Что такое пинчук кружки пенчекряк
Унылый Пенчекряк
Унылый Пенчекряк — экземпляр аморфной формы жизни, обитающий в болотистой местности, и нападающий на случайных прохожих.
Особенности
Несмотря на свои сверхспособности и уникальные возможности, Пенчекряк — крайне унылое создание. Депрессивное настроение преследует монстра с самого рождения (вернее, отпочкования, поскольку именно таким образом Пенчекряки размножаются). Более того уныние Пенчекряков очень заразно и переносится воздушно-капельным путем, что было установлено медицинской практикой.
Молодому герою на заметку
При встрече с Пенчекряком герой должен прежде всего соблюдать бдительность. Первое, что попытается сделать Пенчекряк в такой ситуации — заразить оппонента своей опасной депрессией. Поэтому герою рекомендуется держать дистанцию порядка 15 метров для избежания летального исхода. Даже в случае, если зараза не подействует на героя, Пенчекряк может одним только своим унылым и жалким видом деморализовать противника и заметно сократить его шансы на победу.
Некоторые гурманы утверждают, что правильно приготовленный на открытом огне филейчик свежепойманного Пенчекряка разгоняет тоску и прекрасно утоляет голод. Возможно это и так, но по статистике более половины отведавших сей филейчик через сутки-двое впадают в дичайшее уныние, сравнимое с тем, которое можно подцепить от живого Пенчекряка при прямом контакте. По этой причине диетологи рекомендуют использовать мясо Пенчекряка только как пестицид или отраву для тараканов.
Кто такие пинчуки?
Нассляющій эти мѣстностп пинчукъ по своему физическому строенію, по языку и по одеждѣ отличается отъ бѣлорусса.
Во всѣхъ этихъ отношеніяхъ онъ примыкаетъ къ жителямъ Волынскаго Полѣсья: слѣдовательно пинчуки принадлежатъ къ малорусскому племени. Пинчукъ рѣдко бываетъ высокаго роста; почти всегда онъ средняго роста, широкоплечъ, плотнаго сложенія. Высокорослые и сухопарые составляютъ исключеніе. Лицо пинчука широкое, круглое, со значительно болѣе выдающимися скулами, чѣмъ у бѣлорусса. Цвѣтъ волосъ преобладаетъ черный; свѣтлорусыхъ очень мало они встрѣчаются преимуществеппо среди женщинъ. Женщины также вообще крѣпкаго сложенія, коренасты, круголицы и большею частью съ сѣрыми глазами. Вообще пинчукъ отличается силой и здоровьемъ, несмотря на болотистую мѣстность, въ которой онъ живетъ. Быть можетъ этому обстоятельству способствуетъ относительный достатокъ населепія, который можно замѣтить, проѣзжая по Ппнщинѣ; наконецъ этому способствуетъ обиліе мясной пищи, такъ какъ дичи и рыбы здѣсь водится множество, а пинчуки—прекрасные охотники и рыболовы.
Говоръ пинчуковъ въ общемъ принадлежитъ къ малорусскому нарѣчію, точнѣе — къ полѣсской группѣ этого нарѣчія; однако на окраинахъ Пинщины, соприкасающихся съ настоящей Бѣлоруссіей, говоръ пинчуковъ подвергается сильному вліянію бѣлорусскаго нарѣчія. Замѣтно и обратное явленіе: пинскій говоръ вдается клиньями въ среду бѣлоруссовъ, и свойственные ему звуки можно слышать въ сосѣднихъ съ Пинскимъ селеніяхъ Мозырскаго уѣзда. Кромѣ того пинскій говоръ не отличается устойчивостью, одно и то-же слово въ различныхъ селеніяхъ произносится не одинаково. Важнѣйшія особенности пинскаго говора заключаются въ следующемъ. Такъ, звукъ о, стоящій подъ удареніемъ, въ Пинщиинѣ произносятъ то как ы, то какъ э, р или и. Пинчуки говорятъ пыпъ (вмѣсто попъ), Бугъ (вмѣсто Богъ), муй (вмѣсто мой) и т. д. Е (ѣ) произносится то какъ э, напр. Будэ (будетъ), бэроза, бэда, то какъ и: бигла, билый, свитъ. Общерусское и имѣетъ наклонность къ отвердѣнію, почему пинчуки говорятъ: мыленькій, пысала, волыкъ. Наоборотъ, ы иногда произносится какъ і/, напр., вирвала, випросила, Звукъ а въ нѣкоторыхъ случаяхъ подвер¬гается измѣиеніямъ въ я—росяя (вмѣсто русая), въ ы («крыски» — краски или (цвѣты), „пуствыла» (паствыла, пасла). Среди согласныхъ встрѣчаемъ группу дж (ходжу), но и несмягчаемое д (ходю). Встречается удвоеніе нѣкоторыхъ согласпыхъ перодъ послѣдующимъ, напр. браття, веселле. Р всегда произносится твердо, какъ въ бѣлорусскомъ и малорусскомъ нарѣчіяхъ. Другой плавный л передъ слѣдующими согласными переходить въ в, или въ полугласное у, напр. вовкъ, доуга. Что касается бѣлорусскаго „цоканья» и „дзеканья», то оно слышится очень рѣдко и то въ окраинныхъ селахъ, смежныхъ съ бѣлорусскими. Г всегда произносится мягко, какъ французское h. Немало интересныхъ особенностей встречается и въ формахъ спряженія и склоненія, напр. именительный множественнаго попово, ателье, формы глаголовъ бератимешъ, обидатыму, поидэтэ и т. д. Таковы главнѣйшія особенности пинскаго говора.
