что делать если страшно жить в россии
Как страшно жить
Несколько лет назад эту фразу использовали как пародию на речь одной актрисы и режиссера. Сейчас в России это выражение стало настроением большинства людей.
Каждый день приносит новости, лишь подкрепляющие неуверенность в будущем. Московские власти отказались строить в столице «доступное» по их меркам жилье, федеральные власти почти лишили нас всех пенсии, премьер предлагает людям менять работу и место жительства, как будто у нас можно легко взять кредит на жилье, потом переехать с семьей в другой город и начать жить с нуля. Что будет со страной, не знает никто, но в душе гнездятся лишь апокалипсические настроения.
А еще разобщенность и агрессия.
Человек пишет немного наивное письмо Путину с просьбой сохранить деревообрабатывающий завод на российском севере, тут же в интернете появляются посты, смысл которых можно передать двумя словами: «Сам виноват».
Эта фраза давно стала девизом нашего общества. Жертва изнасилования сама виновата, поскольку носила вызывающую одежду или оказалась не в том месте не в то время. Инвалид сам виноват в своей болезни и должен быть по гроб жизни благодарен государству, платящему ему копеечную пенсию и постоянно урезающему социальную сферу. Старики сами виноваты, что не воровали, вовремя не умерли, а теперь выживают в ужасных условиях вместо того, чтобы спокойно умереть.
Все, кто не чиновник, не крупный олигарх, сами виноваты, что родились в этой стране.
Эту фразу каждый день произносят не только власти, но и каждый из нас. Мы не хотим жить. Мы заставляем себя поверить в собственное ужасное будущее и начинаем чувствовать себя виноватыми за то, что плохо устроились в жизни, за то, что не работаем директорами в банке, не имеем большой квартиры в Москве, которую можно сдавать. За то, что вышли или не вышли на площадь в назначенный час.
Слишком много у нас поводов разлюбить жизнь, внутри каждого человека сидит маленький «чиновник», запрещающий ему строить собственную жизнь.
Он постоянно говорит: «У тебя ничего не получится», «Ты хуже других», «Власть все равно тебя ограбит», «Ты умрешь в нищете и болезнях», «В мире нет справедливости».
На самом деле этого монстра создали мы сами, программируя себя на неудачу. Мы съедаем собственные достижения ненужными сравнениями, нас приучили думать, что в России можно выжить только в одиночку, только став бесчувственным и богатым.
Это ловушка. Нужно разрешить себе быть библиотекарем, жить в маленькой квартире, делать все возможное, чтобы не зависеть от власти. Выпрямить спину и заявить о своем праве быть. Бояться должен чиновник-вор, депутат-проходимец, но для этого нужно захотеть жить, помогать другим и забыть волшебную фразу: «От меня ничего не зависит». Речь идет не о политике, а о жизни. 
С детства ребенок слышит в России больше запретов, чем разрешений. Слишком часто за него все решают родители — сперва ты пойдешь в этот детский сад, затем вот в эту школу, затем в институт, потом будешь работать, женишься или выйдешь замуж, у вас будут дети, и все должно быть «как у людей».
Любое отклонение от навязанного стандарта, попытка изменить сценарий приводит к конфликту и появлению чувства вины перед самим собой, родителями, друзьями или соседями. В результате человек старательно копирует привычные стандарты и живет не настоящим, а прошлым или будущим. Он боится перемен и самой жизни. Если он счастлив, то он не хочет это счастье потерять, он опасается перемен потому, что они непременно ухудшат его жизнь.
Он не живет, а, зажмурившись, пролистывает годы своей жизни, загоняет себя в угол погоней за навязанными целями, борется с фантомами, винит других, но не хочет взять ответственность за собственную судьбу.
