что должна делать вдова
Что должна делать вдова
Вдовство́ — состояние человека после смерти супруга/супруги, оцениваемое в народной традиции как социально ущербное (ср. Холостой, Стародевство, Безбрачие, Сирота).
Вместе с тем вдовство наделяется признаком чистоты, который повышает ритуальный статус вдовствующих (ср. Девственность). Противопоставлено вдовство прежде всего браку, поэтому вдовые часто отстраняются от участия в свадьбе, а не вступившим еще в брак не рекомендуется присутствовать на вдовьих свадьбах.
Вдовство было не только социальной, но и возрастной категорией. Так, в «Рязанской кормчей» (1284), имевшей южнославянский протограф, говорится: «Аще же которая вдовица не имать 60 лет, не подобает ей в чин вдовиц въчисти» (Срезн.). Аналогичным образом старого холостяка (после 30 лет) считали вдовцом (твер., ярослав., курск.). Наряду с этим бездетная женщина, провдовствовавшая более 10 лет, подчас вновь обретала добрачный статус и звалась девкой, молодкой. Чаще, однако, память о вдовстве сохранялась и в последующем браке.
В категории вдовства заметно ослабление или нарушение оппозиции мужской — женский. Так, вдова нередко получает право сама брать себе в дом нового мужа, который в этом случае «выходит замуж» за вдову. В девичьих гаданиях (Босния) петух, появляющийся первым из курятника, предвещает выход замуж за холостого парня, тогда как курица — за вдовца. Характерно, что женская символика «левого» выступает применительно к вдовцу: правая коса у девки толще — выйдет замуж за парубка, левая — за вдовца (киев.). В приметах и девичьих гаданиях распространенным символом вдовства является нечет, непарность различных предметов (напр., счет обхваченных кольев в изгороди: «Вдовец, молодец, вдовец, молодец. «)
Предсказания вдовьей судьбы
Многие запреты и предписания у юж. и вост. славян мотивируются страхом перед ранним вдовством и соблюдаются с детства, но особенно на свадьбе и в семейной жизни. Они строятся вокруг ряда предметных символов (одежда, кольцо, волосы и т. п.) и таких семантических оппозиций, как единичность — парность, чет — нечет. Так, у русских замужней женщине запрещено носить одну косу, у болгар ей не разрешается мыть голову во вторник, у македонцев — в воскресенье (мужчинам по тем же причинам не разрешалось бриться — пловдив.).
В толкованиях снов вдовство связывается с порчей или отсутствием предметов одежды, обуви, головного уборе, а также утратой или недостачей частей тела, особенно парных. Увидеть во сне себя без юбки (бел.), с непокрытой головой (макед.), разутым, босым (укр.); потерять во сне обувь (макед.), туфлю (укр.), женский головной убор (укр.); увидеть отвалившуюся подметку, порванный сапог (укр.), себя одноглазым (макед.), лысым (болг.); выпадение волос (полес.), бритье усов (укр. сонник XVIII в.) — к смерти супруга.
Чтобы не овдоветь, во время еды избегали пересаживаться с места на место (рус., макед.); нельзя оставлять на полу крошки, носить перстень, из которого выпал камень (макед.), справлять свадьбу в понедельник (рус.), в високосный год (болг.). Во время венчания вдовство предвещают потухшая или неярко горящая свеча, упавший с головы венок (з.укр.), оброненный невестой платок (бел.), упавшее или вообще потерянное кольцо (рус., укр.). Один из новобрачных умрет, если они войдут в дом через разные двери (полес.), если свадебная процессия встретится с похоронной (в, и з.слав.). Невеста овдовеет, если после выезда свадебного поезда к венчанию на дворе останется нечетное число гостей (могилев ). В иных традициях многие из указанных примет и запретов связывались со смертью родителей или с собственной смертью.
Взаимоотношения с покойным супругом
В свадебной обрядности, дабы расторгнуть прежние узы накануне нового брака, македонцы Прилепа посылают на могилу покойной жены ее мать или другого родственника. Она поливает могилу, прося дочь успокоить свое сердце, напиться воды и «остыть». Сербы на свадьбе вдовца также обливают могилу его первой жены. У поляков обвенчавшийся вдовец заезжает (без невесты) к себе домой, где велит музыкантам играть, чтобы отпугнуть тоску по покойной жене и развеселить хату для принятия новой. Согласно кашубским поверьям, покойная жена является с поздравлением на свадьбу к своему мужу, когда он женится вторично. Избавиться от посещений покойного мужа, чаще других выступающего в роли ходячего покойника, можно было с помощью инсценировки новой свадьбы, как правило, инцестуальной. Мотив инцеста своим неправдоподобием, «чудесностью» должен был «нейтрализовать» мертвеца, вмешивающегося в жизнь живых. Так, в Зап. Украине вдова вместе с сыном плетет в полночь терновый венец и наряжает свадебное деревце; в Вологодской губ. кричит в печь: «Выхожу замуж, пеку пироги!» или ложится в постель меж двух деверей.
