Что такое часовая скрижаль в романе мы

Мы (Замятин Е. И., 1920)

Пиджак. Стена. Скрижаль

Просмотрел все написанное вчера — и вижу: я писал недостаточно ясно. То есть все это совершенно ясно для любого из нас. Но как знать: быть может, вы, неведомые, кому «Интеграл» принесет мои записки, может быть, вы великую книгу цивилизации дочитали лишь до той страницы, что и наши предки лет 900 назад. Быть может, вы не знаете даже таких азов, как Часовая Скрижаль, Личные Часы, Материнская Норма, Зеленая Стена, Благодетель. Мне смешно и в то же время очень трудно говорить обо всем этом. Это все равно как если бы писателю какого-нибудь, скажем, 20‑го века в своем романе пришлось объяснять, что такое «пиджак», «квартира», «жена». А впрочем, если его роман переведен для дикарей, разве мыслимо обойтись без примечаний насчет «пиджака»?

Я уверен, дикарь глядел на «пиджак» и думал: «Ну к чему это? Только обуза». Мне кажется, точь-в‑точь так же будете глядеть и вы, когда я скажу вам, что никто из нас со времен Двухсотлетней Войны не был за Зеленой Стеною.

Но, дорогие, надо же сколько-нибудь думать, это очень помогает. Ведь ясно: вся человеческая история, сколько мы ее знаем, это история перехода от кочевых форм ко все более оседлым. Разве не следует отсюда, что наиболее оседлая форма жизни (наша) есть вместе с тем и наиболее совершенная (наша). Если люди метались по земле из конца в конец, так это только во времена доисторические, когда были нации, войны, торговли, открытия разных америк. Но зачем, кому это теперь нужно?

Я допускаю: привычка к этой оседлости получилась не без труда и не сразу. Когда во время Двухсотлетней Войны все дороги разрушились и заросли травой — первое время, должно быть, казалось очень неудобно жить в городах, отрезанных один от другого зелеными дебрями. Но что же из этого? После того как у человека отвалился хвост, он, вероятно, тоже не сразу научился сгонять мух без помощи хвоста. Он первое время, несомненно, тосковал без хвоста. Но теперь — можете вы себе вообразить, что у вас хвост? Или: можете вы себя вообразить на улице голым, без «пиджака» (возможно, что вы еще разгуливаете в «пиджаках»). Вот так же и тут: я не могу себе представить город, не одетый Зеленой Стеною, не могу представить жизнь, не облеченную в цифровые ризы Скрижали.

Скрижаль… Вот сейчас со стены у меня в комнате сурово и нежно в глаза мне глядят ее пурпурные на золотом поле цифры. Невольно вспоминается то, что у древних называлось «иконой», и мне хочется слагать стихи или молитвы (что одно и то же. Ах, зачем я не поэт, чтобы достойно воспеть тебя, о Скрижаль, о сердце и пульс Единого Государства.

Все мы (а может быть, и вы) еще детьми, в школе, читали этот величайший из дошедших до нас памятников древней литературы — «Расписание железных дорог». Но поставьте даже его рядом со Скрижалью — и вы увидите рядом графит и алмаз: в обоих одно и то же — С, углерод, — но как вечен, прозрачен, как сияет алмаз. У кого не захватывает духа, когда вы с грохотом мчитесь по страницам «Расписания». Но Часовая Скрижаль каждого из нас наяву превращает в стального шестиколесного героя великой поэмы. Каждое утро, с шестиколесной точностью, в один и тот же час и в одну и ту же минуту мы, миллионы, встаем как один. В один и тот же час единомиллионно начинаем работу — единомиллионно кончаем. И, сливаясь в единое, миллионнорукое тело, в одну и ту же, назначенную Скрижалью, секунду, мы подносим ложки ко рту и в одну и ту же секунду выходим на прогулку и идем в аудиториум, в зал Тэйлоровских экзерсисов, отходим ко сну…

Буду вполне откровенен: абсолютно точного решения задачи счастья нет еще и у нас: два раза в день — от 16 до 17 и от 21 до 22 единый мощный организм рассыпается на отдельные клетки: это установленные Скрижалью Личные Часы. В эти часы вы увидите: в комнате у одних целомудренно спущены шторы, другие мерно по медным ступеням Марша проходят проспектом, третьи — как я сейчас — за письменным столом. Но я твердо верю — пусть назовут меня идеалистом и фантазером — я верю: раньше или позже, но когда-нибудь и для этих часов мы найдем место в общей формуле, когда-нибудь все 86 400 секунд войдут в Часовую Скрижаль.

Много невероятного мне приходилось читать и слышать о тех временах, когда люди жили еще в свободном, то есть неорганизованном, диком состоянии. Но самым невероятным мне всегда казалось именно это: как тогдашняя — пусть даже зачаточная — государственная власть могла допустить, что люди жили без всякого подобия нашей Скрижали, без обязательных прогулок, без точного урегулирования сроков еды, вставали и ложились спать когда им взбредет в голову; некоторые историки говорят даже, будто в те времена на улицах всю ночь горели огни, всю ночь по улицам ходили и ездили.

