и ты вероятно спросишь какого лешего а я отвечу пафосно было нужно
Звали его Иешуа
И ты, вероятно, спросишь: какого лешего?
А я отвечу пафосно: было нужно.
Ну, в общем, кажется, звали его Иешуа,
Мы пили красное поздней ночью из чайных кружек.
И он как-то очень свежо рассуждал о политике
И все твердил: мол, нужна любовь и не надо власти.
И вдруг сказал: «Ты уж не сочти меня нытиком,
Но я устал, понимаешь, устал ужасно.
Стигматы ноют от любых перемен погоды,
И эти ветки терновые к черту изгрызли лоб.
Или вот знаешь, летом полезешь в воду,
Ну что такое. ей-богу. разнылся сдуру.
Я просто. не понимаю, за что я умер?
За то, чтобы яйца красили раз в году?
О чем я там, на горе, битый день долдонил?
А, что там, без толку, голос вот только сорвал.
И видишь ведь, ничего не спас, не исправил,
А просто так, как дурак, повисел на кресте.
Какой, скажи, сумасшедший мне врач поставил
Он сел, обхватив по-детски руками колени,
И я его гладила по спутанным волосам.
Мой сероглазый мальчик, ни первый ты, ни последний,
Кто так вот, на тернии грудью, вдруг понял сам,
Что не спросил, на крест взбираясь, а надо ли?
А город спит, обернувшись ночной прохладою,
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
про Иисуса. автор reine de chaos
И ты, вероятно, спросишь: какого лешего?
А я отвечу пафосно: было нужно.
Ну, в общем, кажется, звали его Иешуа,
Мы пили красное поздней ночью из чайных кружек.
И он как-то очень свежо рассуждал о политике
И все твердил: мол, нужна любовь и не надо власти.
И вдруг сказал: «Ты уж не сочти меня нытиком,
Но я устал, понимаешь, устал ужасно.
Он сел, обхватив по-детски руками колени,
И я его гладила по спутанным волосам.
Мой сероглазый мальчик, ни первый ты, ни последний,
Кто так вот, на тернии грудью, вдруг понял сам,
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Иешуа
И ты, вероятно, спросишь: какого лешего?
А я отвечу пафосно: было нужно.
Ну, в общем, кажется, звали его Иешуа,
Мы пили красное поздней ночью из чайных кружек.
И он как-то очень свежо рассуждал о политике
И все твердил: мол, нужна любовь и не надо власти.
И вдруг сказал: «Ты уж не сочти меня нытиком,
Но я устал, понимаешь, устал ужасно.
Стигматы ноют от любых перемен погоды,
И эти ветки терновые к черту изгрызли лоб.
Или вот знаешь, летом полезешь в воду,
И по привычке опять по воде — шлеп-шлеп.
Ну что такое, ей-богу, разнылся сдуру.
Что ж я несу какою-то ерунду?!
. Я просто. не понимаю, за что я умер?
За то, чтобы яйца красили раз в году?
О чем я там, на горе, битый день долдонил?
А, что там, без толку, голос вот только сорвал.
Я, знаешь ли, чертов сеятель — вышел в поле,
Да не заметил сослепу — там асфальт.
И видишь ведь, ничего не спас, не исправил,
А просто так, как дурак, повисел на кресте.
Какой, скажи, сумасшедший мне врач поставил
Неизлечимо-смертельный диагноз — любить людей?»
Он сел, обхватив по-детски руками колени,
И я его гладила по спутанным волосам.
Мой сероглазый мальчик, ни первый ты, ни последний,
Кто так вот, на тернии грудью, вдруг понял сам,
Что не спросил, на крест взбираясь, а надо ли?
(У сероглазых мальчиков, видимо, это в крови).
. А город спит, обернувшись ночной прохладою,
И ты один — по колено в своей любви.
Иешуа
И ты, вероятно, спросишь: какого лешего?
А я отвечу пафосно: было нужно.
Ну, в общем, кажется, звали его Иешуа,
Мы пили красное поздней ночью из чайных кружек.
И он как-то очень свежо рассуждал о политике
И все твердил: мол, нужна любовь и не надо власти.
И вдруг сказал: «Ты уж не сочти меня нытиком,
Но я устал, понимаешь, устал ужасно.
Стигматы ноют от любых перемен погоды,
И эти ветки терновые к черту изгрызли лоб.
Или вот знаешь, летом полезешь в воду,
И по привычке опять по воде — шлеп-шлеп.