Новый брак
Срок запрета вступать в новый брак колеблется в разных местах от 40 дней (6 недель) до года. Для мужчины этот срок может быть короче или вообще не выдерживаться, особенно если на его иждивении находятся малые дети, для женщины он иногда растягивается на три года. Отношение к повторному замужеству изначально было резко отрицательным. В «Рязанской кормчей» принуждение вдовы к новому браку называлось великим грехом. В духовном стихе о вдовах Бог (Христос) предрекает им вечные муки за повторное замужество (Стихи духовные. М., 1991: 185—186). В паремиях оценка вдовы как потенциальной жены противоречива. Чаще считается, что тот «не видал беды, кто не сватал молодой вдовы», «у вдови хліб готов, та не кожному здоров» (укр.), но говорят также, что «вдову взять — спокойнее спать». Вдовец практически повсеместно считается незавидным женихом, обремененным многочисленным потомством, ср. пол. «Во вдовца кидай камнем, а в кавалера кольцом» или серб, дразнилку «Вдовец — разбитый горшок» (Босния), а также нравоучения вроде «плохо будешь мести пол — выйдешь за вдовца» (пол.).
Другим основанием, по которому девушки избегали вдовцов, было широко распространенное представление, что на «том свете» супруги по первому браку воссоединятся, а вторая жена останется одна (станет со столбом, вят.). В Харьковской губ. в случае смерти девочки вручают платок мальчику, что означает, что он обвенчан с умершей, является как бы вдовцом и составит с ней пару на «том свете». Вступающие в брак со вдовыми, кроме того, видели для себя опасность со стороны покойного супруга от первого брака. Словацкие девушки пели: «Не пойду за вдовца, т. к. боюсь, как бы покойница не встала из могилы». В Сербии и Черногории вдова должна была оградить чем-либо могилу умершего мужа и лишь после этого могла вновь выходить замуж. В Черниговской губ. отмечено поверье, что если женщина выйдет за вдовца, у которого грудной ребенок от первой жены, то она умрет раньше времени.
Кукушкина свадьба
Свадебный обряд в случае вдовства одного из новобрачных или обоих (т. н. кукушкина свадьба) сокращался или сводился к минимуму (для вдовы, но не для вдовца, болг.), для невесты-вдовы не устраивались смотрины, девичник, не требовалось приданого (рус.), не зажигали двух свечей перед иконами (вологод.), не пекли каравай (укр.), венчание с вдовой (но не с вдовцом) или обоих вдовых происходило дома, а не в церкви, и не в воскресенье, а в понедельник или среду (фракийские болгары), брак мог заключаться умыканием (Скопска Котлина). Чаще всего различия касались атрибутики вдовы: она венчалась без венка (как и «нечестные» невеста, в.слав, з.слав.); без фаты и вплетенных живых цветов, как разведенные и родившие до брака (люблин.), в белом платье (Бескиды) или, наоборот, не в белом, как обычная невеста, а в розовом (брест.), в черном (как и «нечестная» невеста, кашуб.), во вдовьей одежде (рус. Поморье), ее головной убор отмечен двумя крестами сзади на кокошнике (смолен.). Кроме того, принимались меры апотропейного характера. В Полесье, Малопольше и в Румынии, чтобы предохранить вступающего в брак с вдовым от преждевременной смерти, новобрачную (вдову или выходящую за вдовца) водворяют после венчання в дом супруга через окно, иногда спиной или впустив впереди нее кота, или же она входит в дом, пятясь через порог (Волынь). Негативная оценка такого рода браков выражалась, с одной стороны, в бесчинствах, которые устраивала молодежь на свадьбах вдовых: «кошачьи концерты» (о. Иж, Хорватия), забрасывание старыми лаптями жениха-вдовца, навешивание ему на шею связки из трех лаптей (казан., Саратов.), а с другой — в запретах молодым людям присутствовать на таком свадебном пиру (серадз.).
Обрядовые функции
Вдовство оценивалось двойственно: как социально ущербный статус (отсутствие пары) и как ритуально чистый. Отсутствие половой жизни позволяло сближать вдов, с одной стороны, с женщинами, уже утратившими способность к деторождению, а с другой — с девственницами. Как неполноценные члены общества, они не могли выполнять ряд ритуальных функций. Так, в Полесье им запрещалось быть повитухами; если мать жениха была вдовой, она не могла встречать молодых, делить каравай и сучить свечу — ее заменяла крестная мать; вдовы, девушки и разведенние женщины не могли участвовать в изготовлении каравая. С другой стороны, вдова, родившая ребенка (болг. копилуша, копилана), подвергалась такому же позору, что и незамужняя: ее бросали в воду (зап. Болгария), катали голой верхом на осле (Босния), изгоняли из села. У поляков считалось, что вдовы, особенно бездетные, чаще других занимаются колдовством, они владеют «колбуком», «выхованком» — духом, приносящим им деньги (Ольштын, Пшемишль). В иных традициях вдовы заговаривали болезни.