Перейдемъ теперь къ описанію быта пинчуковъ. Одежда пинчука проста. Головной уборъ мужчинъ состоитъ изъ барашковой шапки, которая лѣтомъ замѣняются соломенной шляпой мѣстной работы съ широкими полями. Иногда носятъ также войлочныя широкополыя шляпы нѣмецкой работы. Черная или коричневая свитка бѣлорусскаго покроя, красный поясъ, облегающій талію въ нѣсколько обхватовъ, наконецъ „курта» — небольшая коротенькая курточка до пояса—вотъ и весь костюмъ пинчука. Женская одежда состоитъ изъ длинной сорочки съ широкими рукавами, расшитыми узорами, домотканной, красной или синей суконной юбки, надѣваемой обыкновенно по праздникамъ; въ будніе дни женщины носятъ холщевую юбку — „сподннцу», наконецъ сверху набрасываютъ якуртуц почти такого-же покроя, какъ и мужская, но съ вырѣзкой на груди. Головной уборъ замужнихъ женщинъ состоитъ изъ „намитки», надѣваемой самымъ разнообразными способомъ. Вся одежда такимъ образомъ составляется изъ домашняго матеріала.
Общій видъ пинской деревни мало чѣмъ отличается отъ бѣлорусской. Обиліе лѣсного матеріала сказывается на размѣрѣ построекъ: избы вообще обширны, и дворъ у хорошаго хозяина обнесенъ рядомъ основательно сдѣланныхъ построекъ. Домашняя жизнь пинчука носить очень мало слѣдовъ городской культуры, особенно въ глухихъ селеніяхъ. Всѣ предметы домашняго обихода сдѣланы руками обитателей избы: не только самоваръ и керосиновая лампа составляютъ здѣсь большую рѣдкость, но въ домѣ пинчука не всегда найдете даже жестянуто кружку, которую замѣняетъ дѣдовскій деревянный ковшъ. Хорошій хозяинъ-пинчукъ неохотно обращается далее къ сосѣдней мельницѣ, которую замѣняютъ ручные жернова. Такимъ образомъ обстановка пинчука отличается еще большимъ консерватизмомъ, чѣмъ обстановка бѣлорусса. Это тѣмъ болѣе замѣчательно, что часть мужского населепія Пинщины ежегодно отправляется на сплавъ.
Пинчуки—-незамѣнимые плотовщики для тѣхъ плотовъ, которые идуть вверхъ по Припяти. Плоты эти предотавляютъ собою корабельный лѣсъ, клепку и вообще дорогіе сорта лѣса, который приготовляется въ Верхнемъ Поднѣпровьѣ и идетъ по Припяти и каналамъ на Зап. Бугъ и Вислу въ Данцигъ. Такіе плоты устраиваются въ видѣ длинныхъ полосъ, и каждая полоса поручается извѣстной партіи пинчуковъ. Нѣсколько человѣкъ тянутъ на бичевкахъ плоты, идя по береговой тропинкѣ, а двое или трое, стоя на плоту, отталкиваютъ концы его отъ берега. Если на рѣчномъ берегу нѣтъ удобной тропы, то всѣ плотовщики гонятъ дерево при посредствѣ шестовъ («елинъ»). Работа эта очень трудная, требующая не только навыка, но и громадной физической силы. Неудивительно поэтому, что крѣпкій, здоровый пинчукъ является незамѣнимымъ бурлакомъ. Жители сосѣднихъ уѣздовъ, вообще привычные къ сплавной работѣ, изъ года въ годъ работающее на дровяныхъ плотахъ и на рѣчныхъ судахъ, не годятся однако для плотовъ, идущихъ вверхъ по Припяти.
Но зато тяжелая работа пинчука требуетъ сильнаго подкрѣпленія, которое плотовщикъ находитъ въ водкѣ. Одно изъ непремѣнныхъ условій, которое ставится въ контрактъ, заключаемый плавщиками съ ихъ хозяииомъ,—это извѣстное количество водки, которое онъ долженъ отпускать еженедѣльно.