А это разве не абсурд, что государство (оно смело называть себя государством!) могло оставить без всякого контроля сексуальную жизнь. Кто, когда и сколько хотел… Совершенно ненаучно, как звери. И как звери, вслепую, рожали детей. Не смешно ли: знать садоводство, куроводство, рыбоводство (у нас есть точные данные, что они знали все это) и не суметь дойти до последней ступени этой логической лестницы: детоводства. Не додуматься до наших Материнской и Отцовской Норм.

Так смешно, так неправдоподобно, что вот я написал и боюсь: а вдруг вы, неведомые читатели, сочтете меня за злого шутника. Вдруг подумаете, что я просто хочу поиздеваться над вами и с серьезным видом рассказываю совершеннейшую чушь.

Но первое: я не способен на шутки — во всякую шутку неявной функцией входит ложь; и второе: Единая Государственная Наука утверждает, что жизнь древних была именно такова, а Единая Государственная Наука ошибаться не может. Да и откуда тогда было бы взяться государственной логике, когда люди жили в состоянии свободы, то есть зверей, обезьян, стада. Чего можно требовать от них, если даже и в наше время откуда-то со дна, из мохнатых глубин, — еще изредка слышно дикое, обезьянье эхо.

К счастью, только изредка. К счастью, это только мелкие аварии деталей: их легко ремонтировать, не останавливая вечного, великого хода всей Машины. И для того, чтобы выкинуть вон погнувшийся болт, у нас есть искусная, тяжкая рука Благодетеля, у нас есть опытный глаз Хранителей…

Да, кстати, теперь вспомнил: этот вчерашний, дважды изогнутый, как S, — кажется, мне случалось видать его выходящим из Бюро Хранителей. Теперь понимаю, отчего у меня было это инстинктивное чувство почтения к нему и какая-то неловкость, когда эта странная I при нем… Должен сознаться, что эта I…

Источник

Читальный зал

Наука и жизнь

Русский язык в школе

Русский язык за рубежом

Русская речь

Мир русского слова

Журнал «Грамоты.ру»

Исследования и монографии

Конкурсные публикации

«Русский язык за рубежом», № 4, 2002 год

Роман Замятина «Мы» в контексте произведений и идей Пролеткульта

Вера Агински, профессор уиниверситета штата Айова, США

В данной статье сравниваются некоторые ключевые аспекты романа Замятина «Мы» с произведениями двух выдающихся представителей Пролеткульта А. Гастева и А. Богданова. Как кажется, для такого сопоставления достаточно аргументов, ибо антиутопия Е. Замятина была реакцией как на попытки воплотить утопию социалистического строительства в России, так и на утопические социальные модели, которые были созданы пролетарскими писателями того времени.

А. Богданов (Малиновский) (1873–1928) — известный русский философ и социолог, ученый-энциклопедист. По Богданову, осознанный коллективизм преобразует весь смысл работы художника, давая ей новые стимулы.

А. Гастев (1882–1938) — видный поэт и идеолог Пролеткульта, ученый-теоретик, пропагандист идей научной организации труда. Можно сказать, что главным делом его жизни были стремление к рационализации методов, приемов и практических правил труда.

Попытаемся сопоставить некоторые аспекты творчества трех писателей, имеющих объектом одни и те же вопросы современной им действительности, однако, как мы увидим, по-разному подходящих к творческому ответу на них.

«Я» и «мы»: индивидуум и общество

В романе-антиутопии «Мы» Евгений Замятин изображает общество идеальной несвободы — Единое Государство, где решены все материальные запросы людей, где успешно создана модель всеобщего математически выверенного счастья путем упразднения человеческой индивидуальности, свободы, права на самостоятельное мышление. Название романа явилось реакцией на поэзию Пролеткульта, и в частности — на поэзию А. Гастева, у которого есть такие стихотворения, как «Мы растем из железа», «Мы идем», «Мы посягнули», «Мы вместе», «Мы всюду»: местоимение «мы» доминирует практически в каждом стихотворении. Здесь же следует вспомнить идеи А. Гастева, изложенные в его программном документе «О тенденциях пролетарской культуры» (1919): следует «квалифицировать отдельную пролетарскую единицу как А, В, С или 325, 075 и 0 и т. п.», что создаст «невозможность индивидуального мышления» [4:133].

Пародируя идеи А. Гастева, Е. Замятин дает своим героям имена Д-503, I-330, Ю, R-13, S-4711, тем самым полностью обезличивая их. В стихотворении «Экспресс» А. Гастев нарисовал дом будущего — Народный дом: «Он занимает четыре квартала. Здание выросло в десять этажей. Окна дома идут цельными непрерывными стеклами от крыши до самой земли. »

Подобную общественную структуру мы видим и в романе «Красная звезда» А. Богданова. Главный герой романа, Леонид, был избран для путешествия на Марс, потому что марсиане нашли в нем то, что искали — минимум индивидуализма.

Роман «Мы», подобно роману «Красная звезда», написан в форме дневника, который ведет главный герой — Д-503, инженер, строитель «Интеграла», живущий за стеклянными стенами своего совершенного «алгебраического мира». Единое Государство отгорожено стеклянной стеной, изолирующей «машинный, совершенный мир — от неразумного, безобразного мира деревьев, птиц, животных».

Все усилия Единого Государства направлены на строительство «Интеграла», космической сверхмашины, которой предстоит проинтегрировать бесконечное уравнение вселенной и на которой, после завершения ее строительства, счастливые жители Единого Государства отправятся на другие планеты, чтобы распространить и там свое безусловное, принудительное счастье.