Как безгрешные, близкие к миру смерти, вдовые чаще других обмывали, обряжали и хоронили покойников, особенно преклонных лет (их називали умывальники. скутальники, наряжальники), за что получали вещи покойных (владимир.). Женатому же обмывать умершего считалось грехом (вят.). В свадебном обряде плачеями нередко бивали лишь вдовы-старушки и старые девы (арханг.). В обрядах вызывания дождя вдова крадет у гончара горшки и кидает их в колодец, сеет в него самосейный мак; обливается водой на пастбище (полес.); три вдовы обходят с иконами и хлебом-солью старый колодец (житомир.); вдовца обливают колодезной водой (чернигов.); роют землю около ключей в оврагах (нижегород., рязан.); девять вдов обходят с песнями село и собирают по домам коноплю, из которой делают обыденний рушник и вывешивают его на царских вратах (гомел.). Вместе с девочкой-сиротой вдова исполняла главную роль в обряде «пеперуда» (болгары Добруджи) (см. Додолы); вдова изготавливала из лещны крест, который затем бросал в реку парень (сербы Хомолья). Словаки Горегронья считают, что, если в первую неделю мая вдова вычистит кому-либо колодец, он не высохнет весь год. Во время мора скота вдовы вместе с невинными девушками и беременными опахивают село (центр. Россия); для предохранения от чумы девять вдов изготовляют обыденную рубашку, т. н. чумева риза (банатские болгары).
Не меньшей ритуальной значимостью наделены и принадлежащие вдовам предметы. Если в семье постоянно умирают дети, у трех вдов, трех разведенных жен и трех девочек берут понемногу серебра, чтобы выковатъ в полночь талисман для новорожденного (Босния и Герцеговина); у восьми (девяти) вдов берут по куску полотна и в полночь на мосту шьют из них детскую рубашку, используемую в качестве оберега (Сербия). Магические свойства вещи приумножаются, если она украдена у вдовых. Так, ребенка, который плохо растет, купают в воде с похищенными у вдовца штанами (гомел.), украденный у вдовы и брошенный в колодец горшок с борщом должен прекратить засуху (киев.).
Изредка встречаются упоминания особых праздников вдов. В украинской Звенигородщине на Симона Зилота, собравшись вместе, вдовы выбирают «Симона» — вдову, которую первой купают в деже с травами, затем в той же воде купаются и все остальные.
«…и молят небо о любви»
Вдовы твои пусть надеются на Меня.
(Иер. 49: 11)
Не будь вдов среди нас, многие ли узнают, как иногда трагично и всегда потрясающе входит Господь в человеческую судьбу, меняя ее навсегда? Милосердием преображая мир…
 |
| Христос и вдовица |
В Иерусалимском храме встречали Младенца Христа Симеон-Богоприимец и благочестивая вдова – праведная пророчица Анна, дочь Фануилова, от колена Асирова, «которая не отходила от храма, постом и молитвою служа Богу день и ночь. И она в то время, подойдя, славила Господа и говорила о Нем всем, ожидавшим избавления в Иерусалиме» (Лк. 2: 37–38). Сретение Иисуса Христа состоялось… И с тех пор повелось: первыми на земле встречают Бога священники и вдовы. Священников на службу призывает Господь, вдов – Он же – через ушедших к Нему мужей, умоливших Его стать оставленным на земле женам надеждой и опорой. Потому и живут вдовы при храмах, и каждой из них Бог назначает свое служение.
Так в первые века христианства называли особый род церковнослужителей из вдов – низшую ступень в иерархии. Они, по словам Иоанна Златоуста, украшали храмы и воспевали в них псалмы, посещали больных, утешали страждущих, по преимуществу женщин-христианок. Подчинялись вдовицы церковные диакониссам, которые также избирались из вдов, но поставлялись через рукоположение, участвовали в совершении литургии примерно в той же роли, в какой сейчас служат иподиаконы. Диакониссы занимались катехизацией женщин, помогали при крещении женщин, служили больным и заключенным. С развитием института монашества церковные вдовицы, как и диакониссы, постепенно исчезли из церковной иерархии. Заботу о немощных, странниках и заключенных взяли на себя монашествующие женщины.