Кромѣ того, когда требуется усилить работу, когда на рѣкѣ свирѣпствуютъ бури, и противный вѣтеръ мѣшаетъ движенію вверхъ по рѣкѣ, прикащики немедленно прибѣгаютъ къ раздачѣ водки для усиленія работы. Вообще вся обстановка сплава такова, что неминуемо развращаетъ пинчука, пріучая его къ злоупотребленію спиртомъ. Рѣдкій работникъ приноситъ изъ сплава домой какіе-нибудь жалкіе остатки изъ своего лѣтняго заработка: все обыкновенно пропивается въ пути. Пьянство ведетъ за собою буйство. Скромный, смирный въ домашней обстановкѣ, пинчукъ является буйнымъ и сварливымъ во время сплава. Когда плоты приближаются къ какому-нибудь прибрежному городку или мѣстечку, всегда можно наблюдать любопытную картину; базарныя торговки запираютъ свои лавченки, снимаютъ товаръ съ ларей и поспѣшно удаляются: всѣмъ хорошо извѣстны привычки пинчука, который подъ вліяніемъ выпитой водки начинаетъ буйствовать. Малочисленные мѣстные блюстители порядка не въ состояніи ни прекратить буйства, ни предотвратить его. Иногда поэтому принимаются особый мѣры, вовсе не допускающія пинчуковъ въ городъ или мѣстечко. Но тогда происходитъ повальное пьянство на плотахъ. Печально, что случаи убійства и паденія пьяныхъ въ воду довольно обычны среди плотовщиковъ. Привычка къ пьянству, пріобрѣтенная на плотахъ переносится и въ семейную обстановку. Вотъ почему пьянство среди пинчуковъ является очень распространеннымъ зломъ, которому подвержены не только мужчины, но и женщины, и дѣти. Сплавъ и пьянство заражаютъ селеніе, даже цѣлыя волости. Мужчины отбиваются отъ земледѣльческихъ работъ, сдавая ихъ на руки женщинамъ, которыя не всегда умѣютъ справиться съ дѣломъ. Вообще надо замѣтить, что одни села крѣпко держатся земледѣлія, а изъ другихъ многіе уходятъ въ сплавъ. Наблюдатели очень хорошо подмѣтили, какъ постепенно привычка къ сплаву проникаетъ въ то или иное село. Сначала необходимостью отхожаго заработка соблазняются бобыли и бѣдняки, потомъ на сплавъ начинаетъ уходить молодежь изъ болѣе зажиточныхь семействъ. Сплавъ мало по малу ведетъ къ обнищанію болѣе или не менѣе устойчивыхъ хозяйствъ, и все село уходить на лѣтніе заработки; крѣпко держатся только сельскіе богачи. Проѣзжая по Пинскому уѣзду, нетрудно отличить деревню съ чисто земледѣдьческимъ характеромъ отъ деревни, гдѣ преобладаетъ уходъ на сплавъ; относительная зажиточность и довольство, хорошо воздѣланыя поля, старательно обстроенные дворы бьютъ въ глаза въ одномъ случаѣ, бѣдность и почти нищета—въ другомъ.
Духовная жизнь пинчука богата своеобразными особенностями. Старинный ритуалъ обрядовой жизни охраняется здѣсь свято, хотя въ этомъ отношеніи замѣчается меньше формализма, чѣмъ у бѣлоруссовъ. Пинчукъ такъ же хорошо знакомь съ нечистой силой и ея служителями, какъ и бѣлоруссъ, но и въ данномъ случав пинчукъ отсталъ отъ бѣлорусса, такъ какъ далеко не склоненъ въ такой крайней степени къ суевѣрію, какимъ отличается бѣлоруссъ. Но есть одна сторона, которая въ духовномъ обликѣ пинчука необыкновенно привлекаетъ всякаго, кто попадаетъ въ Пинщину,— это его лирическія пѣсни. Музыкальность составляетъ выдающуюся черту въ характерѣ пинчука. Онъ обладаетъ громаднымъ запасомъ пѣсенъ, преимущественно лирическаго содержанія. Преобладающій мотивъ лирическихъ пѣсенъ— грустный, заунывный, оставляющій на душѣ тяжелое впечатлѣніе. Преимущественно поють женщины всѣхъ возрастовъ, а мужчины — только въ молодости; степенные мужики—не охотники до пѣнія. При этомъ преобладаетъ любовь къ хоровому пѣнію. Въ лѣтній вечеръ подъ праздникъ и въ праздничный день молодежь цѣлаго селенія высыпаетъ на улицу и распѣваетъ хоромъ пѣсни. Такъ ходять и поютъ до разсвѣта. Звучные голоса далеко разносятся по полямъ и лугамъ и будятъ ночную тишину лѣса. Многіе пѣвцы и пѣвицы обладаютъ прекрасными голосами, звучными и сильными. Къ пѣснѣ пинчукъ относится съ особенной любовью, вполнѣ серьезно, съ глубокимь чувствомъ, и грустный мотивъ пѣсни вызываетъ и въ пѣвцахъ, и въ слушателяхъ тихое, грустное настроеніе. Пинчукъ любитъ не только пѣніе, но и музыку. Впрочемъ музыкальный инструментъ, который распространенъ въ пинскихъ селахъ, нельзя признать особенно мелодичнымъ. Пинчуки дѣлають трубы изъ вербовой коры; трубы эти имѣютъ иногда весьма почтенные размѣры, напр. въ 8—10 четвертей длины. Дѣлаются онѣ изъ вербы такимъ образомъ: весною выбирается верба, по возможности безъ сучковъ и вѣтвей, распаривается, и тогда дѣлается продольный разрѣзъ коры; когда стволъ извлеченъ, кора обвязывается во многихъ мѣстахъ лозовыми прутьями; заливаются малѣйшія дырочки смолою и вставляется въ узкій конецъ мундштукъ, послѣ чего труба готова. Впрочемъ звукъ, извлекаемый изъ такой трубы, грубъ и слышенъ верстъ на пять; выдуть звукъ непривычной грудью очень трудно, но деревенскіе парни разыгрываютъ на нихъ пѣсни различныхъ мотивовъ, конечно наиболее простыхъ. Иногда составляется небольшой оркестръ изъ такихъ трубъ.
