Что такое постыдное удовольствие
Что такое постыдное удовольствие
Art Traffic. Культура. Искусство запись закреплена
Александр Павлов. «Постыдное удовольствие. Философские и социально-политические интерпретации массового кинематографа» (2014)
До недавнего времени считалось, что интеллектуалы не любят, не могут или не должны любить массовую культуру. Те же, кто ее почему-то любят, считают это постыдным удовольствием. Однако последние 20 лет интеллектуалы на Западе стали осмыслять популярную культуру, обнаруживая в ней философскую глубину или же скрытую или явную пропаганду. Отмечая, что удовольствие от потребления массовой культуры и главным образом ее основной формы – кинематографа – не является постыдным, автор, совмещая киноведение с философским и социально-политическим анализом, показывает, как политическая философия может сегодня работать с массовой культурой. Где это возможно, опираясь на методологию философов – марксистов Славоя Жижека и Фредрика Джеймисона, автор политико-философски прочитывает современный американский кинематограф и некоторые мультсериалы. На конкретных примерах автор выясняет, как работают идеологии в большом голливудском кино: радикализм, консерватизм, патриотизм, либерализм и феминизм. Также в книге на примерах американского кинематографа прослеживается переход от эпохи модерна к постмодерну и отмечается, каким образом в эру постмодерна некоторые низкие жанры и феномены, не будучи массовыми в 1970-х, вдруг стали мейнстримными.
Книга будет интересна молодым философам, политологам, культурологам, киноведам и всем тем, кому важно не только смотреть массовое кино, но и размышлять о нем. Текст окажется полезным главным образом для тех, кто со стыдом или без него наслаждается массовой культурой. Прочтение этой книги поможет найти интеллектуальные оправдания вашим постыдным удовольствиям.
Введение в постыдное удовольствие
I. Теория низких жанров
1. Комедия черного цвета: шутки над смертью
2. В защиту «вульгарного авторского кинематографа»
3. Модернистское кино растворяется в воздухе
III. Модернисты
1. Психофизикализм Дэвида Кроненберга
2. Поп-модерн Стэнли Кубрика
3. Американская готика Фрэнсиса Форда Копполы
IV. Постмодернисты: Славой Жижек и Фредрик Джеймисон смотрят кино
1. Искусство смешного возвышенного
2. Гид по кинематографу, извращенному идеологией
3. Гранде латте с сиропом «критика капитализма»
4. Антиутопия, капитализм и прогресс: непростые отношения
V. Лики монстра
1. Телемертвецы: эволюция образа зомби
2. Зомби 2: другой взгляд на живых мертвецов
3. Секулярные вампиры
4. Социальное измерение страха: Хэллоуин и дома с привидениями
5. Маньяки в синих воротничках
VI. Анимированная политика
1. «Симпсоны» как политика и идеология
2. «Южный парк», мультипликационные войны и современная политическая философия
3. «Южный парк» возвращается: где работают аргументы Ad hominem
VII. Случаи американской киноидеологии
1. Скрытые механизмы идеолоеии в «бойцовском клубе»
2. Консервативное десятилетие
3. Воспитание патриотизма
4. Либерализм для самых маленьких
5. Стратегии феминизма на больших экранах
Книга будет интересна молодым философам, политологам, культурологам, киноведам и всем тем, кому важно не только смотреть массовое кино, но и размышлять о нем. Текст окажется полезным главным образом для тех, кто со стыдом или без него наслаждается массовой культурой. Прочтение этой книги поможет найти интеллектуальные оправдания вашим постыдным удовольствиям.
Что такое постыдное удовольствие
После занятий подружки сидели в своем любимом кафе. Они учились в консерватории: Катя и Тома — по классу скрипки, а Соня заканчивала факультет сольного пения и оперной подготовки. Когда принесли по второму коктейлю, Соня сказала: «Девочки! Я должна вам признаться! У меня есть гилти плеже!» Катя запричитала: «Бедная моя!». Тамара деловито произнесла: «Так, ничего не бойся! Врача найдем, лекарства достанем».
