажает, учит всех, как надо заботиться о земле. Мы все знаем таких женщин из подъезда, которые точно знают, как надо жить, но у самих не получилось. Не очень разобрался режиссер с этой героиней, поэтому хорошей актрисе Марии Шлейхер приходится играть типаж, что она честно и делает.
С. Демидова (Лиза), М. Купрыгин (Тошик), Д. Плохов (Торик). Фото И. Шарагина
В пьесе два героя. Один — резчик по дереву и творец будущего городского герба Торик. Именно от него никак не может уйти Тамара. Он все время думает о своем гербе, и взгляд его устремлен куда-то вдаль, поверх Тамары, в тот день, когда его герб будет водружен на знаменитые городские ворота и он испытает, наконец, момент славы. Потому что вот уже 65. А еще ничего не сделано для бессмертия. Тамару он любит, но не понимает, почему она ушла, что не так? И герой, кажется, должен быть талантлив. По крайней мере артист Дмитрий Плохов так его играет. Но понять, талантлив ли он, трудно. Вот жена так и не поняла. Верила, верила и ушла. Есть женщины, которые уходят от неталантливых мужчин.
Второй герой — Тошик. Ему лет тридцать. Кажется, он архитектор, но не совсем. Он нигде не работает, иногда бродит по городу, смотрит все время на экран ноутбука и что-то там мучительно ищет. На Лизу не смотрит вообще. Хотя периодически устраивает ей истерики, а в финале объясняет, почему он уходит. Михаил Купрыгин играет человека если и талантливого, то непонятно в чем. Про его талант ему говорит Лиза. Но по нему видно, что он был явно чем-то или кем-то травмирован. Может, в детстве мамой, к которой он уезжает в финале. Сейчас ведь много травмированных, практически все.
С. Демидова (Лиза), М. Купрыгин (Тошик), Д. Плохов (Торик). Фото И. Шарагина
Художник спектакля — Евгений Лемешонок. Это тот редкий в театре случай, когда кажется, что спектакль ставили все вместе: драматург, режиссер, художник и артисты. Потому что все сумели понять друг друга, сговориться. Пространство сцены кажется огромным и пустым, как город, в котором ночью затихает жизнь, и маленькие дома-коробки, разбросанные на сцене, стоят, придавленные ночным небом. В этом небе часто будут возникать видения. Например, знаменитые городские ворота, через которые пройдут все герои, потому что если загадать мечту и никому о ней не говорить, то она сбудется (сладкая песня из 60-х: «загадай желанье самой синей полночью и никому его не говори…»). И мы будем мучиться и думать: а какие у кого мечты? Но к финалу все-таки догадаемся, у кого — что. Хотя никто никому ничего не сказал. Может, и сбудутся.
И пожар вспыхнет в этом небе. Пожар, в котором сгорит выкинутый Тамарой герб. То ли во сне выкинутый? То ли в яви? И герб возникнет. Точнее, видение о гербе. Такое смутное, что невозможно будет понять: хорош ли он? А значит, непонятно: талантлив ли Торик?
И еще какая-то двухъярусная кровать, напоминающая строительные леса, сиротливо прячется в углу. Но после она выедет на середину сцены, и Торик вскарабкается наверх вместе с Лизой, единственной, кто слушает его, и он будет смотреть выше городских ворот, куда-то в небо, и будет напоминать капитана утлого суденышка в открытом море. Или художника-монументалиста в гигантской мастерской. А Лиза будет давать ему советы. Советы художнику — это вообще прекрасно! И самое главное, что в этот момент они оба счастливы. Она тем, что он слушает ее, а он тем, что она понимает его.