Идею осчастливить другие страны и планеты мы неоднократно встречаем и у Гастева.

В своем труде «Как надо работать» (1921) А. Гастев утверждает: «Человечество научилось обрабатывать вещи — наступила пора тщательной обработки человека». Замятин не читал этих строк, когда он работал над романом «Мы», но ведь они являются логическим развитием взглядов Гастева.

Труд и личная жизнь

Человек и машина, по Гастеву, должны слиться в единое целое, должны превратиться в единый производящий организм.

В романе «Мы» номера Единого Государства — это те же машины-автоматы, о которых писал А. Гастев, а машины и станки «Интеграла» — «очеловеченные совершенные люди».

В высокоразвитом социалистическом обществе марсиан, изображенном в романе «Красная звезда», труд — это «естественная потребность развитого социального человека», где необходимость принуждения к труду полностью отпала.

Для того, чтобы превратить человека в машину, автомат, чтобы труд стал биологической потребностью, нужна строжайшая дисциплина и режим как трудовой деятельности, так и всей жизни.

Подобным же образом начинается рабочий день и в замятинском Едином Государстве. Порядок здесь регулируется Скрижалью, которая является «сердцем и пульсом Единого Государства».

Так как труд в новом обществе А. Гастева превращается в праздник; соответственно, вся жизнь людей, как и их трудовая деятельность, превращается в своего рода гимн, песню-восхваление металлу и труду:

Вновь подобную картину мы видим в романе «Мы». Нумера Единого Государства проводят в таком едином машинно-человеческом марше не только рабочие часы, но и всю жизнь.

В антиутопии Е. Замятина мы видим утонченное развитие, завершенное воплощение идей Гастева. Единое Государство — это то общество, к которому может прийти человечество, если идеи Гастева, его планы и призывы претворить в жизнь; это общество запрограммированных автоматов, жизнь которых протекает в рамках Часовой Скрижали, Личных Часов, Материнской нормы, Зеленой стены и регулируется Благодетелем и Бюро Хранителей.

Любовь, брак и воспитание детей

Проблемы любви, брака и воспитания детей занимают значительное место в анализируемых нами произведениях, и это не случайно, так как в новой структуре общества будущего появляется и новое отношение к семье.

Начнем с рассмотрения романа «Красная звезда». С точки зрения Леонида, главного героя, «многобрачие принципиально выше единобрачия».

Как же происходит воспитание детей в этом совершенном обществе свободных марсиан? Первые годы жизни ребенок проводит при матери, а затем его отдают в так называемый Дом детей, с этого момента воспитанием детей занимается общество.

Утопические идеи любви и брака, воплощенные в романе «Красная звезда», не могли оставить Е. Замятина равнодушным, он увидел «завтра» общества «свободной любви», где все подчинено законам разума и рациональности. Любовь, следствие души, — смертный враг общества нумеров, изображенных в антиутопии «Мы».

Брак, как таковой, закрепляющий любовь отдельных индивидуумов и лежащий в основе воспитания детей, не существует в Едином Государстве: в нем нет никакой необходимости.

Судьба литературы и искусства

«Коллективные», обезличенные искусство и литература современных ему утопических обществ будущего, лишенные своего «я», своей индивидуальности, не могли оставить равнодушным Е. Замятина, имеющего свои принципиальные взгляды на роль литературы и искусства.

В романе «Мы» искусство — часть бюрократической машины, управляющей государством.

Всеми делами литературы в Едином Государстве управляет Институт Государственных Поэтов и Писателей. Литература в Едином Государстве не имеет ничего общего с «нелепым» творчеством древних, когда «всякий писал о чем ему вздумается».

В своей антиутопии Е. Замятин изобразил государственное устройство, которое находится на ступень «выше» как утопических обществ в произведениях А. Гастева и А. Богданова, так и утопии первых лет социалистического строительства, происходившего на глазах у писателя. Замятин предупреждает, предостерегает читателя, показывая, к чему могут привести отказ от литературного наследия прошлого, строгая регламентация и идеологизация творческой деятельности в области литературы и искусства, их беспрекословное подчинение государственной политике и указаниям бюрократов, порабощение и обезличивание творческой деятельности.

Мудрый анализ эпохи, в которой жил писатель, живой пронзительный ум, дали возможность Евгению Замятину увидеть реалии будущего, воспеваемого литературой Пролеткульта, будущее того строя, здание которого воздвигалось в Советском Союзе.

Текущий рейтинг:

Источник

Расшифровка Замятин. «Мы»

Что смешного в страшной антиутопии Замятина, издание которой привело к «коллективизации литературы»

Евгений Замятин называл роман «Мы» одновременно самой серьезной и самой шуточной своей вещью. Замятин написал «Мы» в течение 1921–1922 годов в Петрограде, надеялся его опубликовать. Несколько раз анонсировалось изда­ние. Однако ни в одном издательстве, ни в одном журнале в начале 1920-х го­дов этот роман так и не был опубликован.

Первая публикация романа была за границей, в Америке, в 1924 году на англий­ском. В 1927-м его опубликовали на русском языке в эмигрантском издатель­стве в Праге с фразой «Печатается без ведома автора», ставшей впоследствии ритуальной. Хотя на сегодняшний день мы знаем, что Замятин если и не был инициатором, то в любом случае участвовал в подготовке русского издания своего романа в Праге.