«Девочки! Гилти плеже — это не болезнь, а такое скрываемое удовольствие, о котором не принято говорить окружающим. Но вы — мои любимые подружки. У меня от вас секретов нет. Вот я вам и решилась рассказать!» Катя и Тома, онемев, смотрели на подругу. Сонина мама — оперная певица, а папа снимает сложное концептуальное кино. В их доме спорят о Шагале, смотрят Пазолини, слушают Корелли. Что такого страшного могло случиться?
Соня выдохнула и решительно произнесла: «Девочки! Это ужасно! Мне нравятся песни «Ласкового мая!»
Английское guilty pleasure в переводе звучит как «постыдное, тайное удовольствие». Гилти плеже — это не скелеты в шкафу, а такой секрет, который приносит его обладателю и минуты счастья, и стыд. Как в вышеописанной истории, где героиня, не сумев освободиться от чувства вины, призналась подругам о своем увлечении. Для нее, студентки консерватории, дочери таких высокодуховных родителей, кажется неправильным увлечение попсой.
Под двусмысленным английским guilty pleasure обычно скрывается невинное занятие, например, лузганье семечек, увлечение примитивными компьютерными играми, чтение ужастиков.
Для множества людей эти действия являются абсолютной нормой. Так, те же песни про белые розы и седую ночь поклонники «Ласкового мая» считают культовыми хитами на все времена. Но для носителя гилти плеже — это моветон, дурной тон, после приносящий угрызения совести.
Вещи превращаются в модные guilty pleasure, если скрываются от близких и знакомых. Многие уверены, расскажи они сейчас о своем маленьком секрете, окружающие посчитают их неинтересными и невзыскательными.
Создать определенный список таких тайных вещей, за которые бывает стыдно, невозможно. Те действия, которые одни не решаются предать огласке, другие считают самыми обычными. Кто-то обожает котов Ложкина, с удовольствием читает Донцову и не стыдится носить кигуруми.
Жизнь современного человека настолько открыта, что по профилям в социальных сетях можно узнать о его предпочтениях и интересах. И часто этот образ несколько приукрашен. На завтрак — овсяная каша с ягодами и смузи, йога в парке, отдых на Багамах и тысяча роз от любимого. Но фото моментов, например, как человек поедает китайскую лапшу и загорает на крыше гаража, за что ему бывает стыдно, в его инстаграм никогда не попадут.
Обладатели плеже-секретов могут заводить по несколько профилей в соцсетях. В одном выставляются вещи, за которые не стыдно перед окружающими: модная музыка, стильные наряды, вечер при свечах. А другая страничка — для души. Вот здесь и рецепты вкуснейшего шашлыка с картошечкой, песни Верки Сердючки, набившие оскомину цитаты, картинки с одеждой из 80-х. С обезличенным профилем человек не испытывает эмоциональных переживаний, что на страничку наткнутся друзья и знакомые.
В последние годы стало модным озвучивать свои guilty pleasure. На форумах и у популярных блогеров можно найти множество признаний в своих тайных увлечениях.
Казалось бы, взрослый человек и отдыхать должен также по-взрослому: ходить в музеи, смотреть хорошие фильмы и постановки, на выходные выезжать семьей за город. Но все время быть серьезным и ответственным тяжело. В результате напряженной работы и учебы у человека постепенно накапливается утомление, что нередко выливается всиндром эмоционального выгорания. Когда нет сил, появляется желание отдохнуть и почувствовать себя легко.
Человек окунается в любимое скрытое удовольствие. Здесь в танчиках или песнях Иванушек так приятно расслабиться, забыть о вчерашней планерке, двойках старшего сына и отдохнуть по максимуму. Но чувство вины, что занимаешься неким постыдным делом, не позволяет наслаждаться долго и вынуждает поскорее его завершить. Результат бывает удивительным. Гилти плеже, кроме отдыха, приносит множество положительных эмоций и восстанавливает личный ресурс человека.
Получается, что подобные удовольствия просто необходимы. Получив такую эмоциональную передышку, человек быстрее восстанавливается и возвращается к своим делам.
Но есть и исключения. Для личностей с постоянным самоконтролем и мнимым чувством долга такие действия приводят не к отдыху и расслаблению, а к постоянным угрызениям совести и чувству стыда за сделанное: как же можно так низко пасть, разрешить себе поиграть в детскую игру или послушать шансон?