Дѣйствительно лирика пинчука обладаетъ въ общемъ весьма пріятнымъ колоритомъ. Нельзя сказать, чтобы она была вполпѣ оригинальна по содоржанію: среди пѣсенъ много такихъ, варіанты которыхь легко найти въ репертуарѣ бѣлорусскихъ или малорусских пѣсенъ; но тѣмъ не менѣе общій колоритъ пѣсен привлекателенъ.
Рядъ пѣсенъ посвященъ долѣ женщины: въ нихъ отразились горе и радости пинчука. „Милый» въ нихъ конечно играетъ первенствующую роль. Вотъ дѣвушка пѣснею зоветъ своего милаго „казака сердэйко», зоветъ его:
Пребувай до Мэнэ, до моей хаты,
То я тэбэ упустю, щобъ нэ чула маты.
Наконецъ приходитъ милый и своей игрой даетъ дѣвушкѣ знать, чтобы она вышла въ вишневый садочекъ. Дѣвица полна мыслями о своемъ миломъ; она для него свою „головушку чеше и косу плэтэ»; она любитъ „молойчика», не наглядится на него, не нагуляется съ нимъ. Поглощенная любовью, она собирается побороть всѣ встречающіяся на пути препятствія. Милый не можетъ прибыть къ ней „за лихими ворогами», и дѣвица поетъ:
Я вороги потопчу подъ ноги, круту гору перескочу,
— Оддай мене, мати, за кого я сама схочу!
Такихъ „вороговъ», разлучающихъ влюбленную пару, немало. Сестра удерживаетъ брата отъ поѣздокъ къ милой, прячетъ сѣдло и предостерегаетъ брата отъ увлеченій:
Бо тая дѣука не умѣе жаты,
Ни вышивати, тылко косу чесаты:
— Ой, расты-жъ, кэса, ниже пояса,
То я буду чесаты.
Или вотъ еще помѣха: милаго забрали въ солдаты, и дѣвушка
Плакала, рыдала, слезы утырала
Своей русою косою, правою рукою.
И мать остерегаетъ сына отъ излишнихъ увлеченій. Объ этомъ говорится, напр., въ одной очень милой по содержанію и прекрасной по мягкому мотиву пѣснѣ:
Дѣ ты, хмелю, зыму зымовау, що не распускауса?
Дѣ ты, сыну, ночъ ночовау, що не разувауся?
— Зымовау я, зымовау у лузи на тычини,
Ночавау я, ночонау у славное дѣучины.
— Нэхороше, сынку, робышъ, што по ноче ходышъ:
Скаржилыса малодыци, що ты шкоду робишъ.
— Охъ, робыу я, моя матко, и буду робыты:
Було мэнэ, моя матко. у семь лѣть оженыты.
— Ой, я-жъ тебѣ, мой сыночку, дай нэ боронила;
Було тобѣ оженытысь, скоро я родыла.