С. Демидова (Лиза), М. Купрыгин (Тошик), Д. Плохов (Торик). Фото И. Шарагина
А на авансцене выгорожен маленький уголок города Эн. Ячейка из городского улья, набитая старой мебелью, пыльными коврами, убогими украшениями бедной жизни. Торик, творец герба, сдает эту комнатку, потому что жена ушла, на чай и сухарики тоже деньги нужны, а творчество ничего не приносит, кроме убытка. И не то чтобы ему нужна мирская слава или почести. Вовсе нет. Он из того разряда творцов, которым, правда, ничего кроме чая с сухарями и не надо. Но мысль о том, с чем он придет к последнему своему часу, мучает его и заставляет напряженно вглядываться в будущее.
А Тошик, которого Лиза почти буквально носит на руках, как маленького больного ребенка, боится даже смотреть вокруг себя. Потому что жизнь вокруг отвратительна. Ему мерзкой кажется эта бедная комната, эти пыльные ковры, эта еда, которую ему готовит Лиза в чужой кухне на чужой сковороде. Режиссер наполнил это утлое пространство звуками. Вдруг включается настоящее радио, раздается шум чайника, шарканье тряпки по полу. Все это — насильственные звуки чужой жизни. Границы несвободы. И мы понимаем, что эти ненавязчивые знаки объясняют нам хрупкую душу Тошика, смертельно обиженного неполучившейся жизнью. Он не хочет соприкасаться с этой утварью, с этими звуками, с разговорчивым Ториком. У него все внутри натянуто, оскорблено. Поэтому он старается ни с кем и ни с чем не общаться даже взглядом. Только экран.
Мужчины здесь думают о будущем. Невозможно же тратить жизнь на настоящее, которое состоит из утомительных глаголов: постелить, подмести, приготовить, сварить, постирать, помыть, вскопать, посадить… И еще много глаголов нужно для того, чтобы обеспечить это проклятое сегодня. Торик мечтает о будущем гербе. Тошик видит в экране другую жизнь, смутную, расплывающуюся. Но другую и с другой.
С. Демидова (Лиза), М. Купрыгин (Тошик). Фото И. Шарагина
А настоящим в спектакле заняты женщины. Жизнь в чужой комнате? Лиза приволокла на себе огромный узел с бельем, два взмаха руками — и чужая постель прикрыта своей простыней. И взбита подушка, и постелено одеяло. Ложись, милый, отдыхай. А когда Тошик угрюмо ходит по улицам и курит, она лихорадочно преображает чужое пространство: скатывает ковры, в которых пыль и клещи, и Тошика это раздражает, переставляет мебель (женщины любят передвинуть всю мебель, чтобы любимому было уютно), убирает пластмассовые финтифлюшки, они оскорбляют эстетическое чувство Тошика. А когда после его упреков надо идти на работу, она яростно моет пол сцены. Она физически раздвигает дома-коробки и освобождает пространство. Для того чтобы Тошику легче было создавать будущее. Ну, и попивает, конечно. Пьет коньяк из чашки и слушает нравоучения чужого брошенного мужа о том, что пить вредно.
М. Купрыгин (Тошик). Фото И. Шарагина
Надя все время таскает на себе дома-коробки. Перетаскивает на себе город. После пожара, устроенного Тамарой, надо же землю в порядок привести. Лиза, брошенная Тошиком, сидит и смотрит ему в затылок, когда он уходит. Залипнуть на чей-то любимый затылок — это и есть счастье. Но не все мужчины это понимают. И уходят куда-то далеко, уносят свои затылки. Но и женщины не понимают, что не надо дышать в любимый затылок, надо вдаль смотреть, в будущее…
В общем, не для счастья создан человек… Или, как говорится в одной притче, встретились два человека и полюбили друг друга. Но ничего у них не вышло. Слишком они были разные. Он был мужчина. А она — женщина. Вот такой задумчивый, тихий, очень нежный спектакль поставил Павел Зобнин, хорошо понимающий то, что происходит с людьми, когда они такие разные.