Именно вдовы стали родоначальницами российской системы благотворительности и милосердия. Институт сердобольных вдов, идея организации которого принадлежала вдовствующей императрице Марии Федоровне, был предшественником российских общин сестер милосердия. В 1804 году мечта императрицы об «организованном» привлечении вдов к служению немощным и обездоленным была воплощена в Москве, а в 1813 году – в Санкт-Петербурге. С 1815 года после годового испытательного срока в церкви Петербургского вдовьего дома женщин впервые привели к присяге, вместе со свидетельством вручив знаки отличия – золотой крест на зеленой ленте с надписью на одной стороне: «Всех скорбящих радость», а на другой – «Сердоболие». Клятва вдов включала такие слова: «Желая… подражать сердоболию… Иисуса Христа, из любви к страждущему человечеству, исцелявшему всякий недуг и всякую болезнь… клянусь… что доколе сил моих достанет, употреблять буду все мои попечения и труды на богоугодное служение болящим…» Это была частная, а не церковная, как теперь бы сказали, инициатива особы царского дома. За «инициативой» стояла встреча со Христом во вдовьем сердце и невозможность отказать Ему в любви ко всем людям.
Попытку возродить чин диаконисс как служительниц Православной Церкви предприняла вдова великого князя Сергея Александровича – святая великая княгиня Елисавета Феодоровна Романова, создавая в 1909 году Марфо-Мариинскую обитель милосердия. Николаю II она писала: «Мы просили о присвоении имени “диаконис”, что по-гречески означает “служительницы”, то есть служительницы Церкви, чтобы сделать наше положение в стране более ясным: мы – организация Православной Церкви». Вопрос введения чина диаконисс был утвердительно решен отделом церковной дисциплины в марте 1918 года на Поместном Соборе Православной Российской Церкви, однако соборного решения принять не успели…
Великая княгиня Елисавета Феодоровна в 1918 году претерпела мученическую кончину и была причислена к лику святых, став небесной покровительницей всех сострадательных сердец. «Быть не от мира сего и, однако, жить и действовать среди мира, чтобы преображать его – вот основание, на котором она хотела утвердить свою обитель», – вспоминал о ней митрополит Анастасий (Грибановский).
Проповедь делами любви по-прежнему преображает мир: в современных сестричествах милосердия, которых в России насчитывается уже более 70, более половины – вдовы. Не будь их при больных и умирающих, многие ли исцелятся или оставят землю с Богом-Любовью?
Матушка София, скрипачка, семь лет плакала на плече приходского священника – по покойному супругу тосковала «до ужаса», священник даже упрекал ее, что собственное горе «культивирует» – вера была еще слаба. А однажды она увидела сон, в котором покойный муж сказал ей всего четыре слова: «Моли небо о любви». И стала молиться… Теперь она умеет улыбаться без слез. Работает в приходской лавке.
Матушка Надежда, бывший PR-менеджер, самая активистка прихода, говорит, что к Богу ее привели покойный муж и Серафим Саровский. Готовит к изданию первый номер газеты благочиния и регистрирует приходское сестричество, которое будет «особенным»: его деятельность будет связана с патриотическими начинаниями, увековечиванием памяти защитников Отечества.
Много их, и не перечесть всех, и каждая несет по «кирпичику» на строительство своего храма, как когда-то покровительница всех верных вдов, матерей и сестер – невест Христовых – блаженная Ксения Петербургская на строительство храма Смоленской иконы Божией Матери. Вот и получается, да простят меня батюшки, что главные миссионеры в миру – «негромкие» Божии соработницы – с делами любви.
В России, по результатам «Переписи–2010», 11 миллионов 800 тысяч вдов! [1] Сколько из них православных, никто не считал… Но пока на Смоленском кладбище Петербурга прижимается щекой к стене часовенки Ксении Петербургской неизвестная заплаканная женщина, пока славится делами милосердия Марфо-Мариинская обитель, пока в роддоме принимает на руки младенца верующая акушерка «баба Анна» и «пашет» на трех работах безвестная София, растя трех дочек – Веру, Надежду и Любовь, будет жить в миру Бог.
«Вдова в первые годы – это ходячая незаживающая рана»
Люди ждали, что я «буду жить дальше»
– Чем старше я становлюсь, тем лучше понимаю, что все рецепты есть в старых сказках. Самый известный, вероятно, – рецепт счастья: они жили долго и счастливо и умерли в один день. В детстве мы обращаем внимание на первую половину этой фразы.
Вторую, как любые разговоры о смерти, предпочитаем пропускать мимо ушей. Мудрость второй половины пожелания понимаешь в тот день, когда твое «счастливо» заканчивается. Любимый человек умирает, а ты остаешься жить дальше.
Через некоторое время после того, как я овдовела, у меня начались провалы в памяти. Я теряла вещи, забывала имена, путалась в событиях. Я так боялась сойти с ума, до такой степени не понимала, что со мной происходит, что держала это в себе.