Не всегда дѣвственная любовь кончается такъ, какъ хотѣлось-бы молодой парочкѣ. Чуткое сердце дѣвицы подмѣчаеть что-то неладное: „не по правдѣ козакъ живетъ со своего дивчиною». Предвидя разрывъ, она дѣлается грустною. Казакъ пріѣхалъ; дѣвица отвела его коня, сама ведетъ казака въ свѣтлицу, коня кормить овсомъ, сѣномъ, а казака поитъ медомъ, виномъ. И всетакн ея черныя очи заплаканы. На вопросъ казака дѣвица объясняетъ причину ея грусти:
— Ой, жаль-же мнѣ полюбощи,
Що нэ живэмъ по щиросты»
„Тихо, тихо Дунай несетъ свои воды, еще тише дѣвица косу чешетъ: плыви коса средь зеленыхъ луговъ, пусть загруститъ зеленый лугъ, пусть заскорбитъ зеленый лѣсъ». Проходитъ пора первой, молодой любви, и грустное воспоминаніе томитъ дѣвицу. Но нерѣдко пѣсня намекаетъ и на иной конецъ молодого увлеченія: милая покинута своимъ возлюбленнымъ въ тяжелую минуту; она обманута, она опозорена.
Пѣсенъ, изображающихъ горе покинутыхъ, обманутыхъ женщинъ очень много; онѣ рисуютъ весьма разнообразными красками этотъ моментъ и проникнуты неподдѣльнымъ лирнзмомъ. Милый къ другой ходитъ, а дѣвица идетъ въ „коморушку» и въ горѣ бросается на бѣлую пуховую постель; она
Тую ложу рученьками обняла,
Постэль бѣлу слезоньками облила,
Што на ручкахъ малэнькая дѣтына.
Не всегда милый по собственному желанію принужденъ оставить свою милую; не всегда и она можетъ соединиться со своимъ „дружкомъ». Проходить веселая пора „дѣвоцтва», беззаботная весна жизни, когда едва лишь успѣла расцвѣсти „дѣвоцка краса», едва лишь „росая (русая) коса» выросла до пояса. Къ родителямъ невѣсты начинаютъ ходить сваты. „Напрасно просить отца и мать», говоритъ парень дѣвицѣ,—„не отдадутъ за меня: у тебя отецъ и мать богаты, а я бѣдный сиротина». И дѣвнца боится изъ бѣдной семьи попасть въ богатую: неприглядно положеиіе бѣдной невѣстки въ богатой семьѣ: ее будутъ упрекать свекоръ и свекровь.
Но проходить веселая пора дѣвичества. Коса дѣвицы уже расплетена, намитки покрыли „желтые волосы». Молодуха живетъ на „чужой чужинѣ», далеко отъ родной матери. Въ чужой семьѣ молодая женщина терпитъ горе. Гдѣ ея счастье, о которомъ такъ недавно она мечтала? Гдѣ доля?
Ой, доля моя, доля! гдѣ ти, доля, подѣлася?
Чи ти у огни згорѣла, чи ты у лузи затопилася?
Горе молодой женщины такъ велико, что вся природа отзывается на ея страданія:
Ой, я боромь ленула (легкла), усѣ боры поздригалы (содрогнулось),
Боры здрогнулы, луги затонулы.
Боры здрогнулы, що тонэньки голосочекъ,
А луги затонулы оть дрибнэнькихъ (частыхь) слезочекъ.
Но въ чемъ причина горя? Молодая женщина лишена ласки матери. Въ чужой семьѣ всѣ смотрятъ на нее недовѣрчиво, требують отъ нея непосильной работы. Свекровь ея не любить, задаетъ ей трудныя работы. Между тѣмъ милый далеко, на Украйночкѣ и не знаетъ о трудномъ положеніи своей милой. Молодая женщина мечтаетъ о свиданіи съ матерью: ей она повѣдаетъ свое горе, съ ней вмѣстѣ она поплачетъ. Замѣчательно, что пѣсни никогда пе говорять объ оскорбленіи, вообще о грубомъ обращеніи мужа съ женой. Правда, супружескія отношенія не проходятъ безъ волненій. Мужъ сдѣлался задумчивымъ онъ не замѣчаетъ ласкъ своей жены, сдѣлался неразговорчивымъ. Подозрѣніе закрадывается въ любящую душу: „меня мужъ не любитъ!» съ горемъ восклицаетъ. женщина. Теперь для нея начинается новый рядъ волненій. Проходитъ молодость, подрастаютъ дѣти. Но и тутъ новое горе: сына берутъ въ солдаты, и старуха мать заливается горькими слезами.
Итакъ шагъ за шагомъ пѣснн воспѣваютъ перипетіи женской судьбы. Лирика женскихъ пѣсенъ можетъ служить образцомъ лирики пинчуковъ. Вообще мотивы ея чрезвычайно разнообразны: среди угрюмой природы теплится непосредственно поэтическое чувство народа.
Пинчуки. Этнографический сборник. Песни, загадки, пословицы, обряды, приметы и предрассудки, поверья, суеверия и местный словарь.
автор: Булгаковский Д.Г
серия: Записки Императорского русского географического общества по отделению этнографии
номер: том 13 выпуск 3
год: 1890
издатель : Спб.
формат: pdf
страниц: 212
размер : 39,84 мб
Песни, загадки, пословицы, обряды, приметы, предрассудки, поверья, суеверья и местный словарь.
