иванов какой прекрасный ливень
Александр Иванов Ливень
Бесплатно скачать Александр Иванов Ливень в mp3. Мы нашли 39 песен для скачивания, рекомендуем загрузить первый файл Александр Иванов и группа Рондо Ливень Первый канал 2021.mp3 размером 5.51 MB
Александр Иванов и группа Рондо Ливень Первый канал 2021.mp3
Александр Иванов и группа Рондо Ливень 2019 VIDEOART.mp3
Александр Иванов и группа Рондо Ливень Первый канал 2020.mp3
Владимир Кузьмин Ливень.mp3
Александр Иванов Дождь.mp3
Александр Маршал Ливень Видеоклип MARSHAL A LIVEN.mp3
Александр Иванов и группа Рондо Ливень Live 31 мая 2019.mp3
Александр Иванов и группа Рондо Дождь ТВЦ 2010.mp3
Александр Иванов и группа Рондо Юбилейный концерт НАМ 35 Телеверсия.mp3
01:33:52 123.54 MB 114K
Группа Динамик Ливень.mp3
Александр Иванов и группа Рондо и Паскаль Прощай мой друг Гастрольная LIVE Кремль 2011.mp3
Александр Иванов Птица в клетке ТВ 2015.mp3
Ливень Александр Иванов Владимир Кузьмин Трибьют.mp3
Александр Иванов Мечты ОФИЦИАЛЬНЫЙ КЛИП 2005.mp3
Александр Иванов и группа Рондо и Алексей Белов Я вернусь LIVE Кремль 2011.mp3
Александр Иванов и группа Рондо Вселенная бледный бармен LIVE Кремль 2011.mp3
Александр Иванов и группа Рондо Забытая Official Music Video.mp3
Лидер группы Рондо Александр Иванов музыка протеста и зомбирование населения Час Speak.mp3
Александр Иванов группа Рондо Валерий Сюткин Московская осень LIVE Кремль 2011.mp3
Александр Иванов и группа Рондо Боже какой пустяк ОФИЦИАЛЬНЫЙ КЛИП 1997.mp3
Александр Иванов и группа Рондо Она поверила в сказку ОФИЦИАЛЬНЫЙ КЛИП 1996.mp3
Александр Иванов 60 лет совсем не пустяк Доброе утро Фрагмент выпуска от 03 03 2021.mp3
Ливень В Кузьмин гр Динамик Cover.mp3
Рондо Александр Иванов 06 03 2021 Уфа.mp3
DRUMTALKRUSSIA Александр Иванов Episode23.mp3
01:06:49 87.94 MB 563
Александр Иванов и группа Рондо Когда окончится война ВИДЕОАРТ.mp3
Александр Маршал Николай Расторгуев Александр Иванов Хорошо Official Lyric Video.mp3
Александр Иванов В облаках у водопада.mp3
Владимир Кузьмин Ливень.mp3
Александр Иванов и группа Рондо Небесный поезд Телеканал Спас 2019.mp3
Александр Иванов и группа Рондо Дождь LIVE Crocus Cityhall 2013.mp3
Александр Иванов и группа Рондо Стрелой Ялта 2021.mp3
Александр Иванов и группа Рондо Песня года Первый канал 2001.mp3
Александр Иванов и группа Рондо Шарф LIVE Авторадио.mp3
Александр Иванов — Дождь
Слушать Александр Иванов — Дождь
Слушайте Дождь — Александр Иванов на Яндекс.Музыке
Текст Александр Иванов — Дождь
Какой ненастный выдался день,
Весь город плывёт в дождевой воде,
Зеркальная гладь мостовой отражает огни.
Сижу в машине и жду тебя,
По радио что-то про лето долбят,
В такую погоду поют про ясные дни.
А дождь всё стучит в лобовое стекло,
И время водой по стеклу потекло,
Смывая с предметов черты, размывая цвета.
И всё ж вопреки проливному дождю,
На что-то надеясь, тебя я всё жду,
И, кажется, дождь не пройдёт никогда-никогда.
Улица стала похожей на пруд,
По ней машины, как лодки плывут,
И красный трамвай среди них, как большой пароход.
В уютном кафе за широким окном,
Где барышни кофе пьют с коньяком,
А радио что-то снова про лето поёт.
А дождь всё стучит в лобовое стекло,
И время водой по стеклу потекло,
Смывая с предметов черты, размывая цвета.
И всё ж вопреки проливному дождю,
На что-то надеясь, тебя я всё жду,
И, кажется, дождь не пройдёт никогда-никогда.
Капли дождя стучат о капот,
Кто-то какого-то сейчас тоже ждет,
Так же, как я, приготовил для встречи цветы.
Вот силуэт чей-то там за дождем,
Вдруг померещилась ты под зонтом,
Замерло сердце в надежде… Но это не ты…
А дождь всё стучит в лобовое стекло,
И время водой по стеклу потекло,
Смывая с предметов черты, размывая цвета.
И всё ж вопреки проливному дождю,
На что-то надеясь, тебя я всё жду,
И, кажется, дождь не пройдёт никогда-никогда.
И, кажется, дождь не пройдёт никогда-никогда.
Иванов какой прекрасный ливень
с тросточками и хлыстами, говорливым, смеющимся потоком двигались взад и вперед. Улыбки, лукавые взгляды, смех. С радостными восклицаниями гуляющие встречали вновь прибывающих москвичей.
Люди сходили на платформу, нагруженные покупками. Несли торты в белых квадратных коробках, решета с фруктами, вина, цветы, свертки из гастрономических магазинов. Повсюду слышались звонкие поцелуи, оживленный говор, милый визг нарядных детишек, получающих подарки от матерей и отцов. Папы в разутюженных чесучовых костюмах вытирал» розовые лысины надушенными платками, семеня, подбегали к знакомым дамам и почтительно прикладывались к ручке. Дамы обмахивались веерами, которые распространяли по платформе острый тонкий запах дорогих духов. Бездельно, беспечно, отдыхая от зноя, наслаждаясь свежестью вечера, в привычном обществе прогуливались счастливые люди. И Левитану казалось, что только для них щелкали соловьи в соседних рощах.