Я чувствовала, что окружающие меня люди, которые поддержали меня, надеются, что я приду в себя, перестану убиваться, приму жизнь такой, какая она есть, и «буду жить дальше». И я очень старалась оправдать их ожидания, уже не вспоминала вслух, не плакала прилюдно. Только сил даже на привычные ежедневные дела у меня практически не было. Не только любимая работа, но и самые обыденные вещи делались с огромным трудом и волевым напряжением.
В тот день я потеряла банковскую карточку и чуть не сорвала важную встречу. Был один из обычных тяжелых и бестолковых дней первого полугодия после потери. Вечером я зашла в магазин и возле кассы, в коробке «Все по 30 рублей», увидела книгу «Вдова вдове».
Книга открылась на главе «Где я забыла свою голову?». И я заплакала от того, что хоть кто-то меня понимает, и купила книгу.
Я благодарна ее автору Женевьеве Гинзбург, вдове, которая взяла на себя труд рассказать о своем опыте и поддержать других вдов.
После первой годовщины Володи я сделала довольно подробный конспект книги и выложила его в «Живом журнале».
Они выдавливали из себя «Держись» и пропадали
– Со Светой мы познакомились в ЖЖ, и, когда начали общаться уже по-настоящему, узнали друг о друге больше, меня все время не оставлял образ: вот есть минное поле, и первый сапер – это Света. А я иду за ней и ступаю туда, где, скорее всего, можно пройти.
Когда Света выложила в «Живом журнале» конспект книги «Вдова вдове», мой муж еще был жив, но мы знали, что скоро он умрет.
Так получилось, что еще при жизни мужа я столкнулась с беспомощностью окружающих – они не знали, как нас поддержать.
Болезнь мужа была долгой, в последние девять месяцев она дала тяжелые неврологические осложнения. Думаю, не нужно объяснять, что это значит. Друзья приходили, прятали глаза, иногда плакали, выдавливали из себя: «Держись, звони, если что», – и пропадали. Сейчас я не обижаюсь, им было действительно очень тяжело, особенно с учетом отсутствия личного опыта – и отсутствия традиции вербализации сочувствия и организации практической помощи.
Когда я увидела конспект Светы, первая мысль была: да, это то, что нам всем нужно. И через неделю после смерти мужа я поделилась этим конспектом с друзьями, присовокупив четкое послание от себя: «Я хочу, чтобы вы были рядом со мной, и чтобы это было полезно для нас всех». Верю, что этим я уберегла себя от многих – искренних, но убийственных – реплик в духе «Держись, ты сильная, у тебя сын, все пройдет, впереди целая жизнь, Денис с вами», а друзей уберегла от ощущения невозможности помочь, которая и становится причиной таких реплик, и от следующего за этим ощущения мучительной неловкости.
Ужасают злость и гнев – ведь это «неправильные» чувства
– Женевьева Гинзбург не побоялась написать о том, что ужасает каждую вдову. Что самое первое чувство, которое ты испытываешь, когда понимаешь, что вдовство и потеря отца – это то, что случилось с тобой и с твоими детьми, – огромная злость и гнев.
Я потеряла мужа дважды. В первый раз – когда случился обширный правополушарный инсульт. Того взрослого, заботливого, ироничного и любящего человека, с которым я счастливо прожила пять лет, отца нашей двухмесячной дочери, не стало после минуты кислородного голодания участка его мозга.
Наша дочь уже не была с ним знакома, последствия ишемии для его характера были необратимы. Мне семь лет подряд почти ежедневно, извиняя его поступки, приходилось говорить себе и окружающим: нет, это не Володя, это его болезнь. Это не было ни подвигом большой любви, ни высоким пониманием долга. Я не рассматривала других вариантов, кроме как остаться семьей в эти семь лет.
И дело было не в том, что я давала клятвы на венчании, хотя я и уверена, что без Божьего благословения нашему браку мы бы не справились. Он не восстановился полностью ни физически, ни эмоционально. Но он увидел, как росла дочка, он продолжал быть ее отцом и моим мужем.
А потом Володя сломал шейку бедра, и второй тромб после операции или во время ее разорвался в легких и вызвал тромбоэмболию. Он провел в коме десять дней. И пять из них я знала, что надежды уже нет. Что молиться можно только о тихой, непостыдной и безболезненной кончине. И никакой кротости, никакого смирения у меня не было, была ярость от того, что это случилось с ним, со мной, с дочкой. Что он бросает нас, опять бросает нас, навсегда бросает нас именно тогда, когда так нам нужен!
Это длится недолго, но – помоги, Господи, каждой вдове в эти дни. Потому что помимо боли и гнева она чувствует стыд, понимая, что это «неправильные», недостойные чувства.