Большинство людей с радостью делегируют свои права депутату, чьей фамилии они даже не знают, мэру, который забывает о своих обещаниях на следующий день после сомнительной победы на выборах, президенту, который давно забыл о том, сколько стоит хлеб в магазине, и сколько в реальности получают люди в нашей стране. Он возмущается депутатами, для которых в буфете продают бутерброд с мясом за 22 рубля. При этом они воруют вагонами и искренне не понимают, чем в России можно быть недовольным. Возмущаются, но ничего не предпринимают.
Все эти представители власти делают много глупостей, их решения часто осложняют наше бытие, но при этом мы сами с покорностью принимаем их идиотские решения.
Мы относимся к ним как дети к родителям, и в глубине души надеемся на того самого барина, который приедет и «всех рассудит».
Мы просим и смотрим чиновнику в глаза там, где нужно спокойно требовать.
По себе знаю, как бывает страшно воспользоваться даже законными механизмами воздействия и добиться ремонта хотя бы в собственном подъезде. Этот страх у меня ушел — летом в подъезде сделали ремонт, но остались другие, с которыми тоже надо бороться: добиваться квот на лечение, не брать кредитов у банков под непомерные проценты, читать платежки и отстаивать свое право на жизнь.
В одиночку это сделать сложно, а потому давайте бороться за достойную жизнь вместе. Любыми законными средствами, и давайте начнем жить, не оглядываясь на внутренних «мам» и «пап».
Страшно ли жить в России? Опрос участников проекта «Сноб»
Сергей Мурашов, специалист по международным перевозкам
Мне, пожалуй, полегче, чем большинству россиян, по ряду причин: например, мне уже под шестьдесят, так что до многих ужасных ужасов я просто не доживу, мне есть где жить, и живем мы с женой на природе, а наша дочь постоянно проживает в Великобритании.
По этой причине мусорные полигоны пугают меня в меру — это хоть и очень серьезная проблема, но сейчас мне и моей семье она непосредственно не угрожает.
Утечка персональных данных — беда, но я сам с ней ничего поделать не могу, так что и бояться ее нет смысла: что мог — я сделал, а там будь что будет. Полицейский произвол — штука неприятная и достаточно распространенная, но опять же эта вещь мне скорее неприятна в принципе, чем пугает. Этническая преступность — это то, с чем я тоже практически не сталкиваюсь, ксенофобией мы не страдаем, чужая речь на наших улицах нас не пугает.
Что там еще в списке?
«Страх остаться один на один с пожаром»? Да, страшно. Знаю человека, у которого в мороз сгорел дом под Суздалем, и жена с маленьким ребенком чуть не голая бежала к соседям, чтоб не замерзнуть. Но опять же: электрика у меня пожаробезопасная, газовый котел немецкий, а от всех бед не убережешься. Несколько лет назад вот молния ударила рядом с домом, так кое-что из оборудования вышло из строя — кто мог такое предвидеть?
«Международная напряженность». В соответствии с моим мировоззрением, главной причиной международной напряженности в регионе и в мире я вижу политику нынешних российских властей, с которой я ничего поделать не могу, хоть и продолжаю попытки. Американской или немецкой агрессии я не боюсь.
«Активность РПЦ» — ничего себе фобия! Нет, РПЦ я не боюсь.
«Укус клеща» — у меня пока такого опыта нет. В наших лесах клещи встречаются, но вот в этом году даже наш котик еще ни одного не принес.
«Беспризорные собаки» — ну, тут я больше за кота переживаю.
«Запрет на ввоз санкционных продуктов» — да, иной раз так горгонзолы дольче хочется, что сил нет. Но как-то обходимся без сыров, без ветчин и прочего. Ну как «обходимся» — мы за пределы Родины несколько раз в год выезжаем, там едим, и с собой привозим, друзьям. А друзья, в свою очередь, нам привозят. Так и живем. Обходимся, в общем.
Так что боюсь я, прежде всего, болезней и смерти близких. С этим тоже ничего не поделать, стараюсь об этом не думать. Своих болезней боюсь, в первую очередь каких-нибудь таких, на лечение которых не хватит денег, и таких, после которых можно остаться беспомощным, не мертвым и не живым. Но онкологии у меня в роду вроде не было, а необходимые распоряжения на случай беспомощности я уже сделал.