Собрал в Пинском уезде Минской губернии Д.Г. Булгаковский.
Вследствие промежуточного положения П. между малоруссами и белоруссами у них, кроме самобытных песен, имеется множество песен малорусских и белорусских, подвергшихся только некоторому изменению в языковом отношении.
Западнополесский обряд Куст: социокультурные особенности и символика
Ольга Шарая
В 70-е годы XX в. отмечается повышенный интерес исследователей к кустовой обрядности. При этом основное внимание было сосредоточено на рассмотрении вербального компонента обряда. В научный оборот вводились новые эмпирические материалы, в научных работах рассматривались жизненные истоки, идейно-тематическое своеобразие и специфика поэтики кустовых песен.
Однако дальнейшее исследование обряда затрудняли неполнота эмпирического материала, неочерченность ареала его распространения, отсутствие анализа вербальной и ритуальной составляющих обряда в комплексе, недостаточно глубокий анализ социокультурных особенностей обряда и его символики.
Исследования, проведенные в 90-ые годы XX в., позволили впервые точно очертить ареал обряда, определить его центр и периферию, провести анализ инвариантной схемы, перейти на новый уровень понимания его семантики. Анализ комплекса составляющих (обрядовой терминологии, темпоральных, локативных, модальных данных, вербального и ритуального компонентов и др.) с разнообразием их конкретных форм проявления в границах ареала позволил выделить архаическое ядро и новации обряда, приблизиться к реконструкции его исходных форм.
Наиболее перспективно рассматривать этот обряд в контексте ритуалов с зеленью и деревьями на Троицу у народов Европы. Впервые попытка анализа весенней обрядности славян в сравнении с обрядностью народов Европы была предпринята Е.В.Аничковым. Анализируя весеннюю обрядовую процессию с майским деревом в Западной Европе, Е.В.Аничков сделал вывод, что та часть обряда с зеленью, когда обрядовое дерево особенно торжественно вносят в поселение, является важной особенностью обрядов с деревом у народов Западной Европы. В отличие от характерного для Западной Европы начала ритуала, для обходного ритуала с березкой на Троицу в России, как отмечал Аничков, не характерны движения обрядовой церемонии из леса в деревню.
В Беларуси с Троицей соотносятся: обряд Дзяды; обряд завивания и развивания березки; обряд Куст; обряд проводов русалки. Троицкие Дзяды считались одними из важнейших у белорусов на протяжении года. Поминальный стол в честь Дзядов устраивался в пятницу или субботу перед днем Святой Троицы. На этот период приходилось посещение сел старцами, которые пели духовные песни, читали поминальные молитвы. На Троицу посещали кладбище, куда приносили троицкую зелень.
Обряд Дзяды на Троицу у белорусов был распространен повсеместно, тогда как другие обряды троицкого цикла представлены локально: обряд завивания и развивания березки был распространен на востоке Беларуси; обряд Куст в Пинском Полесье; обряд проводов русалки на юго-востоке Беларуси.
Проведенные нами по специально разработанной программе полевые исследования показали, что ареал обряда Куст с небольшими отклонениями совпадает с Пинщиной исторической. Это территория современного Пинского р-на, частично прилегающих — Ивановского, Лунинецкого, Ивацевичского, Столинского, с. Спорово Березовского р-на Брестской обл. Южная часть ареала обряда охватывает север Заречненского, Дубровицкого районов Ровенской обл., Любешовского р-на Волынской обл. Украины. Нужно учитывать, что на протяжении прошлых столетий южная часть составляла неразрывное единство со всем пространством ареала обряда. Это объясняется историческими фактами. В прошлом ареал обряда Куст находился в границах единого государственного образования (Пинское княжество), затем единых административно-территориальных образований (например, Пинский уезд Брестского воеводства ВКЛ, а затем Минской губернии Российской империи). Как показало исследование, обряд Куст на Беларуси и Украине — единое по своему происхождению, семантике и функции явление.
Карта распространения обряда Куст.
Западная граница ареала обряда с небольшими отклонениями совпадает с границей, которую выделяет исследователь говоров Западного Полесья Ф.Д. Климчук между западнозагородскай, или собственно берестейской, и восточнозагородской, или собственно пинской, диалектными зонами. Как отмечает Ф.Д. Климчук, историческим эквивалентом, который соотносится с современной границей между западно- и восточнозагородской диалектными зонами, является граница Берестейской и Пинской земель, которая проходила в долитовские времена (X-XIII вв.) между районами современных Дрогичина и Янова.
Для обряда Куст («водыты Ку́ста»; «ходыты у Ку́ста», «ходыты у Куст»), который праздновался на второй или первый день Троицы*, характерно торжественное движение из леса в селение обрядовой группы во главе с женщиной, наряженной в зелень. На начальном этапе ритуала женщину, девушку выбирали на роль главной фигуры обрядовой группы. Эту роль могла выполнять сирота, которая, по народным представлениям, была наиболее близка к сакральному миру.