В 1927 году выход русского текста за границей не вызвал ни у кого особенных претензий. И только два года спустя, в сентябре 1929-го, это послужило при­чиной одной из первых исключительно скандальных кампаний против писа­телей, когда Пильняка и Замятина обвинили в публикации своих не прошед­ших цензуру произведений за границей. Собственно, после 1929 года ни один русский писатель печатать свой роман за границей уже не решался — до Бориса Пастернака в 1957-м. Причем и после 1957-го это продолжало восприниматься как предприятие достаточно опасное. В 1965 году Синявский и Даниэль были арестованы за публикацию своих произведений за границей, притом что ничего тайного или секретного в этих произведениях не содержалось.

Таким образом, сама публикация романа стала для истории советской литера­туры значимым рубежом. Советские идеологические чиновники посчитали нуж­ным показать, что больше ни писательские организации, ни сами писатели не могут быть в какой бы то ни было степени независимы от государства. 1929 год в литературе сравнивали с коллективизацией, которая в это время как раз начала проходить в советской деревне.

Роман «Мы», написанный в 1921–1922 годах, представляет собой антиутопию. Действие происходит в удаленном будущем, жизнь персонажей проходит в городе, изолированном от всего мира зеленой стеклянной стеной, в нем все подчинено строжайше организованному расписанию, а главным инстру­ментом, руководящим действиями жителей города, является Часовая Скри­жаль. Все люди одновременно встают с постели, принимают пищу, отправ­ля­ются работать или учиться — в зависимости от того, куда в этот день должна быть направлена их деятельность.

В сутках гражданам Единого Государства, как называется этот город, предо­ставлено два личных часа, во время которых они могут гулять, читать, решать математические задачи или заниматься любовью. Впрочем, занятия любовью тоже строго расписаны, и в этом повествователь и главный герой романа мате­матик Д-503 видит одно из главных достоинств Единого Государства: люди древности стра­дали от ревности и неразделенной любви, а сейчас мы (подчер­кивается: «мы») эту проблему решили. Каждый гражданин может записаться на любого другого гражда­нина, получить соответствующий талон, и после этого в опре­деленный час они могут провести время вместе. Живут они в про­зрач­ных жилищах, но на время занятия любовью имеют право опустить што­ры, чтобы из соседних жилищ их не было видно.

Все в этом Едином Государстве построено именно так, чтобы нивелировать все индивидуальное, личное — в соответствии с заглавием романа «Мы». Все имеют одинаковое отсутствие волос на голове, все одеты в одинаковую одежду под названием юнифа (за ним не трудно разгадать слово «Униформа»). Вместо имен у всех цифровые и буквенные обозначения. У каждого из граждан, или, как они называются, «номеров», — бляха с буквой и номером. Главный герой имеет имя Д-503, его возлюбленная — И-330, другая его возлюбленная — О-90, его ближайший друг поэт — Р-13, и так далее.

Замятинский роман, как не трудно заметить, уже по этому способу обозна­чения людей мрачно предсказывает будущее. В момент написания и даже публикации романа ни в лагерях смерти в Германии, ни в советских особых лагерях еще не дога­дались до этой системы обозначения людей буквами и номерами.

Людей держат в подчинении разными способами, главным образом — мани­пулируя их представлениями о мире так, как это делается во всех местах, где средства массовой информации сообщают ложь. Описаны выборы главы государства, которые называются ежегодным праздником День Единогласия. Во время выборов герои видят, что никакого единогласия нет, однако на сле­дую­щий день единственная существующая в государстве газета выходит с изве­щением, что Благодетель (так называется глава государства) выбран единогласно.

Во всех подробностях — желтом цвете, лестнице, взгляде на затылок, в том, как он заранее решает, куда и кому он сообщит об этом убийстве, — отчетливо проступают следы замысла и исполнения убийства в классическом русском романе «Преступление и наказание». И отчетливо проступает альтернатива: что было бы, если бы старушка, к которой пришел Раскольников, решила бы, что он пришел не грабить и убивать ее — а совсем за другим.

Вот таким образом — за счет опоры на литературную традицию — Замятин придает своему страшноватому роману элементы, благодаря которым тот ока­зывается самым смешным его произведением.

Источник

Пророчество Замятина.

ВАЛЕНТИН КАТАСОНОВ. АНТИУТОПИЯ ЕВГЕНИЯ ЗАМЯТИНА: ВЕКОВАЯ ПРОВЕРКА. ЧАСТЬ 1

Часть 1. Роман «Мы» – картина «идеального» тоталитарного мира

«МЫ» – ПЕРВЫЙ РОМАН-АНТИУТОПИЯ В ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ

Среди читателей литературных произведений в последние годы можно заметить смещение интереса от фантастики к антиутопиям. Фантастика за редкими исключениями рисует такое будущее, которое лучше сегодняшнего. А если будущее вообще идеальное, то это уже даже не просто фантастика, а утопии. Людям свойственно верить в лучшее, отсюда и интерес к фантастике и утопиям. Но с вступлением человечества и России в XXI век оптимизма в народе как-то поубавилось. Надежды на лучшее будущее стали меняться на ожидания худшего. И чтобы понять, к чему готовиться, люди стали чаше обращаться к произведениям в жанре антиутопий.
Если верить учебникам по литературе, то литературные антиутопии – совсем молодой жанр. И родился он ровно век назад, в 1920 году, когда русским писателем Евгением Замятиным был написан роман «Мы». А уже после него появились другие известные антиутопии:
«Котлован» (1930) Андрея Платонова,
«О дивный новый мир» (1932) Олдоса Хаксли,
«Война с саламандрами» (1936) Карела Чапека,
«Скотный двор» (1945) и «1984» (1948) Джорджа Оруэлла,
«451 градус по Фаренгейту» (1953) Рэя Брэдбери,
«Повелитель мух» (1954) Уильяма Голдинга,
«Атлант расправил плечи» (1957) Айн Рэнд,
«Заводной апельсин» (1962) Энтони Бёрджесса,
«Хищные вещи века» (1965), «Улитка на склоне» (1966) и «Обитаемый остров» (1970) Аркадия и Бориса Стругацких,
«Механическое пианино» (1952) и «Бойня номер пять, или Крестовый поход детей» (1969) Курта Воннегута,
«Час быка» (1970) Ивана Ефремова,
«Бегущий человек» (1982) Стивена Кинга,
«Генезис 2075» (2006) Бернарда Беккетта,
«Делириум» (2011) Лорен Оливер и др.
Думаю, что роман «Мы» знали все, писавшие в жанре антиутопии, после Замятина. И без преувеличения можно сказать, что он оказал на них существенное влияние. Оно очень чувствуется в некоторых романах. Впрочем, некоторые писатели признавались в том, что находились под влиянием Замятина. Например, Джордж Оруэлл в 1946 году написал рецензию на роман «Мы» (1). А из переписки Оруэлла с Глебом Струве (1948 год) мы узнаем, что англичанин даже собирался написать специальную работу по роману Замятина. Работа это так и не была написана, зато родился роман «1984», в котором угадывается влияние Евгения Замятина.
По моему мнению (чисто читательскому, я не литературовед), все литературные произведения можно разделить на две части. Первая – те, которые, образно выражаясь, «морально стареют». Они подобны тому вину, которое со временем превращается в уксус. Вторая – те, которые со временем, становятся все более актуальными и востребованными. Они подобны хорошему коньяку, который с годами становится только лучше. Условно говоря, первых – 90 процентов, вторых – 10. Так вот роман «Мы» Замятина относится именно ко второй категории.
Прочитавший роман в 1970 году, Андрей Тарковский отмечал в своём дневнике: «Очень слабо и претенциозно. Этакая рваная, „динамическая“ проза якобы. Какая-то противненькая» (2). А вот В. Б. Шкловский отмечал сходство ряда деталей романа с пародийным рассказом английского писателя Джерома Джерома «Новая утопия» и считал его в целом неудачным произведением (3).
Честно признаюсь, что и я, получив в 1988 году журнал с романом «Мы», начал читать его, но не дочитал и до половины. Чтиво было непривычным, а автора я мысленно обвинил в литературном «модернизме». Но вот прошло более трех десятков лет. И теперь я роман читаю на одном дыхании. А все потому, что многое из того, что прочитал у Евгения Замятина, начинаю видеть в сегодняшнем мире, который меняется прямо на глазах.

ИСТОРИЯ ПУБЛИКАЦИИ РОМАНА «МЫ»

Коротко об истории написания и издания романа. Автор находился в России, где совершился октябрьский переворот 1917 года, шла гражданская война, у власти находились большевики, проводившие в жизнь диктатуру пролетариата. Замятин, будучи человеком социалистический убеждений, жестоким гонениям со стороны большевиков не подвергался (хотя было несколько неприятных для писателя эксцессов, о которых я говорить не буду). Но тот социализм, который проповедовали власти, писателю также был не по душе. В общем между властями и писателем сложились отношения неустойчивого нейтралитета. Тем не менее, когда роман был написан, Замятину его опубликовать на родине не удалось. Власти усмотрели в произведении скрытую критику существующего строя. В конце концов роман «Мы» был издан в Нью-Йорке на английском языке в 1925 году, а затем на чешском (1927) и французском (1929) языках. На русском языке полный текст романа «Мы» впервые был опубликован в 1952 году в американском издательстве имени Чехова (Нью-Йорк), в России – лишь в 1988 году в журнале «Знамя».
События, описываемые в романе, относятся к далекому будущему и не имеют точной пространственной привязки. Как я уже выше отметил, некоторые советские начальники, запретившие публикацию романа в России, усматривали, что события происходят все-таки в нашей стране. Но, думаю, не меньшие основания полагать, что это может быть и Европа. Особенно, учитывая, что Евгений Замятин достаточно долго по своей основной работе (он был инженер-судостроитель) находился в Англии.