Юноша не мог усидеть дома. Он тоже хотел радости, ему тоже хотелось кого-то встречать. Но как показаться на люди голодранцем, в опорках, в красной «разбойничьей» рубахе! Такой она ему казалась. Кто-то из озорных мальчишек, когда он торопливо проходил мимо одной дачи, громко назвал его вслед «Ванькой-ключником». Левитан вспыхнул и почти побежал. С тех пор он делал круг, чтобы обойти злополучный дом.
В девять часов вечера проходил последний поезд из Москвы, следовавший в Нижний Новгород. Дачники скучали по развлечениям и даже девятичасового поезда дожидались с волнением, пристально глядели вдаль, прислушивались к гулу, ошибались и нетерпеливо подгоняли время. Мужчины щелкали крышками часов, дамы удивленно поднимали брови, когда поезд запаздывал. И вот он появлялся, приветствуемый довольной и возбужденной толпой. Минутное, но высшее развлечение вечера наставало.
Левитан пробирался к Никольской платформе в сумерках и прятался за кустами. Отсюда он наблюдал «счастливую», роскошно одетую публику. Юноше передавалось общее ожидание. Наконец грохотал поезд, дрожала листва кустов, мимо неслись бешено разогнавшиеся, точно пляшущие вагоны, из-под колес вздымался поток едкой пыли, окутывая все вокруг. Левитан кашлял, закрывал лицо. Но что-то в этом проносившемся вихре было увлекающее, взбудораживающее.
Как-то в августе юноша расположился на обычном своем месте. Днем был ливень, похолодало, кусты роняли дождинки. Левитан сидел не шевелясь. Платформа преобразилась, стала неузнаваемой, новой. Женщины как будто обрадовались ливню и стремительно переоделись с ног до головы. Осенние костюмы представлялись художнику еще красивее летних. В обтянутых кофточках и длинных темных платьях, в шляпках с разноцветными легкими эспри и страусовыми перьями женщины были выше, стройнее, прекраснее.
Левитан продрог. Начинался небольшой ветер. С листьев капало. Скоро рубашка на плечах художника прилипла к телу. Юноша не уходил, будучи не в силах расстаться с красивой толпой, плавно двигавшейся по Никольской платформе.
Все лето встречал и провожал поезд Левитан. Привык. Знакомо и обычно было и появление и проводы, а сегодня почему-то вдруг начал он следить за его приближением с особым, более сильным и глубоким, чем всегда, чувством. Художник по-новому увидал и эти ослепительные три фонаря вдали, мокрые, блещущие рельсы, лужи, с отраженными в них огнями. Поезд промчался, сноп света словно надвое разрезал куст, открывая спрятавшегося юношу. В то время как бегущие вагоны закрыли от Левитана платформу, он уже вскочил и без оглядки пошел прочь.
Художник кашлял ночью, часто просыпался от кашля. Просыпалась сестра, вспоминала, что брат в августе ходит в одной рубашке, и безнадежно горевала. Рано утром, никому не сказавшись, она поехала в Москву. Над Замоскворечьем еще висел плотный туман после вчерашнего ливня, когда женщина подошла к двухэтажному дому в Лаврушинском переулке. Шторы были закрыты наглухо, в особняке спали.
Она подождала на улице. Павел Михайлович Третьяков появился у окна часа через полтора. Женщину ввели в кабинет, похожий на магазин, торгующий картинами, золоченым багетом и рамами. Они были всюду, загромождая проходы к маленькому письменному столу, за которым стоял худой,
изможденный человек с проницательными глазками. Женщина просила не за себя и была смелой.
Третьяков не слыхал о юноше Левитане и переспросил фамилию. Он с любопытством и вниманием выслушал рассказ сестры о страданиях и бедствиях ее брата-художника, но в помощи отказал наотрез. И красная, возмущенная женщина быстро шла по Лаврушинскому переулку, довольная его безлюдием. Ей казалось, что всякий встречный прохожий по лицу понял бы, какой стыд она только что пережила в купеческих скопидомных хоромах. В ушах женщины звучал тихий, спокойный и приятный голос Павла Михайловича, которым он просто и прямо ответил ей, что никогда не помогает художникам за одно звание, а покупает у них картины.
Больше всего оскорбило женщину жестокосердие скупщика картин, каким в ярости и обиде представила она замоскворецкого купца, когда он, усмехаясь и подчеркивая, предупредил ее, что и картины он покупает не у всех художников и не всякие, а только одни хорошие. Целый день пробыла женщина в Москве, обходя квартиры знакомых людей. Она везде горячо описывала положение художника, его успехи и даже неудачу с ботинками. Как ни была возбуждена и всполошена женщина, она не могла не заметить неловких усмешек, с какими ее слушали. Собрала она мало денег и вернулась в Салтыковку неистовая, с пылающим, точно обожженным, лицом.
Пока сестра путешествовала, брата тоже не было дома.
После ливня накануне солнце взошло еще прекраснее. Зной упал. Зеленее, гуще, сочнее выступила из ночной темноты листва деревьев. Мир обновился, расцвел, запах, точно прокатилась по нему огромная, высокая, благоухающая волна, Левитан жмурился от солнца, жадно дышал и глубоко втягивал в себя
запах земли. Он любил ее в простом, скромном уборе первых дней весны, любил высохшую, изможденную от июльского зноя, любил пеструю, цветную, в богатом осеннем наряде, любил ее с грозными громами, торжественную, праздничную, омытую дождем. Сегодня она была такая особенная, вся в следах от расплесканного ливня.
Юноша проработал в лодке далеко за полдень. Новую картину он назвал «Вечер после дождя». Солнце грело мягко, ровно, нежно, осоки защищали от чужих взглядов с берега, и Левитан снял свою красную рубашку. На ярком свету он писал сумерки, грозовые, низко нависшие облака, между ними с натуры чистейшую, сияющую лазурь, зажег звезду и погасил, неуверенный, что она нужна в картине. В сумерках к Никольской платформе приближался девятичасовой поезд на Нижний. Трехглазый паровоз бросал столбы сильных широких лучей. Они прокалывали сумерки, нащупывали ближние кустарники, оживляли и заставляли трепетать их в белом переливающемся пламени. Платформа и рельсы, еще не просохшие от ливня, блестели, блестели лужи, купая в себе дрожащие разноцветные огни.