На самом деле guilty pleasure — это дело конкретного человека и ничье больше. Стоит ли скрывать свои вкусы и пристрастия, а вместо этого заниматься тем, что не приносит удовольствие? Это как проживать чужую жизнь, стыдясь за свою. И если окружение недовольно, не значит ли, что пришло время поменять друзей и знакомых? Больше об авторской позиции можно узнать на психологическом тренинге #АвторЖизни. Вас ждут полтора месяца занятий, в течение которых вы поменяете отношение ко многим вещам и станете ответственным за свою жизнь.
Стыдные удовольствия: почему не надо смущаться того, что приносит радость
Каждый из нас втайне любит что-то такое, о чем не рассказывает другим. Кто-то, разменяв четвертый десяток, по-прежнему фанатеет от «Сумерек», кто-то со знанием дела обсуждает на вечеринках творчество модных инди-групп, но наедине с собой предпочитает слушать «дискотеку 80-х» или Nickelback — и никогда не признается в этом даже ближайшим друзьям. Подобные пристрастия принято называть guilty pleasures (то есть постыдные удовольствия).
Такой термин употребляется в литературе несколько веков, но вплоть до 90-х годов ХХ века он обозначал вещи действительно постыдные — например, посещение публичных домов. Только накануне нулевых это выражение стали использовать в современном его значении.
Большую роль в этом сыграло появление общедоступного интернета — с ним приобщение к высокой культуре перестало быть прерогативой обеспеченного класса. Теперь необязательно идти в театр или покупать дорогие редкие диски, чтобы послушать оперу Верди или увидеть фильм Антониони: достаточно открыть поисковик на телефоне.
Прослыть интеллектуалом с элитарным вкусом сегодня не так уж трудно: достаточно выложить где-нибудь в социальных сетях свой плейлист с обязательным набором из пары баллад Джонни Кэша, трека группы с названием из пяти слов и лиричного трека малоизвестного скандинавского исполнителя. Лишь бы только никто не узнал, что в качестве power song в вашей личной музыкальной подборке для пробежки значится «Солнышко в руках» группы DEMO.
Чаще всего постыдные удовольствия — наш уголок комфорта в неспокойном мире. Погружение в поп-культуру с ее предсказуемыми сюжетами и рифмами — это простой и доступный способ устроить себе декомпрессию от суровой действительности. Негативные новости о преступлениях, катаклизмах и возмутительных законопроектах круглосуточно мигают с экрана смартфона, и это не считая рутинных дел и обязанностей дома и на работе.
В такой обстановке мало кто может похвастаться крепкой психикой и отсутствием невроза — желание отключиться от давящей повседневности и сбежать в понятный двухмерный мир вполне объяснимо.
Даже писатель Харуки Мураками признается в интервью, что обожает однотипные романы Ли Чайлда о детективе Джеке Ричере: «Потому что они все одинаковые!» Так почему же тогда мы вынуждены оправдываться из-за желания прийти домой, заварить чай и с головой окунуться в новую серию «Анатомии страсти»?
Мы чувствуем вину за любовь к подобным вещам, потому что уязвимы и излишне критичны к себе. Что будет, если убрать из выражения «постыдное удовольствие» первое слово? Удовольствие никуда не денется. Стыд возникает из-за того, что кто-то из знакомых или комментаторов в интернете назвал моветоном то, что вам нравится. И вы сразу идете на попятную: «Ну, я не то чтобы смотрю “Великолепный век”, так, посматриваю, видела полсерии». Знакомая ситуация? Так вы пытаетесь упредить критику в ваш адрес и сообщаете собеседнику: «Да, я сама знаю, что это ужасно, пожалуйста, не осуждай меня, я буду страдать».
Но какое вам дело до чужого вкуса, если это вынуждает вас отказываться от собственного мнения? Вряд ли стоит тратить драгоценное свободное время только на то, что позволяет вам лучше выглядеть в глазах других — особенно тех, кого вы толком и не знаете: а вдруг они тоже поют в ванной Лободу или носят трусы с Hello Kitty под монохромным нарядом из Cos?
Не чурайтесь того, что приносит вам удовольствие. У любого человека есть воображаемый идеальный образ и реальное «я». Принять себя настоящего, честно признаться в том, что любишь сам и всегда, без оглядки на моду и окружающих, и не корить себя за это — важный шаг на пути к внутренней гармонии.
