Что такое правый национализм

Левый национализм

1. Неизбежность национализма

Сегодня совершенно очевидно, что будущее российской политики неизбежно будет окрашено национализмом. Это касается не только патриотической оппозиции, но и в значительной мере самого правящего режима, который последовательно эволюционирует в этом направлении все больше и больше. Подобные тенденции прослеживаются сегодня в декларациях правящей партии «Единая Россия». Это вынужденная мера, продиктованная усилением давления масс, однозначно заявивших о своей поддержке национальных лозунгов. Интернационально-либеральная политика очень быстро была отвергнута народом, и, не желая возвращаться к коммунизму, правящий режим был вынужден позаимствовать многое у патриотической оппозиции — особенно у патриотов-некоммунистов (монархистов, национал-демократов, православной общественности и т.д.)

Обращение к национализму в нынешней (и еще с большим основанием в грядущей) российской политике неизбежно еще и потому, что в России в XX веке уже исчерпаны полностью все остальные магистральные идеологии “интернационального” толка. Коммунизм в его чистом догматическом виде полностью трансформировался еще и при советском режиме, который вобрал в себя де факто (но не де юре!) многие национальные компоненты, а догматический либерализм полностью дискредитировал свои методы в глазах народа как за недолгий период в 1917, так и за более продолжительный срок, начиная с 1991 года. Строго говоря, XX век знает только три формы глобальных идеологий — либерализм (либеральная демократия), коммунизм (советизм, социализм) и национализм. Конечно, эти три макроидеологии часто варьируются, заимствуют друг у друга определенные элементы, но все же именно они представляют собой три общих идеологических полюса, распадающиеся в конкретной политической реальности на множество версий, вариантов, оттенков и нюансов, составляющих палитру живой политики. В случае политической истории России сегодня на повестке дня стоит именно национализм, и показатель силы и мощи этой идеологии можно увидеть уже в том, что и либеральная и левая (коммунистическая) оппозиция стараются любой ценой применить к себе национальные лозунги и патриотические декларации.

Русский национализм сегодня это и компенсация за психологическую травму при смене идеологических систем, и форма нового народного самоутверждения (пострадавшего от развала великой державы), и естественное заполнение культурного вакуума, и ответ на сепаратистские и шовинистические выступления бывших “братских народов”, и удобное и простое решение для выхода энергий социального протеста. Россия уверенно и однозначно вступает в эру национализма. Поэтому самое время отнестись к этому вопросу вполне серьезно и попытаться выяснить различные версии национализма как идеологии, чтобы облегчить для людей понимание этого политического явления и помочь выбрать то, что им более соответствует.

2. Национализм правый и левый

В самых общих терминах можно разделить национализм на правый и левый. Правый национализм является всегда с необходимостью капиталистически оринетированным, буржуазным. Никакого другого правого национализма просто не существует, так как романтические грезы о возможности феодальной реставрации, которые довольно популярны в православно-монархических кругах, на практике лишь прикрывают собой реабилитацию капитализма, как это было и у русских крайне-правых (черносотеннцев, монархистов и т.д.) в России начала XX века. Иными словами, правый национализм в наших условиях является рыночным и либеральным в своей экономической части. Неудивительно, что именно такой правый национализм используют и современные российские либералы, убедившиеся на практике, что “утопический либерализм” интернациональной ориентации к России никак не применим.

Левый национализм, напротив, придерживается социалистической, синдикалистской, плановой ориентации. Он ратует не за свободный рынок, но за участие государства и общества в процессе распределения материальных благ. Но в отличие от “догматического социализма” левый национализм стремится адаптировать идею социальной справедливости к конкретным национальным условиям. Иными словами, такой национализм понимает общество не механически и абстрактно, как совокупность индивидуумов, но как органическое, историческое, культурное, политическое и подчас этническое единство — т.е. как нацию. Совершенно очевидно, что правящая ныне партия «Единая Россия» ориентируется именно на такой левый национализм, хотя уровень осознания этого и варьируется от высказываний левого Андрея Исаева до более правого дискурса Сергея Шойгу.