В указателе спектаклей:
В именном указателе:
Комментарии 3 комментария
Всё же, кажется, и пьеса, и спектакль пытаются уйти от совершеннейшей банальности, преодолеть её, и достигают цели в неровном спектакле. Дело не в том, насколько талантлив резчик Торик. Не случайно же речь о гербе и вратах всего этого Города — одушевлённых художником или, наоборот, злостно халтурных. Не случайно создание Герба оказывается трудом Сизифа, герб сгорает и создаётся снова. (Так же и Надя (Мария Шлейхер) возделывает и возделывает землю, — как вампиловская Валентина чинит и чинит калитку, — и это сыграно актрисой. Актёр в роли Торика, Дмитрий Плохов великолепно даёт именно человеческое измерение проблемы несчастливого города N. Художественное, поэтическое трактуется здесь как спасение от кромешного опустошения. Первая же сцена в квартире резчика, с этим многократным автоматическим «Прикольно!» Лизы — точка отсчёта; Софья Демидова, намывающая полы, хлебающая коньяк, баюкаящая никчемного своего мужа (вот Михаилу Купрыгину не позавидуешь в этом спектакле), — к финалу становится, можно сказать, соратницей Резчика. Резчикова жена Тамара (Ольга Кирилочкина) — вот женщина в пределах своего «женского сюжета», задыхающаяся не от краски «серебрянки», а от разрушительной скудости воображения. Несчастная поджигательница. Город N — вот он, весь перед нами (художник Евгений Лемешонок), светящиеся окнами типовые коробки. Персонажи сдвигают их по-свойски. Город становится персонажем. В самом деле, интерьер и панорама в городе N — как везде и всюду; речь, однако, о нешуточном драматизме внутри такого, каждого, Города: драматизме одушевляющего и мертвящего начал. Но! у пьесы есть этот потенциал (режиссёр Павел Зобнин чуток к нему), — и всё же текст вязнет в трюизмах… Pardon, в рамках Володинского фестиваля — никуда не деться от высокой планки, до которой далеко пьесе молодого драматурга Баженовой.
В спектакле Березниковского драматического театра «Герб города Эн» (режиссер Павел Зобнин) Эдема нет вовсе. Вместо зелени, в которой утопает дом главных героев, — парочка несчастных кактусов, вместо яркого солнца — два светильника.
Мебель в квартире Торика (Дмитрий Плохов) накрыта грязными тряпками, не то для того, чтобы пыль от работы по дереву не оседала, не то потому, что бытовая жизнь для него давно заброшена.
Торик, художник, который буквально стремится к высокому, и в самом деле похож на величественного гнома. Оранжевая шапка с логотипом «Коляда-театра», торчащие уши и по-наивному открытое лицо. Он столь неловок, что этим и симпатичен. Рассказывая о своем гербе, Торик смущается, его захлестывают эмоции.
«Главные ворота города Эн. Достопримечательность…» — говорят актеры, глядя в камеру наверху. Евгением Лемешонком выстроена четкая вертикаль. Во время действия герои бродят среди маленьких макетов хрущевок. Конечно, человек Володина и человек Баженовой больше бытового пространства, однако перед силой судьбы, неба он по-прежнему мал (это особенно заметно, когда камера удаляется, оставляя персонажей внизу). Ниже этого полуметафизического пространства находится комната Лизы (Софья Демидова) и Тошика (Михаил Купрыгин) — место сгущения самого материального, удушающего. Каждый сантиметр комнаты с коврами заставлен старым хламом, ненужными газетами, страшными потрепанными советскими игрушками.
Размышления о высокой миссии Торика и Лизы постоянно перебиваются подавляющей «бытовухой» через невыносимый хаотический шум радио и лобзика. Неудивительно, что герои стремятся вырваться в пространство, которое выше их настоящей реальности, через творчество. Специально для этой цели у Торика есть лестница в небо — двухъярусная кровать, в которой когда-то спали его сыновья. Торик действительно принес в жертву семью ради особой миссии художника; лестница его хлипка, однако ввысь он утягивает за собой и Лизу, и Тошика. Даже Тошик, слабый, инфантильный и достаточно однозначный в трактовке Павла Зобнина, стремится к возвышению, ищет «повод для художественного высказывания» — перепинав домики так, чтобы те сложились в гармоничную композицию, он несмело ступает по крышам. Бесконечная глубина выси, сверхреальности, манит их. Там, под небом, Торик останется сидеть до самого финала, не желая мириться с земным счастьем Тамары (Ольга Кирилочкина). Лиза, для которой миссия и призвание были в любви-служении Тошику, к финалу отказывается подниматься наверх. В жизни Лизы больше нет надежд.