Вся картина была вчерне, в наброске. Художник любил свои незаконченные вещи с какой-то тревожной нежностью в душе. Так часто матери любят нерожденное дитя, толкающееся в чреве ножкой. Левитан испытывал полное счастье в уединении со своей новой картиной.
Вдруг очарование Левитана нарушили.
Он не узнал ее, вздрогнул, мгновенно надел на себя рубаху и только тогда приподнялся в лодке. При виде сестры юноша вспомнил, что он голоден, что сегодня он вышел из дому без хлеба, который так вкусно и приятно есть на воздухе. Сестра махала руками и звала на берег. Этого никогда не было раньше. Художник встревожился. Он погнал лодку изо всех сил и не успел пристать, как сестра резко и насмешливо крикнула:
Описание дождя из разных книг
Из Этюдов о природе
Из работы «Милетские постулаты»
Я всегда считал дождь Великим явлением, любил и поклонялся ему. Любил любой дождь.
Воздух пресыщался запахом противостояния земли и неба, невидимая даль была рядом, все было рядом: и звуки, и тишина, и память, и действительность.
Дождь соединял.
Да, конечно, прежде всего он наполнял жизнью, наполнял новым напряжением, он поддерживал прежде всего — жизнь.
. пасмурное время с редким дождем словно растворяло и твое осознание; твое я становилось устремленным от всей местности, от всего пространства: это было странное состояние, но и был ты свободен, ты жил, пусть минуты, как бы одновременно всем, что отражало твое беззащитное и уязвимое сознание. А сознание (как всегда!) — вопреки всем измерениям и традициям, на этот раз «находило» резонанс в природе.
Летний ливень, короткий, с громом и молнией, в окружении тепла и шума, сам был ожидаем — и природой всей и тобой. Слепая ненасытная стихия врывалась в течение дня, увлекала в новую борьбу, и, обессиленная, исчезала. И стеной стояла, закрыв полнеба, уже неопасная грозно-синяя туча, где еще полыхали разряды и где, как мы знали’, не утихало это всеобщее движение.
Дождь сохраняет или возвращает тепло, и защищает тепло; дождь — всеобщее и постоянное движение: в этом пространстве движения, собственно, родилась и продолжается жизнь, в этом пространстве движения рождаются наши эстетические оценки — какие? какую целостность мы пытаемся охватить?
Еще все дело заключается в том, что мы постоянно искали символы: осенний дождь, например, когда желтые, словно прорисованные листья и пожухлая трава определяли цветовой фон, когда освещение само металось в тисках прохлады и спелости, осенний дождь был неотъемлемым атрибутом, выразителем всего времени года, и был связью, то есть, информационным носителем между тем, что было и есть.
Но самое главное, оказывается, как раз заключалось в этом своеобразном «контроле» над жизнью (!), и самое удивительное, что мы в этом контроле находили наслаждение.
Я любил и «спокойный» дождь в старом городе или деревне — тогда прошлое, действительно, восставало, тогда время не играло разъединяющей роли и давно прошедшие события, казалось, случились только-только.
И тепло было, тепло внутри, от сознания твоего, что ты, именно ты, можешь все сделать.
Да так, собственно, и было на самом деле.
Может быть, странным дождь бывает только зимней оттепелью, когда из сырой и темнеющейся пустоты воздуха вдруг возникают и тут же исчезают в льдинисто-голубой снежной поверхности тяжелые капли. Небо в такую погоду закрыто неопределенно-светлой и тяжелой облачностью.
Странным было как раз отсутствие темной и определенной поверхности земли, которая всегда ориентирует чувства, мысли, от которой был отсчет чего-то важного.
Дождь любой, может быть, исключая ливень или грозу, провоцировал мысли на поиск уюта, и сам дождь, особенно в пасмурные летние дни и тем более — ночью, что-то сохранял от уюта: пространство темнеющего воздуха днем было неоднородным, его мягкие меняющиеся формы в общей громаде воздуха создавали иллюзию тесноты, заполненности движением. Конечно, все дело было в смелом членении неба, а небо для нашего сознания — было верхом не только в буквальном физическом смысле.
Дождь создавал для нас ситуации «осознания» — дождевые капли соединяли внешнее движением, запахом, вкусом, цветом (!); это «осознание», естественно, было простой аналогией тому мгновенному переходу к новой точке зрения, что время от времени происходило самопроизвольно в нашем внутреннем мире. Но чувство глубинной связи твоей во время дождя с окружающим миром было явное — свою «родственность» со всей неживой (!) природой ты прочитывал без слов.
Мокрая земля, грязная на дорогах, черная под травами вокруг, словно зафиксированная в один миг где-то внизу невидимая тяжесть, резко и естественно отторгающая от себя абсолютную свободу, и — понятная, земная, подробная. В дождь ты заново и полно воспринимал землю.
Осенью после дождя становится непривычно тихо — до дали, летом — сразу же отовсюду поднимался вверх шум: небо поглощало шум; в небе после дождя чувствовалось движение.
Летние дожди вызывали к жизни множество событий: они становились. звонкими или гулкими — все непривычно, радостно, приподнято.
Земля вообще не может без влаги быть: умирает или замирает жизнь; запах и вид сухой истрескавшейся или пыльной земли — невыносим: какой благодарностью отвечает серая земля дождю!
Дождь слепой — при солнце, с радугой, со стеной уходящих огромных и свинцовых туч, — также перестраивал пространство воздуха, которым мы жили, и движение это, постоянное преобразование, затрагивало и нашу природу, упрямо пытающуюся запрятаться в чисто человеческие или только личные проблемы.
Создав нас, великая природа все еще «тормошила», беспокоила сознание наше, беспокоила многими своими явлениями.
А ливневый дождь с грозой, с сильным ветром, уже не перестраивал — разрушал, и на земле все сопротивлялось ему; действительно, это была уже опасная стихия: все здесь на земле легко могло выйти за пределы какой-либо нормы или меры, где мы чувствовали для себя уют, даже комфорт. Мы постоянно забываем, что живем на границе взаимодействия, может быть, и исключающих друг друга сил. Да и мера — для нас ли?
Из книги «И звук, и свет»
Какое же наслаждение испытываешь ты, глядя на стекающие дождевые капли на оконных стеклах, на нехитрые события на улице или дворе, в дождь подчиняющиеся какому-то новому, но понятному течению, и все протираешь и протираешь ты холодное и потеющее на глазах окно.