3. Третий путь и левый национализм

Именно идеология «третьего пути», не либерального и не коммунистического, в политической истории XX века легла в основу того, что привыкли называть фашизмом или нацизмом, так как фашистский режим Италии и национал-социалистическое государство Гитлера были основаны именно на таком принципе сочетания национальных и социальных аспектов. Именно наличие элементов идеологии «третьего пути», а не расизм, антисемитизм, тоталитаризм, этатизм и т.д., свойственные фашизму и нацизму, является основной чертой левого национализма в самом широком понимании этого слова. Левый национализм — это Третий Путь, отвергающий как либерал-интернационалистическую, так и интернационал-коммунистическую догматику, но заимствующий от либерализма принцип свободы “мелкого предпринимательства”, а от социализма — участие государства в обеспечении социальной справедливости в вопросе производства и распределения. При этом левый национализм не просто компромисс между двумя другими макроидеологиями; он представляет собой совершенно самостоятельную политико-экономическую доктрину, довольно гибкую в частностях и свободную от жесткой догматики, но в то же время имеющую строго определенные рамки.

Безусловно, термины фашизм и национал-социализм крайне дискредитированы в современном мире, так как после победы двух номинально “интернационалистических идеологий” в лице союзников над странами Оси во Второй мировой войне победители сделали все возможное, чтобы “демонизировать” альтернативный им политико-экономический уклад. Фашизм для современного человека — это “преступление”, “насилие”, “террор”, “геноцид”. Но обратите внимание на тот факт, что для западных либералов времен холодной войны коммунизм также воспринимался как синоним “преступления”, “насилия”, “террора” и “геноцида”, а для коммунистического лагеря всеми этими негативными характеристиками обладал буржуазный мир. Трудно сказать, кто совершил больше преступлений над человечеством, исторические коммунисты, нацисты или либерал-капиталисты (которые, кстати, ответственны за введение работорговли и геноцид краснокожих в Америке). Однако знание о ГУЛАГе не останавливает нынешних коммунистов в их защите своей идеологии, а информация о бесчинствах контрас или ангольской оппозиции на содержании США не ужасает “свободный мир”. Идеология не бывает преступной, лишь ее конкретная практическая реализация может повлечь за собой чудовищные эксцессы и извращения. Но ответственность за это лежит на практиках, а не на идеологах. Все это следует отнести и фашизму. В политологическом контексте фашизм — это идеология на основе левого национализма, и не более того. Чтобы оставаться в рамках реальности и не впадать в эмоциональные срывы следует понимать под этим словом только идеологию и нечего больше.

Левый национализм не имеет ничего общего с крайним национализмом, с неким национал-радикализмом на грани шовинизма и расовой ненависти. Расистский и даже шовинистический аспект присутствовал в германском национал-социализме, однако, отнюдь не он определял сущность идеологии. Итальянский фашизм, к примеру, не имел никакого расистского или антисемитского элемента, утверждая в центре своей доктрины “этатизм”, ценность государства. В Испании Франко и Португалии Салазара также шовинистический элемент отсутствовал. И если говорить о чистой форме фашизма, как идеологии, то все шовинистические эксцессы в нем случайны и вредны. Кроме того, бытовой и даже политический шовинизм может быть вполне характерен и для нефашистских, национал-капиталистических режимов и партий.