На связь с лесом указывает зачин ритуальной кустовой песни «Ой, мы булы у вэлыкому лісы, // Ізвылы й Ку́ста з зэлёного клёну. » **. Это находит соответствие и на уровне акционального кода, как отмечают информанты, «Iдэ́мо у ліс, у лíсы убэрэ́мо, і з лíса вэдэ́м ужэ́ по сэлí хóдымо» (Бродница Заречненского р-на).
В отдельных случаях информанты отмечают, что Куст «убырáлы у хáты», потому что «казённы ліс далeко, вэлiкы ліс далéко. » (Глинка Столинского р-на). Наряжение Куста в лесу, как и наряжение всего Куста в зелень, чтобы нельзя даже было узнать, кто наряжен, является, на наш взгляд, исконным, а наряжение на подворье или в доме поздним явлением.
Обрядовое шествие, особенная торжественность ритуала передается в кустовой песне, которая зафиксирована нами на северо-востоке ареала: «Да чэрэз сэло, да чэрэз Пучынское, // Да й ішло войско да усэ дэвоцкэе. // Як заговорыть, то й у нэбі зазвоныть. // Як засмыецца, то й у нэбі одзовэцца» (Пучины Пинского р-на).
На вербальном уровне типичным было следующее обращение к хозяевам: «. Выйды, пане, із нового покою, // Выйды, пане, із нового покою, // Вынэсь Кусту да хоть по золотому, // Бо у нашого Куста да ныжэнькы нэвэлычкы, // Трэба ёму панчішкы-чэрэвычкы. » (Бродница Заречненского р-на).
Обряд Куст в д. Буса Ивановского р-на. Фото О. Шарой. 1996.
Большая часть содержания песен, которые исполнялись во время обхода дворов (обходных кустовых песен), описывается с помощью модели, которая включает следующие части: ритуальное создание Куста, характеристика его качеств, обращение обрядовой группы к хозяину дома. Адресаты сообщения побуждаются к активности, от них ожидается не ответ словами (песни представляют собой монолог исполнителей обряда), а реальное, требуемое ритуалом вознаграждение (эквивалент семейной жертвы родовому Кусту).
Особенные отношения между хозяевами домов и Кустом устанавливаются через акт принесения символической жертвы хозяевами. Жертвоприношение выравнивает сакральный статус объекта, который собираются использовать, и жертвователя. В этом акте сакральный статус хозяев домов и Куста отличается от всех других статусных позиций, в том числе, от женщин, которые образуют обрядовую группу.
На заключительном этапе обряда во время совместной трапезы была представлена не только обрядовая группа женщин, а вся социальная общность. Употребление сакрализированных продуктов (ранее приподнесенных для Куста) на совместной трапезе символизировало солидарность его участников.
Зафиксированы случаи, когда могло быть «нікулькы компаній», при этом сохранялась возрастная стратификация «жэ́ншчыны собí, дэвчáта собí» и топос села делился: «з другóго сэлá Куст нэ прыхóдыв. А на ху́торы свуй Куст був. Свойí хуторá і свуй Куст» (Доброславка Пинского р-на).
Исследование показало, что в символике пучка веток на ритуальном уровне и ветки на вербальном уровне (в свадебных сиротских песнях) есть различие. Срезанные ветви деревьев, собранные в пучок, символизировали ряд поколений умерших предков рода. В художественном мире сиротских свадебных песен отломанная ветка или верхушка дерева символизировала кого-то умершего из родителей сироты, отца или мать, но не более древних предков.
В троицких обрядах символика свежесрезанных ветвей деревьев самодостаточна и в контексте обряда имела высокую аксиологическую значимость. Проведенный анализ новых данных и имеющихся в прошлом, о связи свежесрезанной зелени деревьев (ветвей) с обрядом Дзяды на Троицу и поминанием родителей (Россия) позволил показать связь свежесрезанных ветвей деревьев с присутствием душ умерших предков в ритуальных действиях на Троицу. Полученные данные имеют важное значение для исследования семантики кустовой обрядности, в которой символика свежесрезанной зелени занимает центральное место.
В обряде Куст не только персонаж, наряженный в зелень, но и его имя Куст имело символическое и сакральное значение, поскольку в ареале обряда в прошлом оно употреблялось только раз в году — на Троицу. В отличие от других восточнославянских регионов, в Западном Полесье лексема куст автохтонным населением в повседневности не употреблялась в значении «растение».
Важно учитывать, что лексема куст использовалась для обозначения семьи, социальных связей, совокупности однородных предметов, для обозначения группы. Социальное значение лексемы куст в обряде можно считать доминантным. Данные анализа показали, что в восточнославянском пространстве использование лексемы куст в социальном значении широко представлено.
