что делать спектакль бдт
Что делать
Уважаемые зрители! У вас есть возможность приобрести электронные билеты без ограничений.
За двое суток до начала мероприятия бронирование билетов не осуществляется (бронь действует 20 минут).
Наивный реализм
ЧТО ДЕЛАТЬ
Спектакль Андрея Могучего по мотивам романа Н. Г. Чернышевского
Приз зрительских симпатий XXV Международного театрального фестиваля «Балтийский дом» (2015).
Лонг-лист национальной театральной премии «Золотая Маска» в сезоне 2014/2015
Андрей Могучий о спектакле: «Мы живём в тревожное время, когда будущее туманно, а в головах хаос и неразбериха. Самим названием романа Чернышевский поставил сакральный для нашей страны вопрос, найти ответ на который пыталось не одно поколение соотечественников. Со времени написания романа слишком многое поменялось, многое выглядит наивно, неправдоподобно. Слишком много крови было пролито в прошлом веке в поисках ответа на этот вопрос. Ответ не найден. Сегодняшние социальные и политические контексты провоцируют общество на новые поиски. Возможно, ответ на этот вопрос находится внутри человека. И в отличии от утопических надежд героев романа на справедливое переустройство общества, сегодня главным кажется путешествие в свой собственный внутренний мир, в свое одиночество. Инсценировку по роману Чернышевского написали петербургские драматурги Александр Артёмов и Дмитрий Юшков; Но сценическая версия пьесы создавалась в процессе репетиций: первоначальный текст менялся, дописывался, спектакль сочинялся в актерских импровизациях и дискуссиях. Часто репетиции превращались в дискуссионный клуб, настолько острой и жесткой была полемика, столкновение мнений, позиций. Из этого процесса и рождался спектакль».
О проекте «Что делать. Дискуссии после спектакля» (2015) «Дискуссии после спектакля», проходившие с января по октябрь 2015 года ― это разговоры со зрителями и «лидерами мнений», известными журналистами, культурологами, политиками, историками на темы, спровоцированные спектаклем БДТ «Что делать» и романом Чернышевского.
В разное время гостями дискуссий стали режиссер Александр Сокуров, издатель Ирина Прохорова, участники творческой группы «Что делать», композитор Александр Маноцков, политический философ Артемий Магун, театральный критик Николай Песочинский, писатель Сергей Носов, издатель и учредитель книжного магазина интеллектуальной литературы «Фаланстер» Борис Куприянов, искусствовед Глеб Ершов, директор ИТАР-ТАСС в Санкт-Петербурге Александр Потехин, дизайнер, основатель портала об искусстве ART1 Митя Харшак и многие другие. За год, прошедший с момента премьеры спектакля «Что делать», дискуссии состоялись 14 раз. Гостями дискуссий стали более 1000 зрителей.
Полицейские: Валерий ДЕГТЯРЬ | Евгений ЧУДАКОВ, Анатолий ПЕТРОВ | Руслан БАРАБАНОВ, Василий РЕУТОВ | Рустам НАСЫРОВ, Евгений СЛАВСКИЙ | Сергей ГАЛИЧ
Роли воинов исполняют приглашенные статисты.
Продолжительность: 1 час 35 минут, спектакль «Что делать» идёт без антракта и предназначен для зрителей старше 16 лет. Премьера состоялась 15 ноября 2014 года.
Все отзывы о спектакле Что делать
Постановка БДТ им. Товстоногова
Рецензия «Афиши» на спектакль
Новый спектакль Андрея Могучего должен был разыгрываться где-то под основной сценой БДТ, ниже уровня подмостков. Поэтому в партере выстроена круто наклоненная трибуна, чтобы всем все было видно. Инсценировку запылившегося советской школьной пылью романа режиссер заказал тандему Театра «Тру» — мастерам гипнотического речитатива Александру Артемову и Дмитрию Юшкову; на выходе из любимой книжки Ленина получилась хладнокровная мистерия под названием «Что предпринять?». Там одержимый таинственным знанием Автор то и дело комментирует сюжет и ангелически поют швеи, пока до смерти напуганной Вере Павловне снится не алюминиевый город, но железная дама по имени Красота. Красота говорит: «У меня всего два предложения: первое — быть со мной и стать частью меня, второе — тотальное беспощадное уничтожение» (цитирую по раздобытому тексту исходной инсценировки). По всей видимости, сценограф Александр Шишкин сочинял свое черно-белое беспредметное пространство, как и композитор Настасья Хрущева писала минималистскую ораторию для женских голосов хора Festino, согласно радикально отстраненному духу именно такой — антиутопической — версии хрестоматийной утопии.