Избавление от чувства вины хорошо влияет на самооценку: мы начинаем ценить и уважать себя, позволяем себе в полной мере ощущать радость и счастье от тех вещей, которые действительно их нам приносят.
Вы можете не демонстрировать свои истинные пристрастия всем окружающим и никому не показывать свой любимый паблик с мемами про ленивцев или цитатами знаменитых людей, но вовсе необязательно оправдываться в любви к тому, что вам нравится. Симпатия к чему-то простому и понятному не означает, что ваш вкус — дурной или что вы недалекий человек, не достойный уважения. Постыдные удовольствия не обязаны отражать ваши принципы и ценности, но при этом все равно могут вас увлекать и развлекать.
Постарайтесь не чувствовать вину за нечто безобидное, что приносит вам наслаждение, успокаивает и снижает стресс. Критику вашего вкуса можно пропускать мимо ушей, а на вопросы вроде «Зачем ты слушаешь Киркорова, если можешь включить Pink Floyd?» отвечать: «Потому что хочу, могу и имею полное право». Избегать стоит действительно стыдных поступков — например, не воровать в гостях серебряные ложки. А съесть на ночь один бутерброд с докторской колбасой (ладно, два) — это не стыдно. Как не стыдно и ощущать счастье, задор и прилив сил при прослушивании «Цвет настроения синий». Это по-человечески. И абсолютно нормально. Мы все это делаем.
Постыдное удовольствие. Философские и социально-политические интерпретации массового кинематографа
До недавнего времени считалось, что интеллектуалы не любят, не могут или не должны любить массовую культуру. Те же, кто ее почему-то любят, считают это постыдным удовольствием. Однако последние 20 лет интеллектуалы на Западе стали осмыслять популярную культуру, обнаруживая в ней философскую глубину или же скрытую или явную пропаганду. Отмечая, что удовольствие от потребления массовой культуры и главным образом ее основной формы – кинематографа – не является постыдным, автор, совмещая киноведение с философским и социально-политическим анализом, показывает, как политическая философия может сегодня работать с массовой культурой. Где это возможно, опираясь на методологию философов – марксистов Славоя Жижека и Фредрика Джеймисона, автор политико-философски прочитывает современный американский кинематограф и некоторые мультсериалы. На конкретных примерах автор выясняет, как работают идеологии в большом голливудском кино: радикализм, консерватизм, патриотизм, либерализм и феминизм. Также в книге на примерах американского кинематографа прослеживается переход от эпохи модерна к постмодерну и отмечается, каким образом в эру постмодерна некоторые низкие жанры и феномены, не будучи массовыми в 1970-х, вдруг стали мейнстримными. Книга будет интересна молодым философам, политологам, культурологам, киноведам и всем тем, кому важно не только смотреть массовое кино, но и размышлять о нем. Текст окажется полезным главным образом для тех, кто со стыдом или без него наслаждается массовой культурой. Прочтение этой книги поможет найти интеллектуальные оправдания вашим постыдным удовольствиям.
Оглавление
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Постыдное удовольствие. Философские и социально-политические интерпретации массового кинематографа предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
кандидат философских наук,
профессор, заведующий отделением культурологии НИУ ВШЭ
В оформлении обложки использован фрагмент картины американского художника Тома Вессельмана (Tom Wesselmann, 1931–2004).
Введение. в постыдное удовольствие
В целом прошедшие годы XXI в. доказали, что высокая культура более не выполняет тех функций, которые были характерны для нее на протяжении всего времени существования. Она загнала себя в гетто фестивалей, театров, библиотек и выставок. За последние 100 лет культура как таковая (ее верхи и низы) произвела столько, что сегодня ее главной функцией оказывается последующее воспроизводство самой себя, а задачей широких масс, жаждущих развлечений или эстетического наслаждения, — потребление этих, вновь воспроизведенных, продуктов. Однако это воспроизводство и потребление сместились в одну, хотя и большую, область искусства: почти вся культура сегодня сводится к ее массовости, которая выражается исключительно в кинематографе. Кино фактически доминирует над всеми другими формами искусства и культурного потребления. Например, для кино специально создается самая качественная музыка. Снимают экранизации произведений литературы, начиная с классики и заканчивая современными вещами. Массово экранизируются комиксы.