Не допускать, чтобы жена одна выбирала обивку гроба
– Главное, что я повторяла, приходя на кладбище в первые два года – «Как ты мог, как посмел?» Во время болезни такого не было, сначала Денис боролся, и его энергия и мужество держали меня в тонусе. В последние месяцы стало не до того. А после смерти обида и гнев не давали дышать: ты всегда был сильным, ты обещал любить и беречь меня всю мою жизнь, как же ты мог оставить всех нас и свалить все на меня?
…Я счастливая – друзья сплотились вокруг нашей семьи так, что сорок дней после смерти мужа, наверное, образец того, как должно быть. Вся логистика, все перемещения – не только мои, но и родителей мужа, моей мамы, нашего сына, – были продуманы и организованы не мной.
В процессе организации похорон – а это жуткий своей обыденностью процесс – меня вызывали только тогда, когда без моего слова действительно нельзя было принять решение, и рядом всегда стоял кто-то, готовый подхватить, обнять, дать лекарство. Финансы – тут даже нечего говорить, объем помощи был большой.
Помню, на отпевании я подумала – а ведь сейчас я могу упасть в любую сторону, меня поймают тут же. И осознание этого тоже поддерживало.
И даже несмотря на такую мощную, всеобъемлющую, умную поддержку, мне было тяжело. Мою реакцию на абсолютно тактичный и уместный вопрос коллег мужа – они организовывали гражданскую панихиду и поминки – трудно описать. Меня спросили, чего я хочу, как я считаю нужным (кажется, где во время панихиды поставить гроб). О чем я думала тогда? Не смейте говорить в одном предложении слова «гроб» и «Денис». Я хочу не слышать о таком. Я хочу не быть. Не видеть, что вы живы, а он нет. Выразилось это, конечно, в слезах: дальше вода, лекарство…
Мне жутко представить, что приходится пережить вдовам, у которых нет такой поддержки, какая была у меня.
…Перевести денег, приготовить еду, предложить поесть (не факт, что получится, но стараться стоит). Обязательно быть рядом в морге, на кладбище. Не допускать, чтобы женщина в одиночку выбирала цвет обивки гроба, в одиночку разговаривала с администрацией кладбища, в одиночку забирала урну после кремации. Быть рядом с носовыми платками, водой, нужным лекарством, теплой кофтой. И не стараться дать логичные или утешительные ответы на вопросы: «Почему он? Почему мы? Как такое могло случиться?» Их нет, этих ответов.
Здесь – больше никогда
– Потом острая ежеминутная боль притупляется, становится фоном, с которым свыкаешься. Но начинаются слезы и жалость к себе, которые накрывают от того, что начинаешь осваивать смысл слов «никогда больше». Чем больше лет было прожито вместе, чем лучше были отношения, тем острее ужас вдовы от того, что никогда больше не поделиться, не посоветоваться, не рассказать. Что целое, которым удалось стать, разбито, и она на всю жизнь одна. И что этой жизни ей, в общем-то, совсем не хочется.
– После сорока дней стихает движение вокруг, тот поддерживающий шум, который не позволял тебе остаться одной. Эти сорок дней тебя будто носят на руках. Друзья и близкие горюют рядом.
После сорока дней вступает в свои права повседневность, она отзывает людей к себе. Да, и именно тогда приходит осознание: «Здесь – больше никогда».
Можно верить и не верить в Бога и жизнь вечную. Я верю, и по-прежнему с верой и надеждой произношу слова «Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века». Но и эта вера не отменяет того, что здесь – больше никогда. Тепло тела, улыбка, голос – их ты больше не почувствуешь никогда.
Как невыразима словами полнота близости между мужем и женой – так невыразим словами и ужас этой потери, и телесный, и другой.
Скверный характер и чистка рядов
– Потом вдова учится принимать решения: от очень серьезных до бытовых. Сколь бы она ни была самостоятельна раньше, в этот период она неизбежно выйдет на новый уровень. Очень у многих вдов личность изменится так сильно, что это повлияет и на межличностные отношения. Окружающие будут говорить об испортившемся характере, вдова – о чистке рядов. А потом будет выработана какая-то новая жизненная стратегия, которая действительно позволит «жить дальше». Как пишет Гинзбург, на это в среднем уходит два года.
Главное, что осталось в сознании и сердце после прочтения этой книги, – я выживу. Но мне понадобится время. Много времени. И сострадание к себе, нестыдная жалость к себе и понимание необходимости экономить силы.
С тех пор, как я прочла книгу, прошло больше шести лет. Таких же честных и дельных книг на эту больную тему мне больше не попалось. Откровенно говоря, мне вообще больше не встречалось книг на эту тему. Ни переводных, ни написанных по-русски. Я обращаю на это внимание. И вижу, что даже в книгах и фильмах вдова редко бывает сколь-нибудь прописанным персонажем. Вдовы моложе 60 лет встречаются, кажется, только в книгах о войне и классической литературе.