Но что-то пошло не так; то ли режиссер не все смог объяснить артистам Большого драматического театра, то ли душа его некстати затосковала по русскому психологическому театру и студенческим годам. В программке сообщается: «Спектакль сочинялся в актерских импровизациях и дискуссиях», то есть как в старые добрые времена.
В итоге представление разыгрывается от начала до конца на планшете сцены, как и положено всякому рядовому драматическому спектаклю; высоченная трибуна в партере при этом осталась. Роль неугомонного Автора играет Борис Павлович (недавно вернувшийся в Петербург режиссер-подвижник, прославивший кировский Театр на Спасской), расхаживает как лектор по аудитории, общается со зрителями, обильно цитируя статьи Чернышевского: «Очень часты случаи, в которых интересы разных наций и сословий противоположны между собою или с общими человеческими интересами; столь же часты случаи, в которых выгоды какого-нибудь отдельного сословия противоположны национальному интересу». Но внезапная злободневность, возникнув на ровном месте, тут же уступает место самой натуральной мелодраме с ревностью и истериками. Послав подальше все постдраматическое, артисты выходят на сцену и разыгрывают камерные этюды по Чернышевскому: стул, стол, любовный треугольник и самые махровые актерские штампы. И предназначенные для великого омертвелого ритуала гигантские черно-белые плоскости по сторонам, кажется, остались тут от какого-то гастролировавшего немецкого спектакля про зловещий рояль.
Даже если по привычке закрыть глаза на такие обычные для российской сцены конфузы, как: постоянно сбивающийся видеосигнал; огромные блики и тени от осветительных приборов на декорациях; анархическое комбинирование теплых и холодных лучей света, — закрыть глаза и постараться услышать генеральную идею этого театрального акта, все равно выходит сумятица. Поочередно всплывают три темы, ни одна из которых не реализуется в действии. С одной стороны, неугомонный Павлович с пеной у рта проповедует «нового человека», сверхрациональную машину по производству всеобщего счастья, при этом как будто с оглядкой на кровавый XX век: мол, весь хорошо нам знакомый ужас начинался с таких вот благонамеренных утопий. С другой стороны, разрываемая двумя «новыми людьми» Вера Павловна (Нина Александрова), совершенно позабыв про свой маленький коммунизм, вдруг начинает неистово рыдать (на полу осталась лужица) и цитировать «Пир» Платона, то есть — про любовь. С третьей — та самая внезапная злободневность, — лейтмотивом повторяется: «Это все слово в слово Чернышевский!» Об исходной — мистериальной — идее, согласно которой спектакль вряд ли мог бы быть о чем-то, кроме как о самом себе, напоминает только звучащая фоном музыкальная партитура: хористки вместо слов отрывисто пропевают названия нот.
«Что делать» в снах и наяву: могучий подход к вечному вопросу
Первый в 2015 году текст о театре посвящен спектаклю «Что делать» Андрея Могучего на главной сцене БДТ. Этой премьерой художественный руководитель Большого драматического напомнил, что в театре Товстоногова спектакль должен быть не просто произведением искусства, но событием общественной жизни
Поделиться:
Это точно самый волнующий, беспокойный, неравнодушный спектакль за последние много лет. Но довольно злоупотреблять эпитетами, попробую лучше объяснить, в чем дело.
Многословный роман Николая Чернышевского (написанный в тюремной камере труд, где дочь нечистых в мыслях и действиях мещан Вера Павловна Розальская покидает родительский дом ради «новых людей» — молодых, недурных собой, верящих в прогресс и разумное устройство общества, невольно становится вершиной любовного многоугольника и причиной мнимого самоубийства, коротко встречается профессиональным революционером-социалистом Рахметовым, открывает построенную на принципах коммуны швейную мастерскую и видит сны о чем-то большем) превращен в лаконичный и динамичный спектакль. Длится менее двух часов, но остается верен духу и букве романа: Могучий не избегает и жанровой составляющей текста, тех любовно-криминальных наворотов, которыми Чернышевский — сколько бы сам над ними не иронизировал — вдохновенно увлекается, и идеологии, и снов-фантасмагорий, и прямого, порой издевательского, но никогда не заискивающего диалога с читателем/зрителем. Спектакль-диспут, спектакль — вопросительный знак, исчезнувший из заголовка, сюрреалистическое видение, глобальный перформанс, демонстрирующий исполинский масштаб сцены, спектакль-игра, в которой активно задействован Автор (в искрометном исполнении не актера, но режиссера Бориса Павловича), задирающий публику в абсолютном согласии с Чернышевским.