Вспомним перенесение на большой экран реальных событий — политических (сотни картин на политическую тематику), социально-экономических («Пределы риска»), биографий («Железная леди») и т. д. Экранизируются пьесы («Мартовские иды», «Кориолан»). Успешные несколько десятилетий назад картины переснимаются и воссоздаются, отсюда и многочисленные римейки даже неуспешных картин. Также внезапно решают снимать сиквелы или приквелы к давнишним хитам (примером служит недавний «Трон: наследие»). Любое мало-мальски значимое произведение культуры попадает на экран. И шанс высокой культуры выжить — не отгородиться от масс в театре или в книге, но попытаться проникнуть в кинематограф. Чем она, кстати, пользуется. Поэтому состояние современной культуры позволяет ценить любые фильмы. И если даже в художественном отношении какая-либо картина не удалась и мало привлекает внимание эстетствующих критиков, она может быть по достоинству оценена с точки зрения успеха у самых разных слоев населения (например, «Сумерки. Сага»), а также политического анализа или идеологического посыла.
Главными героями этой книги стали Фредрик Джеймисон и Славой Жижек. По крайней мере, чаще всего ссылки можно встретить именно на них, потому что они являются наиболее яркими философами-интерпретаторами современной культуры и, в частности, кинематографа. Но если Джеймисон знает кино и использует свою эрудицию, часто рассуждая в традиционных категориях (монтаж, Тарковский и проч.), то Жижек работает именно с прочтениями. Сегодня левые стали гораздо лучше разбираться в массовой культуре, чем правые, так как в определенный момент прекратили ее чураться. Это не означает, что последние ничего не понимают в масскульте. Но такой звезды, как Славой Жижек, в консервативном лагере нет. Правые обычно применяют конкретно-политический анализ кино, в то время как Жижек хотя и может варьировать свои рассуждения от конкретных прочтений (оправдание пыток в «Цель номер один», марксизм в «Титанике» и «Аватаре»), но часто анализирует работу идеологии как таковую, используя примеры из кино («Они живут», «Таксист»), причем кино американского, демонстрируя таким образом связь между обращением к современному американскому массовому кинематографу и интенциями прочитать его политически (как правило, с позиции левых). В данной книге мы также будем часто обращаться к экспликациям американского кинематографа, но иногда и к импликациям, в зависимости от контекста, в котором рассматривается то или иное явление.
При этом оговоримся, что в данном случае может пониматься под идеологией. Если это система определенных взглядов (например, консерватизм или либерализм), то в каждом явлении массовой культуры может быть обнаружена своя система подобных взглядов. Авторы могут проповедовать в своих шоу либертарианство или марксизм. Вместе с тем мы также можем прочитывать те или иные продукты масскульта на предмет идеологического содержания, т. е. искать в них что-то, что туда могло проникнуть случайно, а не намеренно, или же воспринимать тот или иной феномен масскульта как явление идеологии в целом (речь идет о частностях, а не о массовой культуре как таковой). Еще один способ говорить об идеологии массовой культуры предложил Славой Жижек. Упоминаемый выше подход Жижека — это попытка находить в массовой культуре то общее, что свойственно любым политическим режимам. Речь идет не о том, что в массовой культуре есть идеология, а о том, как в массовой культуре она себя обнаруживает, т. е. как обнажает нечто скрытое, что не видно в идеологии с первого взгляда. Таким образом, идеология в данном понимании — это некие подспудные тенденции, которые можно проследить на примерах массовой культуры.
Чтобы пояснить, о чем идет речь, давайте рассмотрим картину «Снова в школу», фразу из которой Эндрю Росс использовал в заглавии своей книги. Сюжет ленты таков: Торнтон Мелон, преуспевающий капиталист без какого-либо образования, заработавший свое состояние на сети магазинов одежды больших размеров, отправляется в престижный колледж, чтобы проведать сына. Там выясняется, что сын не очень хорошо учится и даже находится на грани отчисления. Чтобы поддержать ребенка, капиталист, став спонсором университета и тем самым подкупив декана, поступает на первый курс. Во время учебы он, обладая большим жизненным опытом, вступает в определенные отношения с преподавателями, используя установку «Никакого уважения!», с кем-то конфликтует, с кем-то ведет себя на равных, с кем-то пытается заигрывать и т. д., но ни перед кем не испытывает должного пиетета. Скорее, ожидается, что с пиететом станут относиться именно к нему, что и делает декан.