Смерти своей не то чтобы боюсь, просто жаль умирать: уж больно жить интересно.
Анна Квиринг, программист
Новость о том, что большинство россиян испытывают фобии к строительству мусорных полигонов, сразу кажется странной и заставляет обратиться к методике: откуда это взялось?
То есть исследователи изучают и СМИ, и соцсети, и вычисляют: какие новости наиболее популярны и там, и там (сложным образом рассчитывая индексы). Затем почему-то делается предположение, что популярность новостей объясняется ничем иным, кроме как некими «фобиями». И если какая-то информация для людей интересна — значит, они этого боятся.
Подобная притянутость за уши заставляет обратить внимание на источник — организацию, проводящую исследование — «Компанию развития общественных связей». Очевидно, что это PR-агентство: организация, которая не столько изучает «общественное мнение», сколько формирует его. Думаю, под этим углом и нужно рассматривать сообщенную информацию. И мне трудно судить об осмысленности этого рейтинга.
Если же говорить о том, что тревожит меня, то моя «фобия», которую нужно упомянуть в данной ситуации, относится к разряду «вечных». Мой «страх» в том, что ушлые пропагандисты и пиарщики задурят людям головы, и в тот момент, когда от мнения граждан будет что-то зависеть, они не смогут принять правильное решение.
Конечно, это у меня самая настоящая «фобия», абсолютно беспричинная и иррациональная: наивно думать, что власть настолько расслабится, чтобы допустить людей к участию в решениях, определяющих их собственную судьбу. Но чем черт не шутит? Вдруг власть захочет поиграть в демократию, а мы будем «не готовы», как когда-то в перестройку оказались «не готовы» наши родители.
Максим Саблин, юрист, кандидат социологических наук
В моем понимании составление рейтинга «квартальных» фобий требует серьезной методологии, подразумевающей исследование не только медиаэфира, но и прямой опрос населения, поиск статистики обращений в медицинские учреждения, экспертные мнения психиатров.
Список моих текущих страхов вообще не совпал с результатами рейтинга, но представленное исследование любопытно другим. Раз исследовался только медиаэфир, это дает возможность понять, каким событиям современные российские СМИ придают статус опасностей. Человеческая психика так странно устроена, что чувство тревоги не обязательно свидетельствует об опасности явления, вызвавшего тревогу, чаще всего дело в незнании, непонимании или неправильной оценке действительности: видим опасность там, где ее нет, не боимся того, что действительно опасно, боимся следствий, не понимая, что бояться надо причин, и так далее. Судя по исследованию, самые опасные опасности прошлого квартала — активность церкви, полицейский произвол, международная напряженность, этническая преступность, утечка персональных данных, запрет на ввоз санкционных продуктов, укусы клещей и беспризорные собаки. Это ли главные проблемы, что должны вызывать национальную тревожность? Честно сказать, я вообще против «разжигания» тревожности. Нормальные люди просто хотят жить счастливо, им следует помочь в этом, а их на каждом шагу пугают фобиями и учат ненавидеть.
Нина Миронова, экономист
Я опасаюсь нашей российской стабильности. Убивает отсутствие здоровой конкуренции практически на любом уровне. Такое впечатление, что все, что могло у нас случиться, произошло в 1990-е годы, и с тех пор глобально ничего не меняется, оставаясь, по сути, имитацией бурной деятельности.
Понятно, что лидеры пробьются всегда, постоянно внедряются новые технологии, но при этом я знаю много квалифицированных, образованных, со знанием языков людей, которые не могут найти себе достойную работу или достойное занятие в жизни, потому что работодателям проще найти сотрудника по знакомству или по рекомендации знакомых. В итоге это упрощение сказывается на всем обществе, касается не только конкретных соискателей, людей ищущих, молодежи, людей предпенсионного возраста — оно касается всех.