4. По ту сторону демагогии

Нынешняя политическая судьба России зависит от ясного и однозначного выбора между правым и левым национализмом. Ни чистый коммунизм, ни чистый либерализм более не возможны и неадекватны. Те, кто стремятся, вопреки очевидности, настаивать на своих догматах, обречены на маргинализм и, в конечном счете, на политическое небытие. Идеология левого национализма противостоит национал-либерализму или правому буржуазному национализму. Все остальное вопрос политических маргинальных сект. Конечно, к это очень трудно признать и осознать, т.к. к понятию левый национализм с подачи либералов-западников прочно приклеился негативный шлейф «фашизма», и нацистской Германии, в войне с которой было пролито так много русской крови. Однако мы уже отказались от многих догм, раньше казавшихся незыблемыми. Необходимо сделать и еще один шаг — освободить термин левый национализм от исторических параллелей и осмыслить эту доктрину беспристрастно и полноценно. Левый национализм в России не имеет серьезных исторических прецедентов, а эксцессы этой идеологии в Германии — дело исключительно немцев и их национальной специфики. Русская история не может привести ни одного серьезного аргумента в доказательство “преступного” характера левого национализма, поскольку такового еще просто никогда не существовало в полной мере. На русском коммунизме — печать гигантских репрессий. На русском либерализме — кровь расстрелянного парламента. На левом национализме — ничего. Это — девственная идеология, не запятнавшая себя еще ничем. Кстати, итальянские неофашисты из Социального итальянского движения успешно работают в правительстве Италии, и Фини, их лидер, снимавшийся ранее только на фоне кельтских крестов, сегодня позирует на фоне американского президента. И это в Италии, где фашистский тоталитаризм еще оставил некоторые отпечатки в национальной памяти! Что же говорить о России, где подобных прецедентов вообще не было.

Идеологическая робость и интеллектуальная слабосильность лидеров патриотической оппозиции заставляет ее до сих пор вздрагивать от пламенных национал-большевистских речей. Почему мы привыкли возмущаться, когда патриотов называют “красно-коричневыми”? — Таковы естественные цвета нашей крови и нашей почвы, точный символ левого национализма, ориентированного на социальную и национальную справедливость.

5. Национальная антибуржуазность

Встает вопрос о том, в чем различие между правым и левым национализмом, если выбор между ними столь значителен для судьбы России? Это довольно сложная проблема. Она имеет отношение к осмыслению большевистской революции.

У националистов есть две оценки большевистской революции. Первая однозначно негативная. Она свойственна для правых националистов. Они считают, что предреволюционная реальность России (т.е. де факто буржуазно-националистический строй) был безупречным и идеальным, а сама Революция была спровоцирована чуждыми элементами (знаменитая теория “иудо-масонского заговора”). Правые националисты считают, что социальную форму народное восстание приобрело по “недоразумению”, в ответ на “провокацию” марксистов и прочих “подрывных” элементов. Такова была традиционная оценка революции русскими крайне правыми. Из нее проистекает логически радикальный антикоммунизм и антисоциализм.

Вторая оценка была дана русскими националистами евразийской и национал-большевистской ориентации, которые увидели в революции спонтанный и стихийный протест русской народа против отчуждающего и мертвящего распространения капитализма и либерализма в России. Это характерная позиция левых националистов, которые, соответственно, отвергали безусловный антикоммунизм и симпатизировали тенденциям третьего пути. С их точки зрения, большевистская революция была искаженным, но сугубо национальным явлением. Так же, кстати, считал и Муссолини.

Пока правящий режим был ориентирован на чистый интернационал-либерализм обе ветви нынешнего патриотического движения (и левые националисты и правые) так или иначе находились в непримиримом противостоянии с властью. Но постепенно идеологическая ситуация в обществе стала меняться, современные наследники этих двух мировоззрений все больше отдаляются друг от друга. Конечно, дело осложняется еще и тем, что коммунистический фланг оппозиции по инерции и недоразумению продолжает использовать антифашистскую риторику, что вносит в процесс национальной эволюции самих коммунистов неснимаемое противоречие. (Кстати, рано или поздно такая идеологическая заторможенность коммунистов приведет их движение к полному вырождению.)