На поверхностный взгляд конфликт фильма не столь очевиден и должен быть описан подробнее. В лице главного героя крупная буржуазия без вкуса и даже намеренно безвкусная противостоит академической элите с хорошим вкусом. Не дети «плебейской буржуазии», которые должны освоиться в высокой культуре вместо оставшихся без образования отцов, но сама «плебейская буржуазия» врывается в университет. Это не просто человек из народа; это человек из народа с ресурсами, его деньги — ключ к тому, чтобы открыть любую дверь. Торнтон Мелон не самый симпатичный персонаж. Он покупает ученых и знаменитых авторов для написания курсовых работ, стремится к удовольствиям и пренебрегает нормами морали. Но преподаватели, с которыми он начинает войну, также не слишком симпатичны, т. е., по сути, в картине некому сочувствовать. Носителем радикальных ценностей, который, впрочем намеренно, искажает цитаты из Карла Маркса (левый постмодернист), является сосед по комнате сына Торнтона Мелона. Этот студент-изгой в исполнении молодого Роберта Дауни-младшего, периодически вместе с сокурсниками устраивает радикальные акции, которые разве что немного злят богатых учеников колледжа. Главное: этот «марксист» пользуется благами буржуазии, Торнтон Мелон берет его на поруки и фактически содержит. Таким образом, на символическом уровне слабый протест радикалов направлен не только не по адресу, но еще и буквально приручен истинным адресатом, остающимся в тени. Это радикальная интерпретация фильма, но она не выходит за рамки дозволенного, а работает именно с тем материалом, который предоставляет само кино. Именно такие прочтения дают нам представления о «политическом бессознательном» американского массового кинематографа.
Раз уж этот фильм оказался настолько важен для Эндрю Росса, мы продолжим его интерпретировать и прибегнем к еще одному измерению анализа. Рассмотрим фигуру интеллектуала в фильме, к которому Торнтон Мелон настроен враждебно. Дело в том, что академическая профессура не более симпатична, чем ее главный герой. Даже, казалось бы, положительная героиня, преподаватель литературы, слишком экзальтирована, а кроме того, вероятно, не очень хорошо разбирается в предмете. Когда Мелон сдает ей эссе о творчестве Курта Воннегута, написанное самим Воннегутом, но выдает его за свое, она отвечает, что автор эссе ничего не понимает в творчестве этого писателя. Как следует воспринимать этот пассаж? Можно предложить несколько подходящих интерпретаций данного сюжета, исключающих друг друга, но имеющих равное право на существование.
С одной стороны, создатели картины могли дать понять зрителям, что любые интерпретации всякого творчества ложны, и, может быть, автор в своих произведениях сказал больше, чем хотел сказать, и что с момента прочтения произведения широким кругом читателей публикация живет своей жизнью. Другими словами, преподаватель литературы имеет право считать, что разбирается в творчестве писателя. При этом писатель может не закладывать и не подразумевать такую интерпретацию своих мыслей, какую подразумевает профессиональный читатель. Этим объясняются неудача Курта Воннегута интерпретировать собственное творчество и резкая оценка этой попытки со стороны профессионала. Вместе с тем при таком прочтении этого эпизода сохраняют лицо и преподаватель, и писатель. С другой стороны, авторы фильма могли ставить перед собой цель осмеять именно университетских интеллектуалов, которые живут в мире классических культурных иерархий и опираются на «интеллектуальные бренды». Таким образом, при подобном прочтении высмеиваются преподаватели, которые на самом деле не понимают творчество тех, о ком они читают свои лекции. Наконец, эта сцена может быть прочтена как выпад против таких, как Курт Воннегут, т. е. всего класса интеллектуалов — писателей, мыслителей и т. д. Данный эпизод в каком-то смысле можно считать радикальным ответом «нью-йоркским интеллектуалам» типа Вуди Аллена. В фильме «Энни Холл» Вуди Аллен, уставший от разглагольствований «интеллектуала», стоящего перед ним в очереди на