СОБЫТИЯ РОМАНА: ВРЕМЯ И МЕСТО

Итак, кратко отмечу самые важные моменты романа. Роман представляет собой коллекцию записей главного героя (всего 40 записей). Местом событий является Единое Государство (ЕГ). Из романа мы узнаем, что некогда (если смотреть из будущего) в мире была Великая Двухсотлетняя Война. В 5-й записи мы читаем: «Правда, выжило только 0,2 населения земного шара. Но зато – очищенное от тысячелетней грязи – каким сияющим стало лицо земли. И зато эти ноль целых и две десятых – вкусили блаженство в чертогах Единого Государства».
Война кончилась тем, что, как отмечено в записях, «тысячу лет тому назад ваши героические предки покорили власти Единого Государства весь земной шар». Любопытно, что речь идет именно о тысяче лет – явный намек на слова из Откровения Иоанна Богослова: «И увидел я Ангела, сходящего с неба, который имел ключ от бездны и большую цепь в руке своей. Он взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана, и сковал его на тысячу лет, и низверг его в бездну, и заключил его, и положил над ним печать, дабы не прельщал уже народы, доколе не окончится тысяча лет; после же сего ему должно быть освобожденным на малое время» (Откр.20:1-3). Т.е. явно ироничное напоминание о еретической (в православии) идее хилиазма о тысячелетнем царстве Божием на земле. Кстати, можно предположить, что события происходят через 12 веков после написания романа и через 11 веков, если отсчитывать от нашего сегодняшнего дня.
Можно предположить, что территория Единого Государства небольшая. По сути, городская агломерация. ЕГ отгорожено от остального мира, от настоящей природы Зеленой Стеной. Зеленая Стена не раз упоминается в романе. Зеленая Стена – это не просто техническое сооружение. Это философия и образ жизни, это важнейший атрибут современной городской цивилизации: «Но, к счастью, между мной и диким зеленым океаном – стекло Стены. О великая, божественно-ограничивающая мудрость стен, преград! Это, может быть, величайшее из всех изобретений. Человек перестал быть диким животным только тогда, когда он построил первую стену. Человек перестал быть диким человеком только тогда, когда мы построили Зеленую Стену, когда мы этой Стеной изолировали свой машинный, совершенный мир – от неразумного, безобразного мира деревьев, птиц, животных…» (17-я запись).
Там, за этим ограждением обитают не только животные, но и какие-то человекоподобные существа, дикари. Граждане ЕГ об этих дикарях почти ничего не знают. Лишь читали, что некогда у них были общие предки. Но тысячу лет назад пути граждан ЕГ и дикарей разошлись в разные стороны.

ЕДИНОЕ ГОСУДАРСТВО, ИЛИ «МЫ» ПРЕВЫШЕ ВСЕГО

Та жизнь, которая протекает в пределах Зеленой Стены, современному человеку может показаться диктатурой, перед которой блекнут опыты якобинцев и большевиков. Но с точки зрения руководителей и обычных граждан Единого Государства, это высокоорганизованное общество со строгой дисциплиной и порядком. Здесь все живут подобно муравьям в муравейники или пчелам в улье. Как муравей не может жить вне муравейника, так и гражданин Единого Государства не может быть вне коллектива. Главным догматом каждого гражданина Единого Государства является:
««Я» – от дьявола, «Мы» – от Бога».
Отсюда и название романа – «Мы» (4). Кстати, есть версия, что название романа Евгений Замятин позаимствовал у поэта из Пролеткульта Владимира Кириллова, которое называется «Мы». Вот его начало:

Мы – несметные, грозные легионы Труда.
Мы победили пространства морей, океанов и суши.
Светом искусственных солнц мы зажгли города, –
Пожаром восстаний горят наши гордые души.

Любопытно, что ни одного произведения с названием «Я» в истории мировой литературы не было. Единственное исключение представляет сборник стихов Владимира Маяковского (состоит из четырех стихотворений), который был им назван «Я» (1913 год). Но это было до революции. После 1917 года «пролетарский поэт» Маяковский, прославляя пролетарскую солидарность, стал также говорить «мы». Более того, в 1929 году из-под пера «пролетарского писателя» появляется стихотворение под названием «Мы», которое начинается так:

Мы –
Эдисоны
невиданных взлетов,
энергий
и светов.

Очень уж содержание стихотворение Маяковского по духу похоже на роман Замятина «Мы». С одной только разницей – у Маяковского мы видим коммунистическую утопию, а Замятина изображена антиутопия. Кстати, некоторые исследователи творчества Замятина считают, что роман Замятина «Мы» – своеобразная пародия на коммунистический футуризм Маяковского.
У главного героя порой возникают сомнения относительно примата «мы» над «я». Но он как математик и логик начинает сам рассуждать и отвергать набегающие сомнения. Например, в 22-й записи он с ужасом начинает ощущать себя как «я», а не просто как часть «мы». И пытается с помощью логических доводов избавиться от этого непривычного, болезненного состояния:
«Я чувствую себя. Но ведь чувствуют себя, сознают свою индивидуальность – только засоренный глаз, нарывающий палец, больной зуб: здоровый глаз, палец, зуб – их будто и нет. Разве не ясно, что личное сознание – это только болезнь».
В записи №30 он продолжает убеждать себя во вредности и глупости пребывания в состоянии «я»: «И вот – две чашки весов: на одной – грамм, на другой – тонна, на одной – «я», на другой – «Мы», Единое Государство. Не ясно ли: допускать, что у «я» могут быть какие-то «права» по отношению к Государству, и допускать, что грамм может уравновесить тонну, – это совершенно одно и то же. Отсюда – распределение: тонне – права, грамму – обязанности; и естественный путь от ничтожества к величию: забыть, что ты – грамм и почувствовать себя миллионной долей тонны…».
Главный герой время от времени мысленно сравнивает сегодняшнюю его жизнь в Едином Государстве с той, которая была в доисторические времена и о которой имеются обрывочные сведения в древних книгах. И вот он неожиданно в 22-й записи сравнивает Единое государство с христианством, где смирение было добродетелью, а гордыня пороком, где была церковная соборность. Он называет христиан предшественниками, но очень несовершенными. Лишь в Едином Государстве удалось добиться полной, 100-процентной консолидации всех людей: «Мы идём – одно миллионоголовое тело, и в каждом из нас – та смиренная радость, какою, вероятно, живут молекулы, атомы, фагоциты».
Замеченное главным героем сходство Единого Государства с христианством – чисто формальное. В первом случае богом является социум под названием «Мы». Во втором случае Бог, находящийся за пределами этого социума и за пределами видимого мира. Тот Бог, о котором с древних книгах говорилось, что он бесконечен и обладает еще массой других свойств, которые невозможно измерить и оценить с помощью науки. А для науки Единого Государства то, что нельзя измерить и оценить, по определению не существует.