Для всех героев жизнь оказывается неустроенной, несчастной. «У каждого свой русский народный Эдем» — говорит Лиза. У героев спектакля Павла Зобнина русский народный Эдем зиждется на мечте и надежде на счастье.
Для меня самый интересный персонаж в спектакле Лиза. У Софьи Демидовой эта пьющая с утра в чайной чашке коньяк детсадовская уборщица — цельный, глубокий, мощный человек. Живет во мне, хотя видела давно и на экране только (фестиваль Коляда-plays)
14 ноября 2021
ШУМНЫЙ ДЕНЬ
День тишины к 100-летию Вахтанговского театра
Вот точно, что такого юбилея, какой отпраздновал Вахтанговский театр, мы на своем веку не видели. Ведь как обычно? Торжественный вечер, записные поздравляльщики из других театров… Иногда — целый хороший спектакль о своей истории (недавно такой сделал к юбилею «Современника» Виктор Рыжаков). Но вот чтобы такая неделя и такой юбилейный День тишины, — такого не было никогда.
Фото — Александра Авдеева.
100-летие встретили премьерой «Войны и мира». Всю неделю шли предпремьерные и премьерные показы этого огромного спектакля, залы ломились, интернет стонал, чепчики летели в воздух, трендом недели стали видео поклонов и оваций в финале (располагавшиеся рядом со мной холеные представительницы столичного бомонда, сидевшие позади Пескова и сбоку от Абрамовича, не слишком увлекавшиеся исканиями Андрея и Пьера, а также ходом Бородинской битвы, вскакивали снимать финал). Зал обрушивался триумфальными аплодисментами, а Лев Толстой с палкой, опасливо косясь на персонажей и недовольно поглядывая в зал — чего пришли? — проходил мимо шеренги своих героев слева направо. Ему фиолетово…
Фото — Александра Авдеева.
Спектакль «Война и мир» показал не только Наташу Ростову и князя Болконского, он показал завидное состояние труппы (в двух составах занято полсотни человек), готовой к смотру в свой юбилей. Все они красавцы, все они поэты, на передней лошади едет император Кирилл Крок, но его лошадь лишь расчищает дорогу, чтобы по ней шел Римас Туминас. На последнем фуршете (а театр принимал гостей после каждого спектакля) актеры надели на Туминаса шляпу и рубище Пьера, на котором было написано « Да русский я, русский» (по тексту Толстого), дали ему в руки хлеб и посох с фонарем: веди, свети, иди…
Римас Туминас.
Фото — Александра Авдеева.
Короче, неделя проходила шумно. Накануне юбилея — ритуальное посещение могилы Вахтангова, цветы другим ушедшим, огромная ночная монтировка всего театра… И — День тишины. Это вместо записных поздравляльщиков из других театров и иногда — хорошего спектакля о своей истории.
Кирилл Крок среди зрителей.
Фото — Александра Авдеева.
Кирилл Крок рассказывает, что был слегка ошарашен, когда на вопрос «Что будем делать в юбилей?», — Туминас, изолированный в тот момент на своем литовском хуторе, — сказал: «А ни хрена не будем» (лексический вариант фразы цитирую не вполне точно). И правда — ни хрена, просто он придумал поменять в этот день местами актеров и зрителей, а подмостки отдать тихим голосам ушедших.
В зале.
Фото — Александра Авдеева.