Ну что такое, ей-богу, разнылся сдуру.
Что ж я несу какою-то ерунду?!
. Я просто. не понимаю, за что я умер?
За то, чтобы яйца красили раз в году?
О чем я там, на горе, битый день долдонил?
А, что там, без толку, голос вот только сорвал.
Я, знаешь ли, чертов сеятель — вышел в поле,
Да не заметил сослепу — там асфальт.
И видишь ведь, ничего не спас, не исправил,
А просто так, как дурак, повисел на кресте.
Какой, скажи, сумасшедший мне врач поставил
Неизлечимо-смертельный диагноз — любить людей?»
Он сел, обхватив по-детски руками колени,
И я его гладила по спутанным волосам.
Мой сероглазый мальчик, ни первый ты, ни последний,
Кто так вот, на тернии грудью, вдруг понял сам,
Что не спросил, на крест взбираясь, а надо ли?
(У сероглазых мальчиков, видимо, это в крови).
. А город спит, обернувшись ночной прохладою,
И ты один — по колено в своей любви.
И ты вероятно спросишь какого лешего а я отвечу пафосно было нужно
Когда говорят «сегодня макушка лета»
Лето кажется почему-то плешивым,
пегим от солнца, с бровями цвета мочала.
Но дело даже не в этом.
Просто все слишком стремительно разрешилось.
Мне казалось, что нынче только начало,
Первые кадры, реклама перед показом.
Потерянная десятка лежит под кассой.
Начинаю разматывать с самой его макушки,
Рассматривать, что случалось,
Точнее, что могло бы произойти.
Даже ведь и не скажешь, что было скучно,
Спать ложилась с первыми же лучами,
Вставала с последними, смотрела, как солнце улицы золотит.
В июне пахло машинами и клубникой,
В июле асфальтом, вишней, мне было вкусно,
Стада туристов смотрели на свет и воду.
Я хочу плавать, спать и лежать в обнимку,
Хорошо, что я никогда не вела экскурсий,
Я бы не знала верного перевода.
Буду веселой, легкой, спокойной, радостной,
Буду пить лимонад, покупать мороженое,
Буду стараться быть до конца. И просто мне
Кажется, что как бы я ни старалась, но
Каждый сойдет с ума, как ему положено
Мне, например, очень нравится гладить простыни.
Так они залезают в твой мир и жрут его,
Чавкая, захлебываясь, вздыхая:
«Можно войти в ЖЖ с твоего компьютера?»
«Можно, я присосусь к твоему вайфаю?»
День пролетит и ночь проползет тягучая,
Серыми клочьями лезет из неба вата.
«Можно, я полюблю тебя и помучаюсь?
Можно ты в этом сама будешь виновата?»
В общем-то, я не дока в вопросах этики,
В общем-то, я могу и послать подальше,
Только не понимаю, что делать с этими,
После того как ты себя всю отдашь им.
С цельными, как молоко трехпроцентной жирности,
С точными, как инструкции генеральские.
В этом лесу совсем не осталось живности,
Нужен хотя бы день для регенерации.
Боже, они внезапны, как водка в тонике,
Люди умелой кисти, скульптурной лепки.
«Можно я разлюблю тебя после вторника?
Можно в четверг поплачу в твою жилетку?»
Нет, ничего такого особо страшного,
Сдать бы отчет и закончить весь этот чат.
Как же мне тоже хочется что-то спрашивать.
Только никто
не тянется
отвечать
И ты, вероятно, спросишь: какого лешего?
А я отвечу пафосно: было нужно.
Ну, в общем, кажется, звали его Иешуа,
Мы пили красное поздней ночью из чайных кружек.
И он как-то очень свежо рассуждал о политике
И все твердил: мол, нужна любовь и не надо власти.
И вдруг сказал: «Ты уж не сочти меня нытиком,
Но я устал, понимаешь, устал ужасно.
Стигматы ноют от любых перемен погоды,
И эти ветки терновые к черту изгрызли лоб.
Или вот знаешь, летом полезешь в воду,
И по привычке опять по воде — шлеп-шлеп.
Ну что такое, ей-богу, разнылся сдуру.
Что ж я несу какою-то ерунду?!
. Я просто. не понимаю, за что я умер?
За то, чтобы яйца красили раз в году?
О чем я там, на горе, битый день долдонил?
А, что там, без толку, голос вот только сорвал.