Фото: Стас Левшин
Тот не стеснялся признаваться в том, что языком владеет так себе (и после такого нелепо звучит любая, даже вполне аргументированная критика тяжеловесного текста), нагло заявлял, что «автору не до прикрас, добрая публика, потому что он все думает о том, какой сумбур у тебя в голове, сколько лишних, лишних страданий делает каждому человеку дикая путаница твоих понятий. Мне жалко и смешно смотреть на тебя: ты так немощна и так зла от чрезмерного количества чепухи в твоей голове». Непросто проглотить такое, и, видимо, не случайно в новой России Чернышевский исключен из обязательной школьной программы. Могучий и Павлович идут дальше и вкрапляют в монологи Автора цитату из публицистического сочинения Чернышевского. Это, конечно, к тем высокопоставленным кликушам, что агрессивно требуют патриотизма и прочих скреп. Хотели классики? Нате: «Те случаи, в которых отдельная нация попирает для своей выгоды общечеловеческие интересы или отдельное сословие — интересы целой нации, всегда оказываются в результате вредными не только для стороны, интересы которой были нарушены, но и для той стороны, которая думала доставить себе выгоду их нарушением (. ) Только то, что составляет натуру человека, признается в науке за истину; только то, что полезно для человека вообще, признается за истинное добро; всякое уклонение понятий известного народа или сословия от этой нормы составляет ошибку, галлюцинацию, которая может наделать много вреда другим людям, но больше всех наделает вреда тому народу, тому сословию, которое подверглось ей».
Фото: Стас Левшин
Вся история жизни Верочки в родительском доме, ее счастливое бегство от немыслимого брака с господином Сторешниковым, уложилась минут в десять: Автор с гордостью сообщает «мы — мастера резать текст», напоминая, что у Чернышевского тому же самому событию отведено больше ста страниц. Автор быстро спровадит со сцены галерею «старых людей» — Сторешникова, циничную красотку Жюли, родителей Верочки — добрейшего Павла Алексеевича (Георгий Штиль) и стальную Марью Алексеевну (Ирутэ Венгалите). Они быстро исчезнут, но оставят стойкое о себе воспоминание; и вызывающая у дочери ненависть и жалость Марья Алексеевна прежде, чем «успеть на метро», успеет произнести свой безысходный и убедительный монолог: идеалы на хлеб не намажешь, против человеческой природы не попрешь. Введет Автор и знаменитого эпизодического Рахметова, революционера, спавшего на йоговских гвоздях, — и заставит выглядеть совсем не железным, напротив, неуверенным, заикающимся человеком. В этой детали — фирменный Могучий, насмешник и ницшеанец на тонкой грани между искусством и человечностью (еще в древней латинской пословице arte et humanitate не приравненных друг к другу, но разделенных союзом «и»), мастер, спринтерски преодолевающий дистанцию между смешным и трагичным. Вот еще одна цепкая деталь: в первом эпизоде незадавшийся жених Сторешников (Антон Шварц) вырывает клочья бутафорских волос, будто герой дореволюционного водевиля. Эти фарсовые патлы обернутся уже не смешными сигаретами, что раскрошит в труху влюбленный Кирсанов (Егор Медведев) в момент объяснения с мужем Верочки Лопуховым (Дмитрий Луговкин).
Фото: Стас Левшин
Фото: Стас Левшин
Но это не конец. После поклонов театр приглашает зрителей остаться на обсуждение. Я скептически отношусь к подобного рода дискуссиям — «сотрясание воздуха», не более. Но то ли зритель в БДТ правильный, то ли произведение такое, что не мыслить после него невозможно, но разговор сложился — и что за счастье обнаружить в треклятой «публике» думающих, незашоренных людей, давно исчезнувших и с политических трибун, и с телеэкранов. Людей, способных всерьез и умно говорить о жизнеспособности разумного эгоизма, на который так надеялся Чернышевский, тектонических сдвигах в современной истории России, утопиях и реальности. Может, возможность диалога тоже иллюзия, но иллюзия великая. Тут еще раз время вспомнить, что в названии спектакля нет вопросительного знака — с этой театральной кафедры никто не собирается поучать. «Бойтесь единственно только того, кто скажет “Я знаю, как надо”» — это Александр Галич, точнее, по-моему, никто не сформулировал. Команда Могучего не знает, как надо, но предлагает постоянно об этом думать. Не бездействовать. Размышлять — все просто. Спектакль же начинает отсчет новой истории БДТ, частью которой должен стать документальный проект «Новые люди» — с реальными современными школьниками в качестве героев. Вот Чернышевский пишет: «Но теперь чаще и чаще стали другие случаи: порядочные люди стали встречаться между собою. Да и как же не случаться этому все чаще и чаще, когда число порядочных людей растет с каждым новым годом? А со временем это будет самым обыкновенным случаем, а еще со временем и не будет бывать других случаев, потому что все люди будут порядочные люди. Тогда будет очень хорошо». Это, конечно, сказки. Но то, что самым толковым участником дискуссии выступил 13-летний Федор, увидевший в космосе Могучего «землю в ладошке» и предложивший переименовать вечный вопрос в «Чего лучше не делать?», — это факт. Счастливый и не срежиссированный финал спектакля. Впрочем, почему финал? Новое начало.