А под дождем легко преодолеваешь ты неуют зябких и острых дождевых капель, и долго помнишь вкус дождя — вкус холодной и мокрой кожи лица и губ; всеми органами чувств ты снимаешь информацию о чем-то родственном, глубинном, — и остающимся самим собой, то есть, далеким, чужим, остающимся обстановкой для жизни, для мыслей, не более.
Дождь ожидаем, целебен, возвышенно ненасытен в любое время года. Во время дождя ты. окружен, ты словно под защитой вдруг разбухшей земной поверхности — ее прозрачного отторжения, под защитой запаха, серого или веселого шума, во время дождя ты под защитой прохлады, под защитой всегда таинственной и боязной дали.
И дождь ожидаем: сухой тонкий свет солнца, серая плотная и пыльная земля, непременно глубинный запах почвы и только ночной запах дали, — все пределы, за которыми время дождя.
Дождь небесный. Вот картинный летний дождь: солнце, редкие белые и тяжелые облака, парит; надвигается грозно-синяя туча, усиливаются порывы ветра, уже вдали грохочет гром, а вслед за редкими крупными каплями дождя становится темно — туча закрыла постепенно и быстро все небо, и вот уже молнии и частые раскаты грома, и как из ведра льется дробный и тяжелый дождь.
Гроза затихает, становится светлее, возвращается солнце, а вдали над веселой в ручьях зеленой землей еще видна грязно-синяя туча, где еще сверкают молнии. Но где-то рядом земля и небо соединяются радугой — символом радостного и жадного к жизни детства.
После подобного дождя даже громкий уличный разговор воспринимается как бы издали, после дождя заботы дня мельчают. Дождь омывает землю в прямом и переносном смысле.
. все же более высокий смысл читается в серых красках прохладных дней, когда идет редкий или моросящий дождь, когда уже мокрая, даже грязная земля, когда вокруг мокрые серые строения, мокрые деревья, а вся природа покорно и верно ждет. Но чего?
Со мною в такие дни всегда беспокойство, поиск, всегда тревога. Да, собственно, сам воздух тогда переполнен тем же ожиданием, беспокойством, словно вот-вот в этой мерной тишине должно случиться что-то объясняющее, что-то великое.
А поверхность озера в минуты и часы такого дождя — теплая и колючая, но неожиданно предельно ровная, срезающая берега, и, как всегда, поднимающая взгляд. И какое музыкальное время тогда вокруг! Какой Вивальди или Чайковский остановит его звуками?
Мокрая земля и зелень, переполненный запахами и дождем воздух, небо, начинающееся тотчас над головой, и сыро все вокруг, серо, низко, гулко, тихо.
Тихо-тихо.
Из книги «Этюды о сознании»
Роза Мира и новое религиозное сознание
Воздушный Замок
Культурный поиск
Библиотека и фонотека
Последние поступления
Поиск в Замке
Вяч. Иванов. Избранные стихотворения
ВЯЧЕСЛАВ ИВАНОВ
Избранные стихотворения
Лишь черный хрящ в росе алмазной,
Да цепи скал, да зыби блеск…
Ревучий сбег, гремучий плеск,
Прибоя плеск однообразный…
Над морем полная луна
На пепле сизом небосклона;
И с преисполненного лона
Катится сонная волна –
И на зерцало влаги встречной
Роняет изумруд лучей…
Вдали ж не сякнет искротечный,
Стихий текучих колыбель,
То – мир безжизненно-астральный?
Или потоп первоначальный –
Земли младенческой купель?
День пурпур царственный дает вершине снежной
На миг: да возвестит божественный восход!
На миг сзывает он из синевы безбрежной
Златистых облаков вечерний хоровод.
На миг растит зима цветок снежинки нежной,
И зиждет радуга кристально-яркий свод,
И метеор браздит полнощный небосвод,
И молний пламенник взгорается, мятежный…
И ты, поэт, на миг земле печальной дан!
Но миру дольнему тобою мир явленный
Мы зрели, вечностью мгновенной осиян, –
О, Пушкин! Чистый ключ, огнем запечатленный
Мечей, ревнующих к сынам юдольных стран! –
И плачем вечно мы в тоске неутоленной…
Овцы бродят подо мною,
Щиплют зимний злак стремнин.
С Атлантической волною
Из обрывистых глубин
Веет солью. Твердь яснеет
Робкой лаской меж камней.
Даль туманная синеет;
Чайка искрится по ней…
Горько, Мать-Земля, и сладко
Мне на грудь твою прилечь!
Сладко Время, как загадка
Разделения и встреч.
С тихим солнцем и могилой
Жизнь мила, как этот склон, –
Сон неведения милый
И предчувствий первый сон!
Тень реет. В глубине, за рощей горных пиний,
Залива гневный блеск под грозовым крылом,
И зыбкой чешуи изменчивым стеклом –
Туч отраженный мрак, и волн отлив павлиний…
А на краю земли, в красе надменных линий,
Восточный стражник – мыс подъемлет свой шелом,
И синие хребты властительным челом
Из влажной бирюзы встают до тучи синей.
Лазурный дух морей, безвестных гость дорог –
Вдали корабль; пред ним – серп лунный, вождь эфирный…
Уж день переступил предельных скал порог.
Но горном тлеющим, в излучине сафирной,
В уступах, на чертог нагромоздив чертог,
Всё рдеет Генуи амфитеатр порфирный.
С престола ледяных громад,
Родных высот изгнанник вольный,
Спрядает светлый водопад
В теснинный мрак и плен юдольный.
А облако, назад – горе –
Как агнец, жертвенною кровью
На снежном рдеет алтаре.
День бледнеет утомленный,
И бледнеет робкий вечер:
Длится миг смущенной встречи,
Длится миг разлуки томной…
В озаренье светлотенном
Сходит, ясен, отблеск лунный,
И ясней мерцает Веспер,
И всё ближе даль синеет…
Гаснут краски, молкнут звуки…
Мир почил в усталом сердце,
И почило безучастье…
С золотистой лунной лаской
Сходят робкие виденья
Милых дней… с улыбкой бледной.
Влажными глядят очами,
Легкокрылые… и меркнут.