Я, знаешь ли, чертов сеятель — вышел в поле,
Да не заметил сослепу — там асфальт.
И видишь ведь, ничего не спас, не исправил,
А просто так, как дурак, повисел на кресте.
Какой, скажи, сумасшедший мне врач поставил
Неизлечимо-смертельный диагноз — любить людей?»
Он сел, обхватив по-детски руками колени,
И я его гладила по спутанным волосам.
Мой сероглазый мальчик, ни первый ты, ни последний,
Кто так вот, на тернии грудью, вдруг понял сам,
Что не спросил, на крест взбираясь, а надо ли?
(У сероглазых мальчиков, видимо, это в крови).
. А город спит, обернувшись ночной прохладою,
И ты один — по колено в своей любви.
И мне не важно, с кем ты меня поделишь,
Каких ты в жизни достигнешь еще высот.
Когда ты спишь, ты стремительно молодеешь —
Тебе не дашь пяти или пятисот.
Ты дышишь такими нотами, обертонами,
Твоя голова.. Какая там голова.
Ты так белобрыс, что, в общем, не важно, что на ней —
Январский снег, сентябрьская трава.
Насколько ты независим, насколько вправе я
Хранить ключи бессонных твоих ключиц?
Тебя спасают боги моей окраины,
Все те, кого ты в центр не смог включить.
И мы идем по улицам, будто ищем их,
Такая святая, глупая эта жизнь.
Блаженны нищие духом, поскольку нищему
Открыты закоулки и этажи.
Муж мой краснеет, когда разливает суп,
Солнце краснеет, когда разливает свет,
Вишня краснеет, когда укрывает сад.
Солнце июля. И муж разливает суп.
Он разливает суп и ломает хлеб.
Слышен вдали электрички печальный всхлип.
Скоро придёт сентябрь и будет хлябь,
Будет на лужах дождя ледяная сыпь.
Будет дрожать от ветра замёрзший сад,
Глянь, на сырой земле вишнёвая сыпь,
Муж разливает по чашкам холодный сок.
Муж разливает по мискам горячий суп.
Ещё насыпают песок, а потом трясут.
Получается мусор.
Иногда корабли.
Вот этот город. Остов его прогнил. Каменный остров оставшихся навсегда.
Вот фонарей горячечная слюда.
Вот я иду одна и гашу огни.
Вот этот город, нужный только одним.
Вот и вода, идущая по следам.
Я знаю тебя, с математикой ты на ты. Тебе не составит труда эта разность тем.
Гармония безвыходной простоты.
Геометрия продрогших на лавках тел.
Радость моя, ты и с музыкой не на вы. Слушай всё то, что он от тоски навыл.
Гордый больной нарыв на брегах Невы.
Даже его революции не новы.
Чем же он жив, чем дорог его мирок? Чем он дрожит под левым моим плечом?
Теплой пуповиной железных дорог,
Сдобренной разговорами ни о чем.
Сдобренной перегноем бесценных слов, недосогретых губ, что тебе еще?
Как он стоит, чахоточный серый слон?
Чем он благословлён, чем он защищен?
Возьми этот город. Вычти центральный район. Отломай со шпиля кораблик и сунь в карман.
Отпусти его в какой-нибудь водоем.
Смотри, как исчезает его корма.
Смотри, как опадает Дворцовый мост, Васильевский опускается в глубину.
Флюгер берет направленье на норд-норд-ост,
Трамвай уцепился колесами за струну.
Вот этот город, косящий на запад рай с Заячьей, Каменной, Спасской его губой
Вот телефонов осиплые номера.
Вот я стою. Да, вот, я взяла с собой
Теплый пакет с батоном и молоком. Я не приду умирать, приезжай пожить.
Видишь, отсюда видно, как над рекой
Лепит туман облаков слоёных коржи.
Видишь, как он заворачивает в края мёрзлое ощетиненное лицо.
Вот этот берег. Вот я жду тебя. Вот я.
Вот драгоценный песок для наших дворцов.
Я не встаю по утрам, а меня встают.
Делай добро, говорят, наводи уют,
Вышли отчёт, говорят, проведи урок.
Переступи порог.
Вымой посуду, вой или ной, но мой.
Где-то к полуночи я прихожу домой.
Чтобы себе не казаться совсем немой
Я говорю с хурмой.
Вот на столе хурма, за окном луна.
Бок её мягкий, розовый, как свеча.