Трудности адаптации вдовы к своей новой социальной роли увеличиваются еще и потому, что общество отказывается признать, что такая роль существует. Что вдова – это не обязательно старушка в черном платке.
«Знак вдовы» – что выбрать
– Помню, первое время очень хотелось иметь какой-то знак, который оповещал бы всех о том, что я вдова. Черной одежды на все случаи жизни у меня не было. Кольцо на безымянном пальце левой руки – кто его видит и замечает?
Так нужен был этот знак, как белая палочка у слепого, который бы говорил людям: осторожнее с ней, не подходите с предложением романтической турпоездки для двоих (случилось ровно через две недели после смерти мужа), не пугайтесь, если она заплачет в, казалось бы, рядовой ситуации («А сын, наверное, на папу похож?», «Покажите, пожалуйста, согласие отца на выезд ребенка» и т.п.).
– Я годами училась говорить: «я вдова». И училась спокойно принимать разные варианты реакции на это слово. От «простите, не знал» до «такую цветущую женщину можно только поздравить с тем, что она свободна» (это было на пятом году, на итоговом рабочем собеседовании, и я промолчала).
Из книги Женевьевы Гинзбург мы знаем, что в других странах для вдов существуют группы поддержки. Почему их нет у нас? Потому что нет традиции. Потому что первые годы просто не до того, чтобы куда-то идти с этим. Более того, если ты говоришь, что вдов не так мало, как может показаться, то почти наверняка услышишь в ответ про «избирательное восприятие», про то, что «на самом деле» это единичные случаи.
У вдов первых лет очень мало собственных ресурсов для того, чтобы сначала научиться быть вдовой, а потом принять эту часть себя и позволить своей личности жить и развиваться дальше.
И подруга, которая понимает то, что ты чувствуешь, бесценна. Со своими легче, потому что многие вещи не надо объяснять. Я помню, как на выставке Зинаиды Серебряковой мы с Аней одновременно начали считать, сколько же художнице было лет, когда она овдовела. Потому что для нас обеих это значимый факт биографии, которым она не исчерпывается, но без которого многое, я уверена, будет понято неверно.
Но ты же не будешь ходить с флагом «я вдова». Нет мест, где мы можем собираться, нет внешних однозначно понимаемых идентификаторов, черное сейчас носят даже подростки.
Мы лишены традиции соболезнований
– Завидую людям досоветских времен – из-за того, что у них были подпорки в виде традиций. Сложившиеся, уместные, но вместе с тем человечные формулировки соболезнований. Народные плачи. Каждому – то, что помогало выразить невыразимое. Умирающий Пушкин просил отправить Гречу короткую записочку – у того умер сын: «Поклонитесь ему и скажите, что я принимаю душевное участие в его потере». Душевное участие в его потере. Мы лишены этого языка, у нас есть только газетное «выражаем глубочайшие соболезнования», «скорбим вместе с вами». Нам еще предстоит найти слова.
– В древних книгах отдельным, особо оговариваемым нехорошим поступком или даже преступлением считалось «обидеть вдову». Экономическая активность женщин и, вероятно, сердечная черствость и жуткий страх наших законодателей перед любым упоминанием о смерти изъяли вдов из современного правового поля. Вдовы есть только у Министерства обороны. «Гражданская» вдова с несовершеннолетним ребенком не защищена, например, от сокращения на работе (нет, она не считается одинокой матерью, которую по закону можно сократить только с условием щедрых выплат).
Выбирая «не замужем», я чувствую себя оплеванной
– Прошло полтора года после смерти мужа, я оформляла страховку на машину, девушка-менеджер среди прочего спросила меня о семейном положении. Я ответила – вдова. Она покраснела, едва ли не заплакала, извинилась и сказала: «Здесь нет варианта “вдова”, здесь есть “замужем” и “не замужем”».
Вечером я рассказала об этом знакомым, возмущаясь, что это же какая-то глубинная неправда: я была замужем, я не в разводе теперь, я вдова. Меня мягко укорили: зачем раз за разом ставить людей в неловкое положение, очевидно же, что системе просто нужно знать, есть у тебя сейчас муж или нет. Так что – не замужем. Кивни, промолчи.
«Ставить людей в неловкое положение»! С этим, наверное, сталкиваются все вдовы в нашем едва начинающем говорить социуме.
«Я вдова». – «Извините, я не знал/не знала». За что вы извиняетесь? Это лишь один пункт из того перечня, который может меня охарактеризовать: женщина, мать 13-летнего сына, журналист по образованию, православная христианка, вдова… Однако, сама того не замечая, уже ты начинаешь извиняться: извините за ту неловкость, которую вы чувствуете, но я вдова.
– Формы анкет для соискателей, резюме и личного листка по учету кадров не содержат такого варианта ответа на вопрос о семейном положении.