Меркнут краски, молкнут звуки…
Но, как дальний город шумный,
Всё звучит в усталом сердце,
День прожитый, день далекий…
Усыпляют, будят звуки
И вливают в сердце горечь
И дрожит, и дремлет сердце…
Средь гор глухих я встретил пастуха,
Трубившего в альпийский длинный рог.
Приятно песнь его лилась; но, зычный,
Был лишь орудьем рог, дабы в горах
Пленительное эхо пробуждать.
И всякий раз, когда пережидал
Его пастух, извлекши мало звуков,
Оно носилось меж теснин таким
Что мнилося: незримый духов хор,
На неземных орудьях, переводит
Наречием небес язык земли.
И думал я: «О гений! Как сей рог,
Петь песнь земли ты должен, чтоб в сердцах
Будить иную песнь. Блажен, кто слышит».
И из-за гор звучал отзывный глас:
«Природа – символ, как сей рог. Она
Звучит для отзвука; и отзвук – Бог.
Блажен, кто слышит песнь и слышит отзвук».
Монастырь в Субиако
За мной – вершин лиловый океан;
И крест, и дверь – в конце тропы нагорной,
Где каменных дубов сомкнутый стан
Над кручей скал листвой поникнул черной.
Как стая змей, корней извив упорный,
Проник утес в отверстья старых ран:
Их сеть тверда, как их оплот опорный;
Их сень вотще колеблет ураган.
Вхожу. Со стен святые смотрят тени;
Ведут во мглу подземную ступени;
Вот жертвенник: над ним – пещерный свод.
Вот вертоград: нависли скал угрозы;
Их будит гром незримых дольних вод;
А вкруг горят мистические розы.
Я стою в тени дубов священных,
Страж твоих угодий сокровенных,
Кормчая серебряных путей!
И влачит по заводям озерным
Белый челн, плывущий в небе черном,
Тусклый плен божественных сетей.
И влачатся, роясь под скалами,
Змеи-волны белыми узлами;
И в крылатых просветах ветвей,
Дея чары и смыкая круги,
Ты на звенья кованой кольчуги
Сыплешь кольца девственных кудрей.
Так я жду, святынь твоих придверник,
В эту ночь придет ли мой соперник,
Чистая, стяжавший ветвь твою,
Золотой добычей торжествуя,
Избранный, от чьей руки паду я,
Кто мой скиптр и меч возьмет в бою.
Обречен ли бранник твой, Диана,
Новой кровью жадный дерн кургана
Окропить и в битве одолеть?
И сойдешь ты вновь, в одеждах белых,
На устах пришельца омертвелых
Поцелуй небес напечатлеть.
И доколь, кто тайн твоих достоин,
Не придет, я буду, верный воин,
Жрец и жертва, лунный храм стеречь,
Вещих листьев слушать легкий лепет
И ловить твоих касаний трепет,
Льющихся на мой отсветный меч.
Из глухих скитаний
Там судьба застигла
Двух, себя обретших.
На зарях рассветших
Смерть – иль жизнь – вестили,
Им в тоске покорной
Сердце внемля – ждало:
Над пучиной черной.
И две груди тесных
Копья сил небесных!
Вновь любовью робкой
Над пучиной топкой!
Ал. Н. Чеботаревской
Рощи холмов, багрецом испещренные,
Синие, хмурые горы вдали…
В желтой глуши на шипы изощренные
Дикие вьются хмели.
Луч кочевой серебром загорается…
Словно в гробу, остывая, Земля
Пышною скорбью солнц убирается…
Стройно дрожат тополя.
Ветра порывы… Безмолвия звонкие…
Катится белым забвеньем река…
Ты повилики закинула тонкие
В чуткие сны тростника.
Мы – Вечности обеты
Мы – всплески рдяной пены
Над бледностью морей.
Покинь земные плены,
Воссядь среди царей!
Не мни: мы, в небе тая,
С землей разлучены, –
Ведет тропа святая
Прозрачность! Купелью кристальной
Ты твердь улегчила – и тонет
Луна в среброзарности сизой.
Прозрачность! Ты лунною ризой
Скользнула на влажные лона,
Пленила дыхания мая,
И звук отдаленного лая,
И призраки тихого звона.
Что полночь в твой сумрак уронит,
В бездонности тонет зеркальной.
Прозрачность! Колдуешь ты с солнцем,
Сквозной раскаленностью тонкой
Лелея пожар летучий;
Колыша под влагой зыбучей,
Во мгле голубых отдалений,
По мхам малахитным узоры;
Граня снеговерхие горы
Над смутностью дольних селений;
Простор раздражая звонкий
Под дальним осенним солнцем.
Прозрачность! Воздушною лаской
Ты спишь на челе Джоконды,
Дыша покрывалом стыдливым.
Прильнула к устам молчаливым –
И вечностью веешь случайной;
Таящейся таешь улыбкой,
Порхаешь крылатостью зыбкой,
Бессмертною, двойственной тайной.
Прозрачность! Божественной маской
Ты реешь в улыбке Джоконды.
Прозрачность! Улыбчивой сказкой
Соделай видения жизни,
Сквозным – покрывало Майи!
Яви нам бледные раи
За листвою кущ осенних;
За радугой легкой – обеты,
Вечерние скорбные светы –
За цветом садов весенних!
Прозрачность! Божественной маской
Утишь изволения жизни.
Лунной силой крепнут.
Крепнут силой лунной
К голубым расколам.
Мгла владеет долом,
Взмахом Греза реет
На летучих льдинах;
В черноту бездонных
В глубь, где ночь пустила
Звезда зажглась над сизой пеленой
Вечерних гор. Стран утренних вершины
Встают, в снегах, убелены луной.
Колокола поют на дне долины.
Отгулы полногласны. Мглой дыша,
Тускнеет луг. Священный сумрак веет
И дольняя звучащая душа,
Жизнь – истома и метанье,
Над плитой забытых рун;
В глубине ночных лагун
Жизнь – полночное роптанье,
Онемелых, чутких струн…
Я – на дне своих зеркал.
Я – пред ликом чародея
Ряд встающих двойников,
Бег предлунных облаков.
* Становлюсь, значит не есмь (лат.).
О, души дремные безропотных дерев,
Нам сестры темные – дриады!
Обличья зыбкие зеленооких дев,
Ковчеги легких душ, святилища дерев!
Живые облаки неузнанных божеств
Средь обезбоженной природы!