Левый национализм терпимо относится к коммунистам, так как здесь существует определенная близость социальной программы и антибуржуазный пафос. Но для реального и полноценного политического сотрудничества сами коммунисты должны пересмотреть свой устаревший и неадекватный догматизм. В общем движении левого национализма и национально ориентированным коммунистам найдется достойное место, если же они будут настаивать на своем доктринерстве, серьезного политического будущего в России у них нет. Это касается и других левых движений.

Тема левого национализма сегодня становится самой актуальной. Постепенная эволюция правящего режима в сторону левого национализма окончательно утверждает и демонстрирует особость этой идеологии как самостоятельной, последовательной и радикальной альтернативы, как законченного мировоззрения, не нуждающегося более в спонтанных и хрупких альянсах с теми, кто является лишь политическим попутчиком.

Более того, левый национализм — это состояние общественной мысли сегодня, это сочетание естественного национального консерватизма и страстного желания истинных перемен. И в самом этом спектре есть свои полюса и центры, свои версии и трактовки, свои полемики и свои различия. Левый национализм открыт всем — коммунистам и анархистам, отвергающим мещански-воровской капитализм, радикальным националистам, стремящимся установить в России истинно Русский Порядок, национал-революционерам, жаждущим великого духовного и социального обновления нашего священного народа. Масло по малу именно левый национализм становится идеологической осью. Этот процесс развивается, и в скором времени, каждый, кто захочет играть хоть какую-то политическую роль, вынужден будет однозначно заявить о своем отношении к левому национализму. По этому критерию и будут определять его политическую ориентацию.

Источник

Вот — правый поворот. Кого в Европе называют наследниками Гитлера и почему из-за них общество оказалось на грани раскола

В 1989 году в странах Восточной Европы пали коммунистические правительства. Их народы с энтузиазмом начали свой путь к демократии, который привел их в Евросоюз. Концепция единой Европы восторжествовала. Однако новых союзников вскоре начали критиковать за консерватизм и отказ от европейских ценностей. В Брюсселе это объясняли наследием коммунистического прошлого, но затем и в старых западных демократиях начали набирать популярность консерваторы с правыми идеями. Их объединила нелюбовь к мейнстримной политической повестке, мигрантам и либеральным ценностям. Теперь центральные европейские медиа клеймят их как «наследников Гитлера», а в парламентах все громче звучат заявления о том, что правые политики и их сторонники стали главной угрозой европейским ценностям. «Лента.ру» в рамках проекта «Проблемы первого мира» разбиралась, в чем причина роста популярности ультраправых в Европе и почему их успех привел к расколу в европейском обществе.

Уклон вправо

В 1992 году американский философ Фрэнсис Фукуяма выпустил книгу «Конец истории». В ней обозначалось окончательное завершение главного противостояния второй половины ХХ века — холодной войны. Причем противостояние это было не только геополитическим, но и идеологическим: столкнулись две системы, два образа жизни. Фукуяма считал, что в холодной войне победили не только Соединенные Штаты, ставшие единственной сверхдержавой, — победил сам жизненный уклад Запада, который для американского философа олицетворяла либеральная демократия. Мог ли он знать, что спустя 30 лет Европа вновь станет ареной идеологических столкновений, а ее либеральные ценности подвергнутся жесткой критике.

После падения коммунистических правительств в 1989 году к власти в странах бывшего соцлагеря пришли ориентированные на западные ценности либералы. Но ненадолго. Вскоре их сменили махровые консерваторы. Премьером Венгрии стал Виктор Орбан, добавивший в конституцию упоминания Бога и христианства, а в Польше — партия «Право и справедливость», законодательно ограничившая аборты и права ЛГБТ.

Тогда в Брюсселе это списали на «политическую незрелость» восточноевропейцев, недавно избавившихся от коммунистической диктатуры. Однако вскоре правые политики — или, как их часто называют, популисты (апеллирующие к мнению широких народных масс) — начали набирать популярность и в Западной Европе. Для правящих политических элит это стало тревожным сигналом, а новых правых начали называть ни много ни мало наследниками Гитлера.