О первой постановке Андрея Могучего в БДТ — спектакле «Алиса» — можно прочитать здесь.
Мнения о спектакле «Что делать»
В рамках проекта «Что делать. Дискуссии после спектакля»
Платон Маноцков, историк
Авторы спектакля показали главную беду XX века, о которой в XIX веке начал говорить Чернышевский, который в качестве рационалистически осмысленной цели поведал нам о стремлении к идеалу — к идеальной правде, к идеальной истине. Но после был XX век, когда “святые” последователи Чернышевского — искренние, чистые юноши и девушки — организовали такую кровавую баню, что доказали нам всем: идея прогрессивного рационализма — страшненькая утопия. Сегодня, глядя на этот спектакль, видя жуткую Красоту, которая проповедует величие чистой Истины, мы знаем, во что в итоге вылилась эта проповедь. То, что в постановке БДТ мы видим превращение идеалов Чернышевского в анти-Чернышевского — выдающаяся заслуга спектакля.
Александр Маноцков, композитор
Почему этой книги так испугались в 1862-м году? Потому что она показала очень важную вещь: на самом деле “новыми людьми” может стать кто угодно… Любой из нас, кто, что называется, отожмет сцепление. Мы все прекрасно представляем, каким мог бы быть окружающий мир, но никто из нас не отжимает это сцепление, и поэтому наши двигатели не входят в сцепление с шестеренкой действительности…
Колоссальное значение этой книги заключается в том, что после нее стало ясно — имея какую-либо идею, можно немедленно начать по ней жить, и эта идея немедленно станет реальностью. Для этого нет никаких препятствий — it’s all in your head — и вот это-то и было ошеломительно страшно.
На самом деле «Что делать» — роман XX века, и это абсолютно великая книжка. Я некоторое время назад ее перечитал. До этого я был под впечатлением, которое у многих из нас сложилось благодаря роману «Дар» Набокова: что это косноязычное, бездарное, графоманское произведение, насквозь пронизанное какими-то ущербными личными мотивами автора. Со школьной скамьи мы привыкли относиться к этому произведению с брезгливым отвращением, как к плохой толстой книге.
Я стал ее перечитывать с радостным предвкушением, потому что музыканты любят плохие тексты. Для музыканта, как и для современного художника, плохой текст, некачественнная фактура — очень мощный повод для работы. Но я был ошеломлен и обескуражен тем, насколько это мощная книга: и по качеству текста, и по качеству языка она предвосхищает огромное количество вещей XX века.
Александр Секацкий, философ
Когда-то моя учительница литературы честно признавалась, что не осилила книгу Чернышевского. Я практически не знаю людей, которые смогли бы прочесть роман до конца. В то же время, существует несомненная включенность текста романа в хрестоматию русской мысли — такое удивительное несоответствие.
Абсолютно правильно и точно выбрано решение спектакля режиссером. Чернышевский пишет конспективный текст, очень иллюстративный, для него картинки-образы важны в качестве дополнительных аргументов в защиту своих идей. Это мы и увидели в спектакле: конспект, графический рисунок с минимумом психологизма, где самая психологическая сцена — замечательное троекратное «Апчхи!», вобравшее в себя всю актерскую школу. Лаконичный рисунок с минимумом психологизма соответствует ощущению от текста романа, где действуют не живые персонажи, а принципы, некие абстракции, которые для видимости спорят друг с другом, пока Чернышевский излагает теорию разумного эгоизма, ведущую традицию от Гельвеция до Огюста Конта.