Над сонмом без венков, над миром без торжеств
Листвы пророчественной своды
Вы немо зыблете, о скинии божеств!
Прислушайся, один, в смарагдной тишине
К пустынным шелестам Дриады!
Открой уста души – и пей, как в смутном сне,
Наитье сумрачной отрады!
Ты, вещий, – не один в безлюдной тишине!
С тобой, вне времени, пределов и пространств,
Плывет и жизнью нежной дышит
Душа под космами таинственных убранств
И, упоенная, колышет
Всей чуткой ощупью свой сон в струях пространств.
Ни граней, ни годин, ни ликов «Ты» и «Я»
Она божественно не знает,
И цельным нектар пьет из сердца бытия,
И никого не вспоминает.
И в нераздельности не знает «Ты», ни «Я».
Истома знойных гроз, и сладкий ветр Весны,
И вздохи Осени печальной
Ей снятся в ней самой – потерянные сны
Пустой бездонности зеркальной, –
И душу сонную лелеет ветр Весны…
Так Древо тайное растет душой одной
Из влажной Вечности глубокой,
Одетое миров всечувственной весной,
Вселенской листвой звездноокой:
Се, Древо Жизни так цветет душой одной.
Восходят силы в нем в мерцающую сень
Из лона Вечности обильной,
И силы встречные струятся в сон и тень
На лоно Вечности могильной, –
Где корни звездную распростирают сень.
В озера Вечности двуликой;
И корни – свет ветвей, и ветви – сон корней,
Одна душа горит душами всех огней.
Ты – море. Лоб твой напухает,
Как вал крутой, и пепл огней
С высот грозящих отряхает,
Как вал косматый, – пыль гребней.
И светлых глаз темна мятежность
И шеи непокорной нежность
Упругой клонится волной.
Ты вся – стремленье, трепет страстный,
Певучий плеск, глубинный звон,
Восторга вихорь самовластный,
Порыва полоненный стон.
Вся волит глубь твоя, незрима,
Вся бьет несменно в берег свой,
Одним всецелым умирима
И безусловной синевой.
Влачась в лазури, облака
Истомой влаги тяжелеют.
Березы никлые белеют,
И низом стелется река.
И Город-марево, далече
Дугой зеркальной обойден, –
Как солнца зарных ста знамен –
Ста жарких глав затеплил свечи.
Зеленой тенью поздний свет
Текучим золотом играет;
А Град стоит и не сгорает,
Червонный зыбля пересвет,
И башен тесною толпою
Маячит, как волшебный стан,
Меж мглой померкнувших полян
И далью тускло-голубою:
Как бы, ключарь мирских чудес,
Всей столпной крепостью заклятий
Замкнул от супротивных ратей
Он некий талисман небес.
Дрожат лес а дыханьем ливней
И жизнью жаждущей дрожат…
Но всё таинственней и дивней
Пестуньи мира ворожат.
И влагу каждый лист впивает,
И негой каждый лист дрожит;
А сок небес не убывает,
По жадным шепотам бежит.
Листвой божественного древа
Ветвясь чрез облачную хлябь, –
Как страсть, что носит лики гнева, –
Трепещет молнийная рябь.
Как осенью ненастной тлеет
Святая озимь – тайно дух
Над черною могилой рдеет,
И только душ легчайших слух
Незадрожавший трепет ловит
Меж косных глыб, – так Русь моя
Немотной смерти прекословит
Глухим зачатьем бытия…
Стих связанный, порывистый и трудный,
Как первый взлет дерзающих орлят,
Как сердца стук под тяжестию лат,
Как пленный ключ, как пламенник подспудный,
Мятежный пыл; рассудок безрассудный;
Усталый лик; тревожно-дикий взгляд;
Надменье дум, что жадный мозг палят,
И голод тайн и вольности безлюдной…
Беглец в тайге, безнорый зверь пустынь,
Безумный жрец, приникший бредным слухом
К Земле живой и к немоте святынь,
В полуночи зажженных страшным Духом! –
Таким в тебе, поэт, я полюбил
Огонь глухой и буйство скрытых сил.
Что лист упавший – дар червонный;
Что взгляд окрест – багряный стих…
А над парчою похоронной
Так облик смерти ясно-тих.
Так в золотой пыли заката
Отрадно изнывает даль;
И гор согласных так крылата
И месяц белый расцветает
На тверди призрачной – так чист.
И, как молитва, отлетает
С немых дерев горящий лист…
Ленивым золотом текло
Весь день и капало светило,
Как будто влаги не вместило
Небес прозрачное стекло.
И клочья хмурых облак, тая,
Кропили пегие луга.
Смеялась влага золотая,
Где млели бледные снега.
«Гласи народу, астролог,
И кинь свой клич с высокой башни:
На села сирые, на чахнущие пашни
Доколь небесный гнев налег?»
«Чредой уставленной созвездья
На землю сводят меч и мир;
Их вечное ярмо склонит живущий мир
Под знак Безумья и Возмездья.
Дохнет Неистовство из бездны темных сил
Туманом ужаса, и помутится разум, –
И вы воспляшете, все обезумев разом,
На свежих рытвинах могил.
И страсть вас ослепит, и гнева от любви
Не различите вы в их яром искаженье;
Вы будете плясать – и, пав в изнеможенье,
Все захлебнуться вдруг возжаждете в крови.
Бьет час великого Возмездья!
Весы нагнетены, и чаша зол полна…
Блажен безумьем жрец! И, чья душа пьяна, –
Пусть будет палачом. Так говорят созвездья».
О, как тебе к лицу, земля моя, убранства
И всенародный серп, и вольные пространства
В живой соборности и Равенство и Братство
Звучат святей, свежей, –
Где золотой волной вселенское богатство
Сотрет рубцы межей…
О, как тебе к лицу, земля моя, величье
Кормящей грудию, – и кроткое обличье
Чтоб у твоих колен семьей детей родимых
Баюкай тиxo, песнь, – лелей в браздах незримых
И между сосен тонкоствольных,
На фоне тайны голубой, –
Как зов от всех стремлений дольных,
Залог признаний безглагольных, –
Возник твой облик надо мной.
В алый час, как в бору тонкоствольном
Лалы рдеют и плавится медь,
Отзовись восклоненьем невольным
Робким чарам – и серп мой приметь!