Мне кажется, люди в нашей стране стали бояться что-то менять, пробовать себя в новых, интересных проектах. И в этом наша большая беда, потому что многие находятся не на своем месте, и большинство не использует свой потенциал, что и приводит к стагнации.
А если говорить про весь мир, то меня пугает стремительный рост населения, ухудшение экологии и меняющийся климат. Изменения столь велики, что возникает ощущение невозможности это контролировать и мысли о тщетности всего научного прогресса человечества.
Лиза Питеркина, писатель
Лично у меня нет фобий, но есть страхи. Меня волнует собственное здоровье и здоровье моих близких. Я признаю страх тяжелых болезней, старости и смерти, но я научилась выдерживать это напряжение, не избегать его и жить в мире, где есть много неуправляемых опасностей. В этом мне помогает постоянный контакт с практикующим психологом. Это моя опора. Так что я испытываю не патологическую фобию, а здоровый страх.
Судя по результатам рейтинга фобий, у россиян много поводов для упадка жизненных сил. И меня удивило, что в списке самых страшных страхов оказались те, на которые сложно влиять, которыми сложно управлять. Сложно найти опору, которая поможет пережить все это. И возникает вопрос: как долго и как стойко могут люди с такими страхами выдерживать напряжение неопределенности и неуправляемости ситуации? В принципе, мы вообще живем в мире неопределенности, независимо от социальной, политической и экономической ситуаций. Эмоционально зрелый человек это напряжение может выдержать, он может найти опоры, которые помогут это пережить.
И мне кажется, что некоторые из перечисленных проблем мы можем решить, если станем гражданским обществом и будем выражать свою позицию в допустимой законом форме. Возможно, кому-то такие действия помогут справиться с фобией. Если появится малейшая опора на себя, хотя бы частично исчезнет чувство неопределенности.
Александр Винничук, радиожурналист
В этом списке большинство фобий связано с тем, что человек не может проконтролировать некое воздействие извне, которое часто связано с вмешательством государства в частную жизнь человека и попустительством (или злонамеренностью чиновников) этого государства. Страх оказаться в горниле условного Чернобыля XXI века не пройдет у россиян до тех пор, пока каждый не почувствует, что от него зависит хотя бы 80 процентов (цифра условна) его собственной жизни. Все психологические системы наперебой говорят о том, что излечение от психопатологий и психологических проблем, к которым относятся и страхи с фобиями, происходит ровно в тот момент, когда человек берет на себя ответственность за свою жизнь.
«Болеть в России страшно». История выживания и лечения в обмен на квартиру
В конце июня российские активисты запустили в соцсетях флешмоб против перебоев жизненно важных препаратов #законестьлекарствнет. Традиционная в нашей стране проблема лишь усугубилась на фоне пандемии коронавируса и карантина. В акции поучаствовал Денис Куракин, руководитель благотворительного фонда Дениса Куракина «Азбука Эйч». Он рассказал историю своей борьбы за жизнь в Instagram, а «СПИД.ЦЕНТР» с его разрешения публикует ее с сокращениями.
Я работаю равным консультантом. Хотя такой профессии в России не существует, за нее не платят зарплату и не начисляют рабочий стаж. Все, что я делаю, я делаю по собственному решению — четко осознаю: если не я, то кто? Я пытаюсь помочь людям, живущим с ВИЧ, принять свой статус, не сойти сума, начать лечение и найти свое место в новой жизни. Это не просто, особенно в стране, переполненной дискриминацией по отношению к любой белой вороне. В стране, где до сих пор свирепствует охота на ведьм, а в «грешников» летят камни, и наиболее тяжелые кидают самые обычные «добрые люди».
Враг беспощаден, лишен жалости и благородства. ВИЧ пытается доминировать, он хитер и изворотлив, и пока он реально сильнее человечества. Необходимо сплоченное, организованное сопротивление по всем фронтам. Нужен полководец и генштаб, а солдаты найдутся. Но в России солдаты воюют разрозненно, и это не армия, а ополчение, партизаны, непрофессиональные бойцы.