СЧАСТЬЕ В ЕДИНОМ ГОСУДАРСТВЕ

«ЧАСОВАЯ СКРИЖАЛЬ», ИЛИ «ПРОГРАММНОЕ ОБЕСПЕЧЕНИЕ» «МАШИНЫ»

Единое Государство функционирует безупречно. У древних людей, как они считали, тоже были свои государства. Но разве можно было говорить о них как государствах, если там периодически возникали кризисы, беспорядки, гражданские войны и революции? Это была пародия на государства! А вот Единое Государство работает как безупречный механизм. Между прочим, другим названием Единого Государства является «Машина». Главным начальником Машины выступает уже упомянутый выше герой по имени «Благодетель». Ему в управлении помогают сотрудники Бюро Хранителей (полиция) и других служб.
Власть и порядок в Едином Государстве (ЕГ) поддерживаются с помощью двух основных средств: во-первых, с помощью разного рода регламентов и предписаний, исполнение которых у граждан Единого Государства должно превратиться в безусловный рефлекс; во-вторых, с помощью контроля за дисциплиной и ментальным состоянием граждан и принятия мер по отклонению их от принятых «норм».
Пример средств первого рода – «Часовая Скрижаль» – четкий график жизни каждого члена ЕГ и всего «муравейника» в целом. Главный герой не устает удивляться дикости древних людей: они жили, как им заблагорассудится; государственная регламентация жизни была крайне примитивной. Пожалуй, апогеем регламентации прошлого можно считать расписания движения поездов. В 3-й записи мы читаем сравнение этого расписания с Часовой Скрижалью. Второе отличается от первого как алмаз от графита (хоти и то, и другое – углерод):
«Все мы (а может быть, и вы) еще детьми, в школе, читали этот величайший из дошедших до нас памятников древней литературы – «Расписание железных дорог». Но поставьте даже его рядом со Скрижалью – и вы увидите рядом графит и алмаз: в обоих одно и то же – С, углерод, – но как вечен, прозрачен, как сияет алмаз. У кого не захватывает духа, когда вы с грохотом мчитесь по страницам «Расписания». Но Часовая Скрижаль – каждого из нас наяву превращает в стального шестиколесного героя великой поэмы. Каждое утро, с шестиколесной точностью, в один и тот же час и в одну и ту же минуту, – мы, миллионы, встаем как один. В один и тот же час единомиллионно начинаем работу – единомиллионно кончаем. И сливаясь в единое, миллионнорукое тело, в одну и ту же, назначенную Скрижалью, секунду, – мы подносим ложки ко рту, – и в одну и ту же секунду выходим на прогулку и идем в аудиториум, в зал Тэйлоровских экзерсисов, отходим ко сну…».
Итак, Машина (Единое Государство) функционирует на программе, заданной Часовой Скрижалью. Фактически она регламентирует синхронные действия миллионов нумеров даже не на почасовой, а поминутной основе. Замятин жил и творил в те времена, когда еще не было станков с программным (числовым) управлением. Живи он в наше время, то, наверное, назвал бы Часовую Скрижаль «программным обеспечением». А свою Машину вместе с Часовой Скрижалью – станком с числовым программным управлением (ЧПУ).
Часовая Скрижаль как основной регламент жизни нумеров дополняется некоторыми другими правилами и нормами. Деятельность нумеров на рабочих местах регламентируется системой Тейлора (7). О ней мы скажем чуть ниже.
Даже процесс принятия пищи нумерами регламентирован – не только по времени, но и по операциям: «Сквозь туман – длинные, стеклянные столы; медленно, молча, в такт жующие шаро-головы. Издалека, сквозь туман потукивает метроном, и под эту привычно-ласкающую музыку я машинально, вместе со всеми, считаю до пятидесяти: пятьдесят узаконенных жевательных движений на каждый кусок».
Издаются законы, большая часть которых сводится к тем или иным запретам. Например, на употребление алкоголя и табака.
К сожалению, как признает главный герой, даже у такой совершенной Машины бывают мелкие сбои: «К счастью – только изредка. К счастью – это только мелкие аварии деталей: их легко ремонтировать, не останавливая вечного, великого хода всей Машины. И для того, чтобы выкинуть вон погнувшийся болт – у нас есть искусная, тяжкая рука Благодетеля, у нас есть опытный глаз Хранителей…».
«Искусная, тяжкая рука Благодетеля» – здесь имеется в виду, что его рука нажимает кнопку той Машины Благодетеля, которая исполняет смертный приговор, аннигилирует муравья, не отвечающего стандартам ЕГ.