Так позволь мне стоять безглагольным,
Затаенно в лазури неметь,
Чаровать притяженьем безвольным
И, в безбольном томленьи, – не сметь…
Сладко месяцу темные реки
Длинной лаской лучей осязать;
Сладко милые, гордые веки
Богомольным устам лобызать!
Сладко былью умильной навеки
Своевольное сердце связать.
Людских судеб коловорот
В мой берег бьет неутомимо:
Тоскует каждый, и зовет,
И – алчущий – проходит мимо.
И снова к отмели родной,
О старой памятуя встрече,
Спешит – увы, уже иной!
А тот, кто был, пропал далече…
Возврат – утрата. Но грустней
Недвижность доли роковая,
Как накипь пены снеговая,
Всё та ж – у черных тех камней.
В круговращеньях обыденных,
Ты скажешь, что прошла насквозь
Чрез участь этих пригвожденных
Страданья мировая ось.
Севера солнце умильней и доле
Медлит, сходя за родимое поле,
Солнце, в притине горящее ниже,
Льнет на закате любовней и ближе
Красит косыми лучами грустнее
Влажную степь, и за лесом длиннее
Тени зубчатой по тусклым полянам;
И богомольней над бором румяным
Светится детски лазоревый взор.
Поликсене Соловьевой (Allegro)
Теплый ветер вихревой,
Про весну смутьянит, шалый,
Топит, топчет снег отталый,
Кто-то с полночи нагреб
На проталину сугроб,
Над землею разомлелой
Пронесясь зимою белой.
Старый снег на убыль шел, –
Внук за дедушкой пришел.
Солнце весело печет,
С крыш завеянных течет.
С вешней песней ветер пляшет,
Черными ветвями машет,
Повечерела даль. Луг зыблется, росея,
Как меч изогнутый воздушного Персея,
Вонзился лунный серп, уроненный на дно,
В могильный ил болот, где жутко и темно,
Меж сосен полымя потускнувшее тлеет.
Потухшей ли зари последний след алеет?
Иль сякнущая кровь, что с тверди не стекла,
Сочится в омуты померкшего стекла?
Дохну ль в зазывную свирель,
Где полонен мой чарый хмель,
Затворница моих ночей,
Во мгле затеплив двух очей,
Двух зрящих острия,
Виясь, ползешь ко мне на грудь –
Из уст в уста передохнуть
Четою скользких медяниц
Сплелись мы в купине зарниц,
Склубились в кольцах корч,
Не сокол бьется в злых узлах,
Не буйный конь на удилах
То змия ярого, змея,
Твои вздымают острия,
Потускла ярь; костер потух;
В пещерах смутных ловит слух
Полночных волн прибой,
Ток звездный на земную мель, –
И с ним поет мой чарый хмель,
Как, наливаясь, рдяный плод
Полдневной кровию смуглеет,
Как в брызгах огненных смелеет,
Пред близким солнцем небосвод,
Так ты, любовь, упреждена
Зарей души, лучом-предтечей.
На солнце зарится она,
Пока слепительною встречей
Не обомрет – помрачена.
Как плавных волн прилив под пристальной луной,
Валун охлынув, наплывает
И мель пологую льняною пеленой
И скал побеги покрывает:
Былою белизной душа моя бела
И стелет бледно блеск безбольный,
Когда пред образом благим твоим зажгла
Любовь светильник богомольный…
Но дальний меркнет лик – и наг души раскол,
И в ропотах не изнеможет:
Во мрак отхлынул вал, прибрежный хаос гол,
Зыбь роет мель и скалы гложет.
И с вами, кущи дремные,
Я слит ночной любовию,
Как будто дымной кровию
И, рея огнесклонами
Я– звездный сев над лонами
И, пьян дремой бессонною,
Как будто стал я сам
Млея в сумеречной лени, бледный день
Миру томный свет оставил, отнял тень.
И зачем-то загорались огоньки,
И текли куда-то искорки реки.
И текли навстречу люди мне, текли…
Я вблизи тебя искал, ловил вдали.
Вспоминал: ты в околдованном саду…
Но твой облик был со мной, в моем бреду.
Но твой голос мне звенел – манил, звеня…
Люди встречные глядели на меня.
И не знал я: потерял иль раздарил?
Словно клад свой в мире светлом растворил,
Растворил свою жемчужину любви…
На меня посмейтесь, дальние мои!
Нищ и светел, прохожу я и пою, –
Отдаю вам светлость щедрую мою.
Твоя душа глухонемая
В дремучие поникла сны,
Где бродят, заросли ломая,
Желаний темных табуны.
Принес я светоч неистомный
В мой звездный дом тебя манить,
В глуши пустынной, в пуще дремной
Смолистый сев похоронить.
Свечу, кричу на бездорожье,
А вкруг немеет, зов глуша,
Не по-людски и не по-божьи
Л. Д. Зиновьевой-Аннибал
В тайник богатой тишины
От этих кликов и бряцаний,
Подруга чистых созерцаний,
Сойдем – под своды тишины,
Где реют лики прорицаний,
Как радуги в луче луны.
Прильнув к божественным весам
В их час всемирного качанья,
Откроем души голосам
О, соизбранница венчанья,
Доверим крылья небесам!
Души глубоким небесам
Порыв доверим безглагольный!
Есть путь молитве к чудесам,
Сивилла со свечою смольной!
О, предадим порыв безвольный
Души безмолвным небесам!
Здесь тихая душа затаена в дубравах
И зыблет колыбель растительного сна,
Льнет лаской золота к волне зеленой льна
И ленью смольною в медвяных льется травах.
И в грустную лазурь глядит, осветлена,
И медлит день тонуть в сияющих расплавах,
И медлит ворожить на дремлющих купавах
Над отуманенной зеркальностью луна.
Здесь дышится легко, и чается спокойно,
И ясно грезится; и всё, что в быстрине
Мятущейся мечты нестрого и нестройно,
Трезвится, умирясь в душевной глубине,
И, как молчальник-лес под лиственною схимой,
Безмолвствует с душой земли моей родимой.
Осень… Чуть солнце над лесом привстанет –
Киноварь вспыхнет, зардеет багрец.