Что отстаивают эти «новые люди»? За что они так отчаянно сражаются? Продолжатели дела просвещения, кантовского категорического императива, они говорят о свободе, возможном счастье.
“Новым людям” важно обрести самостояние, понять, каким образом строить свою жизнь, чем руководствоваться. По крайней мере не тем, чем все жили вчера. Чрезвычайно важно отказаться от того, что досталось даром, взять на себя ответственность за собственную жизнь, представить некую геометрию страдания: какие страдания ты имеешь право причинить, какие не имеешь. И если теорема получится, доказательство сойдется — значит, такое страдание может быть причинено, его можно вытерпеть, оно оправдано. Если нет — не оправдано.
Перед нами спорят своего рода геометрические посылки, как в геометрии Спинозы. «Новые люди» не хотят больше ни на кого надеяться и думают, что с помощью социальной инженерии могут сами определить, что такое счастье, смысл, свободный труд.
Но именно эти самые «новые люди», такие как Рахметов, захватили власть в идеологии и стали теми, кто смог воплотить в реальность свои грезы.
И все же не совсем понятна притягательность этих «новых людей». Почему «Что делать» считался настоящим романом идей, сопоставимым с «Бесами» Достоевского? Почему современники так ценили самого Чернышевского, его теорию разумного эгоизма и конкретно текст «Что делать», почему он имел такой колоссальный резонанс, и почему следующее поколение — от Владимира Соловьева до Владимира Ленина, утверждавшего, что в революцию его привела эта книга, — с таким невероятным трудом пытались продраться через этот текст.
Мне всегда казалось, что театр может справиться с этой задачей, и в данном случае с помощью адекватных, аутентичных средств удалось восстановить замысел Чернышевского.
Евгений Пустошкин, интегральный психолог
В спектакле упомянуты три слова — пустота, красота и любовь. Мой опыт частной практики показывает: когда люди сталкиваются лицом к лицу со своими проблемами — они сталкиваются с переживанием пустоты, которую боятся. Но если удерживать внимание на этой пустоте, погружаться в нее, то рождается новое переживание, плодотворная пустота. Философ Владимир Соловьев — провозвестник любви и красоты — говорил, что красота бессмысленна без Добра и Истины, но если Красота, Добро и Истина — платоновская большая тройка — объединены вместе и проявляют себя единовременно, то рождается переживание осмысленности, наполненности бытия. В конце спектакля главная героиня говорит: «Я чувствую Пустоту». И эта Пустота для меня — портал в наполненность творчеством.
Дмитрий Виленский, арт-группа «Что делать»
Роман Чернышевского является маркером традиции левой мысли. ХХ век — это век манифестов. Вслед за Чернышевским, Ленин написал свою знаменитую работу «Что делать». Один из ключевых текстов Годара о новом кино — 10 пунктов, которые он создал после «Звуков Британии», называется «Что делать», так же, как и работа Пауло Фрейре об эмансипаторном образовании. Этот ряд можно простраивать довольно далеко.
Сомнение — очень мощная политическая сила, если ее конституировать в какое-то действие. Для меня последнее слово спектакля — «пустота» — является мощным вызовом. Мужество видеть пустоту — это призыв к трансформации, негативность, которая становится серьезной силой.
Артемий Магун, арт-группа «Что делать»
Дух романа в спектакле Могучего передан очень точно. «Что делать» — авангардный роман, роман ХХ века, романтический роман. Чернышевский прогрессивнее, чем правые писатели Достоевский и Толстой. Постоянный выход автора в зрительный зал — именно то, что отличает этот текст от классической русской литературы, с которой он полемизирует.
Получился диалог, хор в бахтинском смысле. Но выбивается либеральная линия, которая берет свое: все равно у них ничего не получится, они ведут нас в царство страшной тоталитарной красоты. Из утвердительного оптимистического романа (который именно своим оптимизмом и был радикален) выходит история про то, что у нас опять не получился социализм. В диалоге голосов нет убедительной оппозиции либеральному голосу о том, что идеалы кончились и везде пустота. Не знаю, у кого пустота. У меня ее нет, и не было у Чернышевского, который боролся с полнотой, с прибавочной стоимостью, с соблазном, с наслаждением.
После спектакля была бурная публичная дискуссия вокруг не только Чернышевского но и путей России сегодня. Что я могу сказать? ИМПОНИРУЕТ: современная стилистика, комическое решение, театр разговоров о смысле жизни, без четвертой стены, взяли у Чернышевского постоянный диалог автора со зрителем/читателем. Ну и выбор этого знакового произведения для манифеста обновленного, знакового для Питера, театра. Очень понравилась атмосфера настоящей публичной атмосферы на дискуссии (незримо срежиссированная организаторами, конечно).