фильм Ингмара Бергмана, отмечает, что Маршалл Маклюэн, о котором рассказывал «интеллектуал», не согласился бы с подобным изложением своих идей. После того как «интеллектуал» ожидаемо не согласился с позицией Вуди Аллена, тот предлагает узнать точку зрения самого Маклюэна, неожиданно оказавшегося в том же кинотеатре, и подводит его к этому молодому человеку, чтобы Маклюэн уверенно заявил: «Я слышал все, о чем тут шла речь. И могу заметить, что вы ничего не смыслите в моем творчестве». В данном случае ложную интерпретацию идей Маршалла Маклюэна признает ошибочной сам Маклюэн. «Интеллектуал», мнящий себя экспертом, посрамлен; Вуди Аллен, верно понявший идеи автора, в победителях; Маршалл Маклюэн остается непререкаемым авторитетом. Но в случае с Куртом Воннегутом все значительно сложнее. Преподаватель не настолько некомпетентна, как можно подумать поначалу, потому что она была достаточно проницательной, чтобы заметить, что эссе (по крайней мере, она его прочитала!) писал не Торнтон Мелон, и не достаточно проницательной, чтобы понять, что его написал сам Курт Воннегут. Именно воннегутовская интерпретация, а не творчество Курта Воннегута признается негодной профессионалом. Однако здесь преподавателя, как в случае с Маклюэном, не может осадить высшая инстанция. Таким образом, последнее слово остается за профессором, т. е. за интерпретатором, который осуждает интерпретацию высшей инстанции. Более того, Торнтон Мелон сообщает по телефону Курту Воннегуту, что прекращает выплаты по чеку. В итоге в проигрыше оказывается именно Воннегут, который, с точки зрения профессионалов, на условиях анонимности не сумел качественно сделать работу и лишился причитающегося ему гонорара. Хуже всего, конечно, то, что Курт Воннегут стал работать «литературным негром» у представителя буржуазии. Впрочем, на этом в фильме построена сама шутка с Воннегутом.
Это еще один пример «политического бессознательного». Мы не знаем доподлинно, имели ли авторы фильма в виду одно из этих прочтений, когда включали в сценарий столь сложную сцену, или подразумевали что-то другое, здесь не учтенное. Однако нечто все же было сказано, хотя, возможно, и бессознательно. По этой причине мы вправе рассуждать о том, что может стоять за сказанным в американском кинематографе. В этом собственно и заключается постыдная, но приятная работа интеллектуала с массовой культурой.
Проговорим еще раз: массовая культура, которую представлял Торнтон Мелон, более не настаивает на конфликтном отношении к классу «интеллектуалов». Трудность в том, что издавна так называемый американский антиинтеллектуализм [9] предполагает любовь к массовой культуре, что имплицитно свидетельствует о том, будто интеллектуалы не могут ее ни любить, ни уважать. В мультсериале «Симпсоны» Гомер Симпсон, внезапно став очень умным, приходит в кинотеатр, но ощущает, что не может смеяться над глупой, но романтической комедией, не понимая, что публика нашла в фильме смешного. В итоге зрители замечают, что кто-то в зале не смеется, что мешает им наслаждаться картиной, и выгоняют Гомера с сеанса. Это еще один пример (в утрированной форме) установки Торнтона Мелона и массовой культуры по отношению к интеллектуалам.
Это пример ложного чувства стыда. Собственно, заглавие этой книги должно быть взято в кавычки. Даже уличая себя в получении наслаждения от низкого и признаваясь себе в этом, мы ведем себя неправильно. Потому что, даже наслаждаясь постыдным, мы можем использовать его с максимальной пользой для себя, анализируя его. Собственно, оно-то и должно быть проанализировано в первую очередь. Например, тому же Славою Жижеку не стыдно любить в том числе и низкое, а не наслаждаться одной лишь оперой. Иногда он, захлебываясь от восторга, рассказывает о каком-нибудь фильме, который не пристало любить интеллектуалу, как само собой разумеющееся. Но потреблять массовую культуру теперь не стыдно, тем более что именно она говорит об окружающем мире. Часто в ней закодированы те или иные послания, дешифровать которые под силу разве что интеллектуалу.