Придя в театр 13 ноября, можно было сидеть в зале и часами слушать, как читают Астангов, Лановой, Завадский, Любимов, Симонов, Гриценко, Ульянов, Целиковская… Длиннющий список. На сцене — только имя и фамилия. Зрители, сидящие в полумраке, аплодируют пустой сцене и голосам. Это потрясающе, они хлопают духам дома, своим воспоминаниям, воздуху десятилетий. Их никто не неволит, никто не выжимает из них реакции, как тюбик из пасты (любимая манера современного театра — включить на поклонах ритмичную фонограмму — и понеслись аплодисменты). Сами. Они аплодируют чему-то сами. Это таинство.
Фото — Александра Авдеева.
В финале опустился железный занавес, на котором, как на небосклоне зажигались легендарные фамилии: Мансурова, Целиковская, Яковлев… Полное сценическое небо звезд.
В рекреациях.
Фото — Александра Авдеева.
А зрительская часть превратилась в театр. Открытые кабинеты (кабинет директора театра — за музейным ограждениям, бездомный Крок бродил средь толпы и вел экскурсии), открытые мемориальные зоны. В театре чтут историю на постоянной основе, отдельный зал «Пристань» хранит в витринах костюмы ушедших Яковлева, Шалевича, Ланового, Коноваловой… и их личные вещи: военные реликвии и мирные награды, фотографии. Для экскурсий открыт и кабинет М. А. Ульянова, а в мемориальной комнате выставлены вещи Бориса Щукина, в частности — кепка с головы В. И. Ленина, подаренная Крупской первому исполнителю роли вождя. До недавнего времени считалось, что от легендарной «Турандот» не осталось ни одного артефакта. Сегодня Крок гордо показывает шапочку Тартальи: она отыскалась среди поступивших в театр на хранение вещей Щукина.
Сергей Маковецкий ведет экскурсию.
Фото — Александра Авдеева.
Экскурсии водили по театру Сергей Маковецкий и Андрей Ильин, Лидия Вележева и Александр Олешко. «Это самый громкий день тишины», — сказал Олешко, входя при мне в кабинет секретаря… Он был помят благодарными зрителями и, кажется, на его пиджаке не хватало пуговиц…
В фойе.
Фото — Александра Авдеева.
Все стены театра в эти дни завешаны фотографиями. Прикиньте, сколько их за сто лет? Но 13 ноября зрители фотографировались у льва из «Дяди Вани» и впервые близко видели костюмы и реквизит (все большое фойе и рекреации заставили выставочными подиумами с манекенами). Они встречали в фойе Ирину Купченко и брали автографы у Евгения Князева, здоровались с Туминасом и Рутберг, живая Максакова ходила там же, где они…
Большой фойе.
Фото — Александра Авдеева.
Толпа напоминала метро в час пик, только «пик» был эмоциональный. К 14:00 закончились юбилейные значки числом 2000, буклеты (2000) и шампанское, рассчитанное на 1500 человек. Театр не ожидал такого многолюдства по qr-кодам. Я не застала ни шоколадного фонтана, он иссяк моментально, ни печенья-угощенья… Я застала толпу преданных театру зрителей, возбужденных актеров, открывавших им свой дом, завершение гигантской работы, «запаренного», как он сам сказал, Крока и Туминаса в плотной толпе поклонников.
Юрий Бутусов.
Фото — Александра Авдеева.
Кто не толкался — сидел в зале второго этажа и смотрел запись «Турандот» — ее крутили нон-стопом весь день.
Когда я уходила с Арбата, в театр заходила пятая тысяча человек… Никогда в своей истории Вахтанговский не испытывал такого приступа зрительской любви. Завоеванной столетием и укрепленной последними пятнадцатью годами (Туминас и Крок).
На весь квартал звучал вальс из «Турандот», щемящая музыка Фаустаса Латенаса к «Евгению Онегину». Надо было спешить на вокзал, а то бы стояла и слушала. Как те — в зале… А потом аплодировала бесстрашном гуманному акционизму, этому безумству художественного и человеческого Дня тишины, на который решился театр в свои преклонные лета.