«Шведские демократы», «Австрийская партия свободы» и французский «Национальный фронт» стали третьими по популярности партиями в своих странах; «Альтернатива для Германии» победно прошла региональные выборы, а ее союзники из «Пегиды» (Patriotische Europäer gegen Islamisierung des Abendlandes — «Патриотичные европейцы против исламизации Запада») собирали многотысячные демонстрации в крупных немецких городах. В Великобритании евроскептикам удалось добиться выхода страны из ЕС, а в Италии правые популисты из «Лиги Севера» вошли в правительство.

Западная Европа, долгие годы остававшаяся бастионом толерантности и либеральных ценностей, поддалась «правому поветрию». Все то, что определяло облик региона последние 30 лет, подверглось яростной критике.

Правда, надо отметить, что система ценностей, опираясь на которую тысячи избирателей критикуют свои правительства, довольно эклектична. Однако у всех европейских правопопулистских движений есть общие родовые черты, которые объединяют их сторонников от Лиссабона до Варшавы.

Разочарование масс

Главный тезис современного правого популизма — необходимость защиты «простого народа» от коррумпированной элиты, оторванной от своих корней. При этом, как отмечает Бритта Шелленберг, доцент мюнхенского университета имени Людвига и Максимилиана, лидеры популистских партий сознательно выносят за скобки определение, кто именно является «народом». По ее словам, это делается для того, чтобы обойти тот факт, что интересы разных социальных групп зачастую противоречат друг другу. В качестве примера она привела «Альтернативу для Германии», которая отложила вопрос публикации социально-экономической программы партии перед региональными выборами в 2016 году, чтобы не сужать электоральную базу.

Базовое положение популизма — существование народа как некоего целого, некоего единого политического тела

Противостоит народу, разумеется, элита, которую лидеры популистов видят такой же гомогенной. По их мнению, вся политическая жизнь нынешней Европы — это лишь имитация. Политики из «системных» партий изображают борьбу между собой, хотя на самом деле представляют один политический класс и имеют единые интересы, заключающиеся в сохранении собственной власти. Причем та же «Альтернатива для Германии» не стесняется в выражениях для обличения такого положения дел. К примеру, она обвиняет ведущие СМИ страны в сговоре с элитами и использует термин Lügenpresse («лживая пресса»), который активно употреблялся нацистами. Критика «некомпетентного политического класса», провалы которого СМИ защищают «потоком лжи», характерна и для Марин Ле Пен из французского «Национального фронта».

Причем такие взгляды в Европе высказывают не только популисты, но и серьезные исследователи. К примеру, профессор Кристофер Лэш в книге «Восстание элит и предательство демократии» пишет, что властные элиты «утратили связь с народом». Об отчуждении между элитами и обществом говорят Томас Пикетти в популярной книге «Капитал в XXI веке» и Джозеф Стиглиц в «Цене неравенства». И у такого единодушия есть причины.

Первые 30 лет после Второй мировой войны в Европе называют «славным тридцатилетием». В этот период началась интеграция, шел бурный экономический и демографический рост, сформировался обширный средний класс.

Европейские правительства с участием все тех же либеральных экономистов приступили к масштабным программам приватизации, сократили социальные выплаты, перестали поддерживать местных производителей, стремясь к максимальному невмешательству государства в дела бизнеса.

Падение Советского Союза лишь усугубило этот процесс. Западным странам больше не надо было окружать заботой своих граждан, чтобы ослабить влияние советской пропаганды и не множить электорат доморощенных коммунистов. Уровень жизни рабочих и части среднего класса упал. Пропасть между миром капитанов бизнеса, политиков, магнатов и «простым человеком» заметно выросла. Как показывает доклад World Inequlity Databes (WID), с 1980 года неравенство в Европе постоянно растет, пусть и не такими темпами, как в США или Азии. Авторы связывают это именно с масштабными программами приватизации, которые прошли в Европе в последней четверти XX века.