«ЛИЧНЫЕ ЧАСЫ», ИЛИ НЕКОТОРЫЕ ВРЕМЕННЫЕ НЕДОСТАТКИ «МАШИНЫ»

Кроме этого, небольшого недостатка Машина с Часовой Скрижалью имеет еще один более существенный недостаток – на два часа в сутки нумеры выпадают из-под регламентации Часовой Скрижали. В 3-й записи читаем:
«Буду вполне откровенен: абсолютно точного решения задачи счастья нет еще и у нас: два раза в день – от 16 до 17 и от 21 до 22 единый мощный организм рассыпается на отдельные клетки: это установленные Скрижалью – Личные Часы. В эти часы вы увидите: в комнате у одних – целомудренно спущены шторы, другие мерно, по медным ступеням Марша – проходят проспектом, третьи – как я сейчас – за письменным столом. Но я твердо верю – пусть назовут меня идеалистом и фантазером – я верю: раньше или позже – но когда-нибудь и для этих часов мы найдем место в общей формуле, когда-нибудь все 86 400 секунд войдут в Часовую Скрижаль».
Конечно, не надо думать, что в указанные часы жизнь нумеров полностью выпадает из-под регламентации и контроля Единого Государства. Взять, например, первую категорию нумеров – у которых «в комнате…целомудренно спущены шторы». Это называется «сексуальным часом». Процесс встреч нумеров разного пола для интимных отношений регулируется путем выдачи «розовых билетов». Есть закон «розовых билетов», который регламентирует порядок сексуальных связей и гарантирует право каждого на каждого (чтобы ни у кого не было ни малейшей привязанности ни к кому). Главный герой записывает в своем дневники: «… Около 300 лет назад был провозглашен наш исторический „Lex sexualis“: „всякий из нумеров имеет право – как на сексуальный продукт – на любой нумер“.
Другое дело – деторождение. Это только по разрешению властей. А разрешение выдается только после тщательно медико-генетического обследования потенциальных партнеров. Те, кто имеют потенциальное право на деторождение, должны отвечать Материнским и Отцовским Нормам. Деторождение – важная сфера науки и практики в Едином Государстве, получившая название «Детоводство». Главный герой записывает: «Не смешно ли: знать садоводство, куроводство, рыбоводство (у нас есть точные данные, что они знали все это) и не суметь дойти до последней ступени этой логической лестницы: детоводства. Не додуматься до наших Материнской и Отцовской Норм». Кстати, после рождения ребенок у родителей не остается, а передается в распоряжение Детско-воспитательного Завода. Он всецело принадлежит Единому Государству. А ведь когда-то у диких предков дети были частной собственностью.

ДРУГИЕ СЕКРЕТЫ ИДЕАЛЬНОЙ ДИКТАТУРЫ

Власть не только совершенствует Часовую Скрижаль и издает дополнительные регламенты и законы. Она также контролирует их исполнение. И при необходимости наказывает нарушителей. Конечно, основное бремя такого контроля возложено на Бюро Охранителей. Конечно, сотрудники Бюро не могут сами уследить за десятью миллионами нумеров. Поэтому среди нумеров активно поощряется доносительство, которое возведено в добродетель высшего порядка. В дополнение к этому используются технические средства – скрытые микрофоны: «Теперь эти мембраны, изящно задекорированные, на всех проспектах записывают для Бюро Хранителей уличные разговоры».
Жизнь каждого нумера должна быть «прозрачной» не только в переносном, но и буквальном смысле: «…среди своих прозрачных, как бы сотканных из сверкающего воздуха, стен – мы живем всегда на виду, вечно омываемые светом. Нам нечего скрывать друг от друга. К тому же это облегчает тяжкий и высокий труд Хранителей. Иначе мало ли что могло быть» (4-я запись). Главный герой почти каждый раз пытается сравнивать нынешний совершенный порядок с тем диким порядком, который царил у древних народов. Вот и восхищаясь «прозрачностью» современной жизни, он вспоминает, что некогда дикари жили в непрозрачных обиталищах, приговаривая: «Мой дом – моя крепость». Д-503 называет это «жалкой клеточной психологией».
За гражданами ЕГ следит также Медицинское Бюро, чтобы у нумеров ненароком не образовалась «душа». Она ведь опасна и для человека, и для власти. Важным событием в жизни ЕГ стало подписание Благодетелем Декрета о поголовном проведении Великой Операции – удалению из мозга «центра фантазии» с помощью Х-лучей (фантазия может отвлекать члена муравейника от соблюдения принятых норм). Прошедшие операцию фактически становятся биологическими машинами, как после лоботомии (8).
В исключительных случаях власти для поддержания порядка приходится использовать такое средство, как Машина Благодетеля – специальное техническое средство казни. В первой записи главный герой об этом пишет: «Если они не поймут, что мы несём им математически безошибочное счастье, наш долг заставить их быть счастливыми». А заставить «непонятливых» можно либо с помощью Великой Операции, либо напомнив о Машине Благодетеля.

Источник