По ветру гарью сладимой потянет…
Светлый проглянет из облак борец:
Озимь живая, хмурая ель,
Стлань парчевая – бурая прель…
Солнце в недолгом боренье стомится –
Кто-то туманы прядет да прядет,
Бором маячит, болотом дымится,
Логом струится, лугом бредет,
По перелесьям пугает коня,
Темным безвестьем мает, стеня…
«Зачем у кельи ты подслушал,
Как сирый молится поэт,
И святотатственно запрет
Стыдливой пустыни нарушил?
Не ты ль меж нас молился вслух,
И лик живописал, и славил
Святыню имени? Иль правил
Тобой, послушным, некий дух. »
«Молчи! Я есмь; и есть – иной.
Он пел; узнал я гимн заветный,
Сам – безглагольный, безответный –
Таясь во храмине земной.
Тот миру дан; я – сокровен…
Ты ж, обнажитель беспощадный,
В толпе глухих душою хладной –
Будь, слышащий, благословен!»
* Последнее прости (лат.).
Дымятся тучи тускло-голубые
Что с гор волшебных узы гробовые
Сорвет – за платом плат.
И синих скал зубчатые отроги
Зеркальный плен изменчивой тревоги,
Души мятежной труд.
Как озеро, она предвестья ловит
Смущается и тайне прекословит
А новолунья летнего блистают
В двойном стекле рога,
И в куреве голубо-дымном тают
Неводы, раздранные ловом.
Cor Ardens, I, Повечерие.
Поразвешены сети по берегу…
В сердце память, как дар, берегу
Об уловом разорванных неводах
И о Встретившем нас на водах.
И ладья моя в сумрак отчалена.
Видишь огненный след от челна?
Лов зачну, как всё небо повызвездит,
Что помочь ты сошла – возвестит.
Солнце мрежи мне сушит по берегу;
В сердце память весь день берегу
О закинутых с вечера неводах,
О подруге в звездах на водах.
Эта каменная глыба, как тиара, возлегла
На главу в толпе шеломов, и над ней клубится мгла.
Этой церкви ветхий остов (плющ зеленый на стенах) –
Пред венчанным исполином испостившийся монах.
И по всем путям – обетных, тонких тополей четы;
На урочищах – Мадонны, у распутия – Христы.
Что ни склон – голгофа Вакха: крест объятий простерев,
Виноград распяли мощи обезглавленных дерев.
Пахнет мятой; под жасмином быстрый ключ бежит с холма,
И зажмурились от солнца, в розах, старые дома.
Здесь, до края вод озерных, – осязаемый предел;
Там – лазурь одна струится, мир лазурью изомлел.
Я не знаю, что сулит мне, но припомнилась родной
Сень столетняя каштанов над кремнистой крутизной;
И с высот знакомых вижу вновь раздельным водосклон
Рек души, текущих в вечность – и в земной, старинный сон.
Люблю за крайней из лачуг
Уже померкшего селенья
В час редких звезд увидеть вдруг,
Застылый в трепете томленья,
Полувоздушный сон зыбей,
Где затонуло небо, тая…
И за четою тополей
Мелькнет раскиданная стая
На влаге спящих челноков;
И крест на бледности озерной
Под рубищем сухих венков
Напечатлеет вырез черный.
Чуть вспыхивают огоньки
У каменного водоема,
Где отдыхают рыбаки.
Здесь – тень, там – светлая истома…
Люблю сей миг: в небесной мгле
Мерцаний медленных несмелость
И на водах и на земле
Дальний лай – глубокой,
Теплой ночью летней…
Что звучит ответней
Гулкий всхлип совиный –
С церковью старинной…
Лишь коснись перстами,
У послушных скважин:
Всё, что Ночь покоит
В сумрачных просторах.
Чьи бесплотны пальцы,
Вам будить, скитальцы,
Шелест рощ умильный,
И, как стон, протяжен,
Недаром облако крутится
Над оной выспренней главой
Гребней рогатых: грозовой
Орел, иль демон, там гнездится,
Нахохлится; сверкнут зрачки;
Ущелья рокотом ответят;
Туманов кочевых клочки
Руном косматым дол осетят…
Я помню, с гор клубилась мгла;
Ширялся тучей зрак орла;
На миг упало оперенье:
Разверзлась, мертвенно бела,
Как бы расщеплена, скала,
И в нестерпимом озаренье
Блеснули – белизна чела,
Слепые, ярые зеницы…
И в мраке белой огневицы
Нам светит в доле и недоле,
И тень вселенского креста
На золотом простерта поле.
Когда ж затмится сирый дол
Голгофским сумраком – сквозь слезы
Взгляни: животворящий ствол
Какие обымают розы!
Кто, мирных пристаней беглец,
В широких океанах плавал,
Тот знал, отчаянный пловец,
Как душу делят Бог и дьявол:
Кому ты сам пойдешь, кому
Судьбы достанутся обломки;
Он помнит бурь кромешных тьму
И горший мрак – души потемки.
Но лишь кто долгий жизни срок
Глубоко жил и вечно ново,
Поймет – не безутешный рок,
Как дар, что Бог назад берет,
Упрямым сердцем не утрачен,
Как новой из благих щедрот
Возврат таинственный означен.
Слово скажу без прикрас прекрасное, если правдиво
Слово мое; коли нет – други, напрасно я жил!
Долгий прошел, заблуждался, путь, коли лживо то слово, –
Смерть обольстила меня, и обманула Любовь.
В сердце, разлуки кольцом, вписала Любовь благовестье;
Смерть, возврата кольцом, запечатлела обет.
Лгут уста и мечты; не обманчиво вещее сердце:
Если я в жизни любил, знайте, что Тайна – нежна.
Тайна нежна, – вот слово мое, – а жизнь колыбельна;
Смерть – повитуха; в земле – новая нам колыбель.
Тайна нежна: мир от вечности – брак, и творенье – невеста;
Свадебный света чертог – Божья всезвездная Ночь.
Тайна нежна! Всё целует Любовь, и лелеет Пощада.
Всё, что ни вижу, венцом светлым объемлет Жених.
Многих себя не обретших блаженств бродильная чаша,
Каждую каплю хранит сладостной жизни кратэр.
Всё, что знает блаженство свое, прозябнет, как семя,
Цветом блаженства – и цвет Розе единой отдаст…
Тайна, о братья, нежна: знаменуйте же Тайное Розой,