Болеть в России опасно. Болеть в России — значит, выбыть из стаи и сдохнуть голодной смертью. Люди боятся потерять работу, и даже с тяжелым заболеванием они до последнего вздоха ползут на рабочее место. В условиях стигмы и дискриминации люди с ВИЧ боятся стать изгоями и лишиться дохода. Они молчат о своем диагнозе, ведь доход в первую очередь — это существование семьи, детей. Люди с ВИЧ живут в страхе перед осуждением, проклятием и самое главное — перед (как им кажется) неизбежной смертью. В стране до сих пор есть твердая установка о фатальности ВИЧ. Основная информация, которой владеет население, — это пережитки прошлого, сохранившиеся с начала восьмидесятых годов. Стереотипы приводят человека к опасному предположению, что ВИЧ — болезнь маргиналов, а так как к маргиналам он себя не относит, то заболеть ВИЧ не может.
Денис Куракин, фото из его соцсетей.
У меня была хорошая, стабильная и перспективная работа. Удобный график, зарплата, позволяющая жить свободно и не бояться остаться у разбитого корыта. С супругой мы снимали квартиру за 30 000 рублей, купили автомобиль, жили, не влезая в долги и кредиты. Зарплаты хватало, но не было своего жилья, и этот вопрос мы все чаще обсуждали. Нам было около сорока, когда мы решились купить квартиру. Обратились в банк и взяли ипотечный кредит: условия некабальные, и долг должны были погасить лет за десять. Я был спокоен и не сомневался в успехе — что такое 20 000 рублей в месяц для обеспеченного молодого и здорового человека?
Единственной проблемой в моей жизни был невылеченный гепатит С. Почему не вылеченный? Да потому, что его никто тогда не лечил. Были интерфероны, но от их применения меня отговорили сами врачи — очень уж тяжело переносятся. Мне повезло: о появлении новейших, безопасных препаратов я узнал одним из первых. Хорошие знакомые из одной частной клиники рассказали, что появилось новое лечение гепатита С, и если у меня есть финансы, то быстро и эффективно могу излечиться. В государственной клинике ничего подобного мне не предложили.
по теме
Общество
«Моя девушка умерла от СПИДа»
Прежде чем начать лечение, мне нужно было сделать тест на ВИЧ. Результат задержали, а через несколько дней я узнал о своем «плюсе». Затем, что у меня уже СПИД и жизнь подходит к концу. Потом была долгая борьба за жизнь, изнурительное лечение и восстановление. Пока я был на больничном, жизнь кардинально изменилась: доход резко снизился до критического уровня, пришлось съехать с любимой съемной квартиры в более дешевую. Хотя я получил бонус от государства — инвалидность и пенсию в 15 000 рублей, и антиретровирусные препараты. Больничный плюс пенсия и зарплата супруги — пришлось сильно ужаться и перейти «на гречку».
Затем наступил кризис. Через полгода с начала приема АРВТ у меня развился «воспалительный синдром восстановления иммунитета». Тяжелый микобактериоз и кандидоз пищевода. Я превратился в скелет и собрался уходить на покой, сгорая от высокой температуры и истекая испражнениями в подгузники. Меня надолго отправили в стационар, а супруга уволилась с хорошей работы и дни напролет дежурила у моей железной койки. Все накопления стали очень быстро тратиться на спасение жизни. Тяжелое состояние длилось больше полугода. Когда немного ожил, меня выписали из больницы. Мы поселились в маленькой комнате в квартире моих родителей. Супруга спала на коробках, я — на раскладушке. Все это время, была очень высокая температура, не мог есть, на улицу не выходил. Лежал без движения и смотрел в потолок. Спутанные волосы, длинная борода, изможденное худое тело, впалые глаза. Голова не работала, выхода я не видел, меня пожирала депрессия.