В политике послевоенной Европы господствовали центристы, христианские и социал-демократы. Все они провозглашали целью «государство всеобщего благосостояния», просто шли к ней разными путями. Но в конце 1970-х они начали отказываться от своего идеологического ядра и брать на вооружение леволиберальные идеи: поддержку меньшинств и опору преимущественно на средний класс. Особенно заметно это было как раз на примере социалистов, ранее позиционирующих себя как защитников рабочих. Например, Социал-демократическая партия Германии (СДПГ) при Герхарде Шредере провозгласила курс «новой середины» и переформатировалась в партию среднего класса. Все это привело избирателей центристских партий к разочарованию в своих политических представителях.

Евротюрьма народов

Еще глубже разрыв с элитами ощущается в масштабах всего Евросоюза. В последние годы с ростом влияния институтов ЕС исследователи все чаще говорят о существовании в объединении так называемого дефицита демократии. Население европейских стран участвует напрямую лишь в выборах Европарламента, роль которого невелика. А вот органы, непосредственно принимающие решения, никем не избираются, поэтому граждане воспринимают их как полностью неподотчетные.

Здесь, кстати, и пролегает основное отличие правых популистов новой волны от классических ультраправых партий Европы, выступающих со схожей антибрюссельской и антимигрантской риторикой. Для «старых» правых характерно стремление к жесткой авторитарной организации власти (что можно видеть на примере Орбана в Венгрии или «Права и справедливости» в Польше), в то время как новые популисты апеллируют к демократии и заявляют, что стоят на страже демократических процедур, к уничтожению которых, по их мнению, стремятся нынешние элиты с целью сохранения своей власти.

Поэтому органы власти ЕС часто становятся мишенью критики для популистов. Их обвиняют в попрании национального суверенитета, попытке уничтожить национальное самосознание, нежелании вводить протекционистские меры, что якобы привело к гибели и упадку европейской промышленности. Элиты ЕС видятся популистам представителями некоего «глобалистского» проекта, который в интересах крупного бизнеса переводит промышленность в страны третьего мира (ведь рабочая сила там дешевле) и ввозит мигрантов, чтобы уничтожить европейскую идентичность.

Доцент кафедры коммуникативных исследований Брюссельского университета Бенджамин Де Клин объясняет, что в Европе набирает популярность мнение, что ключевые решения принимаются именно неизбираемыми органами власти и зачастую при участии крупного бизнеса. Это приводит к популистским партиям новый электорат, который видит в ЕС не только угрозу национальной идентичности, но и угрозу демократии.

Новые крестоносцы

Еще один ключевой вопрос, объединяющий европейских правых, — интеграция европейских мусульманских общин. Антимигрантская тема давно стоит на повестке дня, но раньше у ультраправых партий не получалось успешно ее использовать. Дело было как раз в их радикальной повестке.

Популисты — или, как их еще называют, новые правые — работают с антимигрантской темой иначе: они стараются избегать заявлений, которые можно однозначно расценить как ксенофобские. К примеру, лидер французского «Национального фронта» Марин Ле Пен неоднократно подчеркивала, что ее партия не имеет ничего против легальных иммигрантов, встроенных в структуру французского общества. Проблема миграции рассматривается не через призму столкновения культур, а прежде всего с социально-экономической точки зрения: приток дешевой рабочей силы ведет к снижению зарплат и обнищанию общества.

Активно работают правые популисты и на поле своих идеологических врагов. К примеру, «Альтернатива для Германии» критикует правительство за неспособность справиться с радикальным исламским фундаментализмом, который явно противоречит нормам европейского общества — толерантности, демократии, равным правам женщин и представителей ЛГБТ-сообщества. Это делает популистские программы более респектабельными и привлекает под их знамена новых сторонников.