Я знаю, что не все меня поймут. Но каждый раз, выбирая «не замужем», я чувствую себя оплеванной. Потому что меня заставляют отказаться от памяти, от того, что делает, сделало меня такой, какая я есть. И, если посмотреть на эту ситуацию совсем приземленно, практично, лишают конкурентного преимущества на старте. Потому что все вдовы, которых я знаю, работают, как звери, и, справившись с тем, с чем им пришлось справиться, не боятся никаких трудностей на работе, разве что дальних и долгих командировок, пока дети маленькие.
Разговоры о будущем и проблема, которую нельзя решить
– Мало от чего я впадала в такое остервенение (именно это слово, увы, да), как от того, когда со мной пытались говорить о будущем. «Жизнь длинная, ты еще молодая, ты еще сможешь, встретишь, будешь счастлива, родишь». Кому, как не женщине, только что потерявшей мужа – неважно, скоропостижно или после долгой болезни, – знать, что жизнь может быть до обидного коротка, что она может оборваться страшно и неожиданно, что счастья, увы, никто не гарантирует.
Будущего может не быть. Да и просто нельзя говорить женщине, потерявшей половину тела (а это буквальное ощущение), что нарастет новая половина «лучше прежней». Разговоры про «новых» детей – это, по-моему, абсолютное табу.
Еще хуже были рассказы о вдовстве безупречном. Наталья Николаевна Пушкина, вдовевшая семь лет. Чья-то подруга, так и не вышедшая больше замуж, посвятившая всю себя памяти мужа. От таких примеров хотелось завыть волчицей.
– Как и от слов «ты и ваша дочка всегда будут для нас напоминанием о Володе» – я не мемориальный музей, я живой человек! По возможности, не провоцируйте такие всплески.
Ментально вдова в первые годы – это незаживающая рана, ходячая травма, проблема, которую нельзя решить.
Это не вопрос квалификации и количества денег, которые вы ей – и спасибо за это! – готовы дать на похороны. Это вопрос сострадания, в том числе публичного.
Моя подруга, которая повисла на мне от той минуты, когда мы выходили из церкви, и до самого конца поминок, потом извинялась за то, что, может быть, не дала возможности родственникам подойти ко мне. Но она никого не оттерла, все так были готовы к тому, что я «сильная женщина и буду держаться достойно». С некоторыми из этих людей мне до сих пор не о чем говорить, а та подруга стала сестрой, потому что была рядом, просто была рядом и держала за руку в эти часы.
Этот отсчет не прекратится, пока мы живем
– Наверное, никто не может быть мудрее жизни, которая идет, едет и вывозит куда-то. Никакие слова не могут быть сильнее этого неумолимого, вечного, ранящего, но и врачующего движения.
Как ни странно, мне помогли люди, которым было много больнее, чем мне – родители мужа. Помогли без особых слов, просто своим опытом. В их семьях был опыт вдовства – и жизни после него. Мать свекрови потеряла мужа на войне, но после встретила мужчину, вышла замуж, родила еще одну девочку, жила с ним до самой смерти, дочек – кто родная по крови, кто нет – он не различал.
Мать свекра овдовела уже зрелой женщиной, неожиданно, в мирное время. Семья их была живой, слаженной и гармоничной, но чуть больше, чем через год после смерти мужа, случилась другая встреча, и с этим мужчиной они уже не расставались до его смерти. В силу возраста, привычек и многих других сложностей это был не привычный брак, скорее, хозяйственно-гостевое партнерство, но то, что счастье в этом союзе было – бесспорно. Так вот, мои свекры никогда не забывали этого опыта и – всегда ненавязчиво – транслировали мне: жизнь идет.
…Прошло шесть лет у меня, семь лет – у Светы. Этот отсчет, видимо, не прекратится, пока живем. Эта временная шкала – тоже мы, как и все, что принесла и забрала эта потеря.
Чтобы тебя услышали – нужно сформулировать и сказать. Чтобы поняли другие – нужно понять себя самой. Понять и то, что ты человек с травмой, с сильно, критически потраченным ресурсом.
Рана зарастает, остается шрам. Нет, даже не так. Это не увечье, а новый внутренний ландшафт.
И с горечью, смирением, но и со смехом (черный юмор вдов! хорошо, что есть подруга, с которой можно так посмеяться) понимаю еще одну правоту Женевьевы Гинзбург: встреть муж меня сейчас, такую – наверное, вряд ли бы увидел и полюбил. И это – тоже жизнь.
Наверное, с этих слов нужно было начинать. Но весь текст выше для нас – не резюме, а только вступление к болезненному, но очень нужному нам (а может, не только нам) разговору, общению. Так что закончу этими словами.
Меня зовут Анна. Мне 37 лет. Я вдова. Я жива. Я не знаю, что будет дальше. Но я хочу сказать о том, что было и есть.