Наконец, необходимо сказать о структуре книги, которая обусловлена не только тематикой текстов, но и используемой в них методологией анализа. В первой главе книги, посвященной теории низких жанров, обсуждается эволюция юмора как низкого жанра в американском кино. Принципиально важен в этой главе текст про вульгарных авторов, который отчасти станет теоретико-методологической рамкой для раздела о феминизме. Ключевым в оптике понимания всей книги является текст о модернизме и постмодернизме в кино. Он может служить методологическим ключом к прочтению главы о «модернистах» и других глав. Здесь речь идет о том, что модернистский кинематограф возможен и сегодня, но в качестве экспериментов на уровне формы кино. В данном случае задействован «формальный» анализ. Таковы разделы про Копполу и Кубрика. В части о Кроненберге говорится, что этот режиссер — модернист не только по форме, но и по содержанию (его интересует тело, соотношения психики и тела и проч.), которое заложено в его картинах, что накладывает отпечаток и на формальную сторону.
Раздел о том, что низкое может быть высоким у Жижека — в своем роде методологическое введение к тексту про отношение Жижека к идеологии и ее представленности в современном кинематографе. В разделе про антиутопию и капитализм в качестве методологического инструментария взяты соображения Фредрика Джеймисона об утопии. Самой сложной является глава, посвященная монстрам — зомби, вампирам, призракам и маньякам, а также тому, что они означают и как эволюционировал смысл этих образов на экранах. Отчасти это попытка описать репрезентацию монстров, отчасти — прочитать монстров не только в отношении того, что они могут символизировать (женщин, евреев, геев и проч.), но и того, что они могут означать, если вдруг представляют самих себя.
Одной из ключевых глав является та, где обсуждаются конкретные кейсы: консерватизм, либерализм, патриотизм, феминизм. Гораздо сложнее с идеологией в «Бойцовском клубе». Текст, посвященный этой теме, выделяется, потому что в данном кино идеология противоречива и не может быть эксплицирована. Здесь используется анализ другого рода. Это не прочтение идеологии фильма, а взгляд на формирование идеологии: с чего она начинается, с какими противоречиями сталкивается и к чему приходит в самом фильме. Наконец, еще одна глава посвящена идеологическому прочтению мультсериалов «Южный парк» и «Симпсоны». В «Южном парке» можно увидеть, как в массовой культуре используется идеология либертарианства. В отношении обоих сериалов звучит призыв относиться к идеологии, которую они собой символизируют или репрезентируют, критически.
Ключевые темы книги — оппозиция модернизм/постмодернизм в кино, работа идеологии в американском массовом кинематографе, репрезентация монстров и интерпретация их образов с точки зрения социальной теории, а также рассуждения о явлении низких жанров в социальном контексте, которые тоже могут быть описаны как часть «массового» кинематографа. Таким образом, общая теоретико-методологическая рамка, объемлющая собой все тексты, — совмещение киноведения, социально-политической и культурной теорий.
Следует обратить внимание, что большая часть этой книги опубликована в качестве введений к книгам или статей в журналах «Логос», «Полис», «Искусство кино», «Отечественные записки», «Политическая концептология», а также на сайтах «Терра-Америка», «Рабкор», «Мнения. ру», «Русский журнал». Я благодарен редакторам, которые работали с этими текстами. Отдельные главы публикуются впервые и писались специально, для того чтобы книга обрела целостность.
Наконец, мне бы хотелось поблагодарить моих друзей Бориса Межуева, Константина Аршина и Якова Охонько, которые так или иначе обсуждали со мной темы этой книги или помогли ценными советами, а также родителей, мою жену и всех близких людей, без которых эта книга точно бы не получилась.
Завершить это введение мне хотелось бы фразой, которой закончил свою книгу «Будет ли когда-нибудь еще сиять радуга?» персонаж мульфильма «Симпсоны» Чарльз Монтгомери Бернс: «Надеюсь, дорогие читатели, вам понравится читать эту книгу так же, как мне ее писать». Другими словами, я рассчитываю на то, что вы получите удовольствие от чтения этой книги, пусть и постыдное.