Впрочем, Бенджамин Де Клин считает, что необходимо проводить четкую грань между популизмом и национализмом. По его мнению, не все националистические партии являются популистскими и не все популистские партии — националистическими.

«Они мыслят в разных плоскостях. Националисты стремятся представлять всю нацию, для них существует она сама — и против нее другие [нации]. У популистов же этот раздел идет иначе: народ против элиты. Выходит, что ксенофобия в популистских программах получилась как бы из-за того, что «простой народ» был предан своими элитами, которые отдали предпочтение мигрантам», — поясняет он.

Социальная база

Новый электорат популисты привлекают и за счет социальной риторики. Современная Европа переживает кризис государства всеобщего благосостояния, безработица среди молодежи и неуверенность в завтрашнем дне растет. Об этом свидетельствуют, например, результаты опроса фонда Бертельсманн:

Все это совпало с кризисом левых партий. Часть из них была деморализована падением Советского Союза, часть перешла на неолиберальные позиции, сосредоточившись на защите прав меньшинств и забыв о рабочем электорате.

Его и подобрали правые популисты. Недавние социологические исследования показывают, что основная социальная база французского «Национального фронта» — рабочие и безработные, в то время как за левоцентристскую Социалистическую партию чаще голосуют представители более обеспеченных слоев населения. Рабочие и безработные также составляют основу электората «Австрийской партии свободы».

В Германии же популистов поддерживает мелкий средний класс, разочаровавшийся в Ангеле Меркель и чувствующий себя социально незащищенным. Так, опрос, проведенный журналом Der Spiegel в разгар миграционного кризиса в 2015 году, выявил страх роста безработицы у 43 процентов немцев. Из-за наплыва беженцев граждане также опасались всплеска преступности (51 процент) и терроризма (54 процента). Год спустя опрос продемонстрировал, что 57 процентов немецких граждан ощущают бессилие и невозможность что-либо изменить в своей стране.

Но теперь популистов поддерживает не только рабочий класс, но и бизнес. Часть предпринимателей (прежде всего промышленники) недовольны тем, что их продукция не выдерживает конкуренции с более дешевыми китайскими или индийскими товарами. Этим объясняется то обстоятельство, что во главе праворадикальных популистских партий нередко оказываются представители высших слоев. «Неправильно думать, что электорат популистов — это только люди с социального дна или те, кто конкурирует с мигрантами за работу», — отмечает Бенджамин Де Клин.

Образы будущего

Сейчас наступление правых популистов в Европе замедлилось. Прежде всего это связывают с тем, что европейские правительства предпринимают множество усилий для дискредитации этих политических движений. Однако причины, которые помогли им набрать популярность, не исчезли. Кроме того, политика дискредитации скоро потеряет свою эффективность.

Как считает Бритта Шелленберг, попытки выставить современных популистов наследниками авторитарных режимов ХХ века может привести к обратному эффекту. «Люди слышат, что “Альтернатива для Германии” — это нацисты, а потом видят, что эта партия выступает за расширение местного самоуправления, например. В итоге они понимают, что правительство им врет. И ровно об этом их предупреждали популисты», — объясняет политолог. С этим согласен и Бенджамин Де Клин.

Правые смогли довольно убедительно доказать своим сторонникам, что именно они представляют простых людей. В итоге любые попытки их критиковать становятся антинародными. И справиться с ними можно, лишь реализуя хотя бы часть их программы

В итоге европейское общество раскалывается все сильнее. Часть молодежи верит заявлениям о том, что избиратели популистских партий — радикалы, стремящиеся разрушить европейские ценности, а потому вполне искренне их ненавидит. Электорат популистов еще больше убеждается в том, что правительство «оторвано от народа» и не желает их слушать. Своих оппонентов они считают «предателями европейской цивилизации». В итоге единая Европа переживает куда более страшный раскол, чем тот, который породило существование социалистического блока. Потому что сейчас он проходит внутри каждого общества, между друзьями, коллегами и даже членами семьи.

Источник