Елена Витенберг, представитель лаборатории «Линкольн-центра»
Когда я узнала, что Андрей собирается ставить роман «Что делать», я стала его читать, но только укрепилась в своей глубочайшей эстетической ненависти к этому тексту. Но сегодня, и после спектакля, и во время обсуждений убедилась в том, насколько велик этот роман, который можно ненавидеть, по которому можно поставить пьесу о любви, который скрещивает в диалоге марксиста с антимарксистом. Спектакль, который мы видели сегодня, меня захватил. И то, что мы обсуждаем этот роман как социальное явление — прекрасно. БДТ — особенная, замечательная площадка для такого спектакля, такого романа и такого обсуждения.
Николай Песочинский, театровед
У романа странная природа. С одной стороны, он публицистический, но в середине 19 века еще не умеют писать интеллектуальный роман 20 века, поэтому в текст включены иллюстрации из бытовой жизни. Спектакль тоже выведен из бытовых реалий. Режиссура научилась это делать с помощью отдельных приемов — музыкальных, визуальных: кинематографического монтажа, длинных кадров, цветового решения — комбинации холодного цвета с теплым, «черно-белости» с живыми цветами человеческого тела и человеческого лица.
Актерам еще сложнее. Здесь есть тонкости, есть психология, но не житейская — иная. Есть разные стили существования. Герои в театральном плане «сделаны» по-разному, сыграны не одинаково. С нами ведут удивительный прямой диалог, что очень сложно, ведь мы можем смеяться, не реагировать, отключаться — но контакт устанавливается. Нам не просто рассказывают историю (есть такая банальная идея, что спектакль рассказывает истории), мы смотрим на житейские ситуации отстраненно, благодаря прерыванию линейного действия, непсихологичности актерской игры, обсуждению текста.
Спектакль сложно организован, состоит из сложных образов, которые дольше «разматываются», и не обязательно логически. В итоге каждый по-разному интерпретирует идеи, с которыми выходит из зала.
Спектакль меняется, он живой, не застывший, может говорить с нами на разных уровнях — про роман, про жизнь, про социум.
Сергей Носов, писатель
Борис Куприянов, книгоиздатель, учредитель магазина
интеллектуальной литературы «Фаланстер»
Просто наша связь между «Что делать?» и сталинизмом, между «Что делать?» и вхождением в строй радикальный связана с тем, как проповедовала наша школа. Открыть эти вещи в романе, открыть вещи равно потрясающие, красивые, утопические, но не так, как нас учили в советской школе, говорить о просвещенном обывателе, о гражданине (тот, кто был обывателем в XIX веке, стал гражданином в ХХ) – вот эта связь.
Дмитрий Ольшанский, психоаналитик
Глеб Ершов, искусствовед
Черно-белая графика — очень хорошая находка для иллюстрации романа, едва ли претендующего на художественность — публицистического, вышедшего из газетной, сермяжной литературы, ценящей фактичность, живые реалистические наблюдения, из русской «честной» прозы XIX века. Спектакль возвращает жар идеям Чернышевского, и от этого становится как-то не по себе — от Красоты, исчезающей в черноте расходящихся плоскостей, от леденящего финала с «Пустотой», которая, может, была бы не столь страшна, если бы не относилась к нашему времени, проникнутому чувством опустошенности.
Автор — настоящий медиатор, он ведет зрителя, увлекает, провоцирует и дистанцирует по отношению и к роману, и к происходящему на сцене, тактично удаляется, когда это необходимо.
Роман идей вызвал обсуждение идей. Если отвлечься от публицистических идей и посмотреть на спектакль как на череду ярких образов, то станет очевидно: все сказано в формальных решениях.
Экран — задник сцены, на который транслировались лица крупным планом — его в прошлый раз не было — говорит о том, что спектакль живой, он движется, каждый раз обретая какие-то новые краски.
Никакие идеи всеобщего равенства и добра, которые потерпели крах, современного человека увлечь не могут, кругом — пустота. Житейские отношения, окрашенные этими идеями, кажутся чуть ли не фальшивыми. Что они там выясняют? Они просто, как я прочитал в одной рецензии, между собой не поделили девушку, и вообще это подростковый спектакль как будто бы, где идеями прикрывается нехитрая драматургическая коллизия. А в спектакле как раз возвращается жар этих идей.