Телефон молчал, друзья, братья, сестры — все растворились. Наши мамы помогали чем могли, отец пил водку и иногда дежурил ночью у моей кровати. Супруга все время молилась и плакала, бегала в магазины и аптеки, приходила и опять втихаря плакала, врачи говорили, что это конец и шансов нет. Так прошла осень, и началась зима. Гепатит так и остался не леченым, и вскоре у меня уже развился цирроз печени, что только усугубило состояние. Купленные лекарства уже были неэффективны и требовались другие. У меня было два пути: искать деньги и лечиться или сложить руки и отдать концы. Мне повезло, помогли коллеги, и я смог купить первый курс новых препаратов за 60 000 рублей. Для второго курса пришлось брать кредит в банке — нужно было успеть, состояние ухудшалось, и шансы на выживание уменьшались с каждым днем.
Восемнадцать месяцев изнуряющей борьбы и опустошенные семейные резервы привели к первой победе. Я вылечил гепатит, микобактериоз, кандидоз. Зимой началась медленная реабилитация. Затем от длительного стресса заболела супруга, ее увезли на скорой в больницу. Теперь наступила моя очередь ездить к ней. Когда она выписалась, мы уехали в Подмосковье, подальше от цивилизации, и сняли милую маленькую квартирку. Перезимовали в ней, я относительно восстановился и вышел на работу, погасил кредит в банке. Но супруга опять заболела, требовалась срочная операция, денег не хватало, пришлось опять брать кредит.
Операция прошла с осложнениями, была долгая реабилитация и восстановление ее психического здоровья после всего пережитого ужаса, когда она меня спасала. За эти годы, мы поняли, что нужны только друг другу, а все остальное — лицемерие.
Постепенно я вклинился в рабочий ритм, все стало налаживаться, но радость была недолгой. Компания, в которой я проработал 12 лет, обанкротилась, а я остался без работы. За ипотеку платить стало нечем. Я пытался выкрутиться, занимал в банках и микрокредитных организациях, перезанимал, тратил пенсию, но все равно оказался в долговой яме. Банк, выдавший ипотеку, подал в суд, квартиру вынудили продать на совершенно невыгодных условиях. Дальше суды, приставы, аресты счетов, нескончаемые угрозы коллекторов, расхищение социальных выплат. Страховые компании объявили мой случай нестраховым, юристы работать за бесплатно отказались. Но где взять деньги? Что делать человеку, попавшему в такую ситуацию? Я хочу, чтобы государство обратило на нас внимание.
Вернемся к началу рассказа и перенесем все эти события с меня на обычных парней и девчонок в далеком регионе, где нет высоких зарплат, где нет таких препаратов, а есть только болезни и вымирание. Где жизнь обычного человека похожа на выживание, а если заболеешь, автоматически попадешь на кладбище, если хватит денег на похороны. Там нет шансов выжить, потому что нет даже врачей и больниц. Я живу в Москве, но даже в столице больницы для людей с ВИЧ похожи на казематы. Вы не были там? Сходите на экскурсию! Везде трупы, мрачные стены и сидящие в коридорах мумии. Абсолютное безразличие к человеческой жизни. Есть великолепные врачи, но для их работы нет условий.
Тот, кто пытается выжить, попадает в бездушную банковскую кабалу, лишаясь имущества и жилья. И никто не поможет. Сейчас сложно подсчитать, сколько стоило мое лечение, но на одни препараты и обследования ушло порядка 800 тысяч, сколько на сопутствующие расходы — вообще не сосчитать.
Квартиру сохранить не получилось, все попытки отстоять жилье оказались тщетны. Теперь я живу в далекой деревне. Попав в такую ситуацию, я осознал страшную истину: мы никому не нужны. Вы можете заболеть и лишиться всего, а потом остаться на улице. Болеть в России страшно, болеть в России смертельно.
Мне надоело выживать, я хочу жить и имею на это право так же, как и вы. Я оттолкнулся от дна, чтобы всплыть, глотнул воздуха и начал все сначала, теперь уже так, как я хочу! Наверное, я просто стал взрослее, но для осознания всего этого мне нужно было дважды умереть.