Всё окончательно рухнет, когда она
Будет мне отвечать.
Я не встаю по утрам, я срываю срок,
Не высылаю отчёт, не веду урок.
Не отвечаю, не выхожу на связь.
— Эй, как жизнь?
— Удалась.
* * *
Восьмого мая они просыпаются
среди ночи.
Старший из них говорит:
«Черемуха зацветает»
Средний из них говорит:
«Чепуху ты мелешь».
Младший шепчет: «Мама моя святая,
Защити нас всех, пока ты еще
умеешь,
Неприкаянных одиночек».
Она говорит: «Всё хорошо, сыночек».
Девятого старший под вечер
приходит черный,
Говорит: «Там толпа, шли
по головам, топтались по душам».
Показывает ушибы и умирает.
Средний будто кожу с себя сдирает,
Воет волком, уткнувшись
в его подушку.
Младший плачет: «Папенька,
ты ученый,
Куда мы теперь без старшего?
Ведь нам и не снился ни опыт его,
ни стаж его».
Отец отвечает ему:
«Ничего страшного,
Если что — спрашивай».
Среднего ищут весь день
и находят к вечеру,
Во временном котле,
в ременной петле.
Над его кроватью солнечный
теплый след еще.
Младший смотрит безвыходно
и доверчиво,
Спрашивает: «Мама, я буду
следующим?».
Одиннадцатого он просыпается,
думает: «Поглядим-ка»,
Бережно сдувает с цветов
пыльцу,
Что у нас нынче слышно?
Завтра в прошлом году
погибает Димка,
Прямо в подъезде, лезвием по лицу.
Завтра в прошлом году
зацветает вишня.
А сегодня солнце взойдет,
солнце зайдет,
И ничего не произойдет.
Двенадцатого он просыпается
ровно в семь.
Улыбается, ставит чай,
начинает бриться.
Успевает увидеть, как черемуха
серебрится.
Утро пахнет поджаристыми
коржами,
Отец выходит из спальни
в одной пижаме.
Мать говорит: «Не бойся,
я тебе новеньких нарожаю».
Алевтина Кудряшева (Изюбрь)
Она тебя ждет, сжимает в руках ключи,
Ищи ее молча, лови ее, не кричи,
Ее лицо, ее огонек свечи,
Среди неживых личин.
Не будет ни Бога, ни ангелов, ни чертей,
Ни гурий, ни викингов, ни изможденных тел,
А будешь лишь ты, кто здесь, вопреки черте
Увидел то, что хотел.
Книга Али Кудряшевой «Иногда корабли»
Ты будешь шкипером, боцманом, чёрт-те кем,
ты там, где над головой паруса дрожат,
ты будешь ходить, командовать, спать в теньке,
курить, ворчать, потягивать оранжад,
ты будешь таким прекрасным — что хоть рисуй.
Смеёшься, бродишь, держишься молодцом
Я буду дубовой женщиной на носу.
С облезлым от солёной воды лицом.
В миру, говорят, октябрь — какая чушь.
Плывём — отставить слякотный произвол,
точней, это ты плывёшь, а вот я — лечу,
касаясь горячей грудью прозрачных волн.
И с этих пор, с расширенных влажных пор
на тёмной коже моих деревянных рук
не примет наш корабль самый дальний порт,
не встретит нас в порту самый лучший друг,
не грянет в нашу честь всепланетный гимн,
не шепчет наше имя жара в песках.
Я вижу: утро входит в рассвет нагим —
выходит в тёплой пене и лепестках,
Я вижу ветер, греющийся в воде,
я вижу время, спящее в глубине,
Я вижу всё ничто, никуда, нигде,
всё то чужое, дальнее, не при мне,
Мне мастер сделал губы теплей луны
и волосы мягче чаячьего пера,
И я боюсь свободы и тишины,
и я хочу проснуться живой с утра,
И я живу — без всякой на то волшбы,
как жить могла бы там, на земле, в Москве.
Но, знаешь, ты меня обрекаешь быть,
спасибо тебе, да будь ты проклят, мой свет.
Да будь ты проклят за эту морскую твердь,
за руки, приколоченные к бортам,
за то, что я теперь не могу не петь,
а там могла — я столько могла бы там!
Спасибо сказать? Спасибо, в душе темно,
ни вверх, ни вниз, на уровне — так держать.
Да будь ты проклят за то, что я стала мной.
Кури. Ворчи. Потягивай оранжад.
Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.