Исследование позволило выявить трансформационные формы этого обряда, что позволило сделать вывод о закономерностях его изменений.
Во время полевых исследований, проведенных нами в 2006 году, зафиксированы новые данные. Рассуждая о номинации обряда, информант отмечала: «Мы сáмы нэ знáем, шо то за слóво, як ёгó пóняты. чы то, шо лю́ды збырáлыса, ужэ́ мнóго людэ́й у ку́чу, нэхтó нэ знáе гэ́того слóва, шо вонó обозначáе», при этом информант подчеркивает, что на растение «у нас нэ ка́жуть куст, а корч» (Стошаны Пинского р-на).
В системе патриархальных отношений комплексных семей с сильно развитым родовоориентированным сознанием ее членов, женитьба была ритуальной формой, в которой осуществлялся обмен женщинами, поскольку именно женщины всегда покидали родительский дом, тогда как мужчины продолжали оставаться в кругу своей семьи.
Переход молодой в другой род в результате брака художественно передается на вербальном уровне свадебной обрядности: «Да вылэтіла пчола // Да з чужого роя. // Вытэ ейі нэ лякайтэ, // Вытэ ейі нэ лякайтэ, // А до сэбэ прыгортайтэ» (Мотоль Ивановского р-на). В балканском пространстве переходный статус невесты передается аналогично: «Одби се Стане од рода, // Каконо чела од роя, // Приви се к милом ђеверу, // Каконо злато к jумаку».
Если в свадебной обрядности переход девушки в другой род является центральным элементом, то в западнополесском обряде Куст это один из мотивов, что нашло отражение в ритуальных кустовых песнях: «Ой, коло Куста сочэвычэнька густа. // Ой, хто ж тую сочэвычэньку порвэ, // Той мэнэ од батэнька возьмэ» (Доброславка Пинского р-на).
В ряде жанров белорусского фольклора представлены песни, в которых центральным мотивом являются переживания молодой женщины в связи с оторванностью от своего рода. Песни-жалобы на долю исполнялись после обхода домов сельской общности в западнополесском обряде Куст. Так оторванность женщины от своего рода, желание посетить родных нашло отражение в кустовых лирических песнях: «Ой ты, калына, мні дорогу завалыла, // Коб я молодая да до роду нэ ходыла. » (Лобча Лунинецкого р-на); «Вэлыкая вода усі бэрогы позаймала // Сэло пэрэйшла, родынонька нэ познала. » (Доброславка Пинского р-на).
Переживания молодой женщины в связи с оторванностью от своего рода, желание посетить своих родных ярко выражены также в славянских балладах. Характерным для таких баллад является начало, в котором сообщается, что отец (мать) отдали дочь замуж (у чужую старану, далека, далека-далека, сем міль ад сябе, далека, за Дунай глыбокі), упоминается запрет бывать дома: сем год у сябе не бываць; тры гады у госці не йсці; загадаў мне татухна ў госці не хадзіць. Превращение в птицу и посещение родных в большинстве баллад констатируется как намерение, как желание, как действие, как факт: «Оддала маты дочку на чужую стороночку, // Оддала, прыказвала, коб сэм літ нэ бувала. // А вона нэ стэрпіла, до году прылэтіла, // Сіла, пала у садочку, сіла, пала, заковала, // Заковала голоснэнько, заплакала жалоснэнько» (Лыща Пинского р-на); «Абярнусь я й, малада, рабой зязюляй, // Да й палячу, малода, да татулі ў сад» [ 4, с. 42] «Палячу я к татухну ў зялены садок, // Палячу я к роднаму ў зялены садок».
В лирических кустовых песнях аналогичный мотив препятствия создает образ социально неблагоприятного мира, в котором женщина оторвана от рода: «Ой, ты, калына, мні дорогу завалыла, // Коб я молодая да до роду нэ ходыла. // Я тую калыну посэку, порубаю, // Я до свого роду у гостыну побуваю. » (Лобча Лунинецкого р-на).
В конце XIX века в Пинском Полесье исследователи находят типичные остатки семейной общины в самом строгом и чистом виде. Тогда еще нередко встречались семейные общины в 15-25 человек, в то время как в других местах Беларуси они уже встречались очень редко. Еще в середине XIX ст. большая неразделенная семья преобладала (56,3 %), при этом неразделенными оставались преимущественно богатые семьи.
Сохранению элементов архаической социальности способствовали как особенности социальной истории, так и уникальные природно-географические условия. До проведения широкомасштабной мелиорации многие поселения в этих местах во время весенних разливов рек на 2-3 месяца оставались изолированными от внешнего мира. А.К.Киркор дает следуещее описание влияние природно-географических особенностей этого края на жизнь местных жителей:
В историческом прошлом именно в такое время — на границе весны и лета в расположенных друг от друга на значительном расстоянии дворищах, обрядовая процессия во главе с Кустом совершала обход домов.