что такое тюремный лазарет
Смерть за решеткой: как лечат в колониях и СИЗО
С одной таблеткой без гражданских врачей
На днях стало известно, что Алексею Навальному в колонии не могут оказать качественную медпомощь, а бизнесмена Бориса Шпигеля с онкологическим заболеванием отправили в изолятор. На какое лечение они могут рассчитывать за решеткой? «Анальгин и от головы, и от жопы – это вся медпомощь», – так оценивает качество лечения больных в СИЗО и колониях бывший следователь по особо важным делам ГСУ СКР Тимофей Сергеевский*. Хотя по закону лечить больных там должны так же, как и на воле (Приказ Минюста от 28 декабря 2017 г. N285). Правда, это не означает, что каждый заключенный должен гарантированно иметь медобслуживание на уровне лучших клиник за пределами исправительных учреждений (п.137 постановления ЕСПЧ от 23 марта 2016 года по делу «Блохин против РФ»).
За решеткой каждое обращение с просьбой о помощи фиксируется в специальных книгах учета, где обвиняемый или осужденный собственноручно расписывается за полученное лечение. Правда, установить правдивость сведений оттуда довольно сложно. «Были случаи, когда мы проверяли эти книги, и там под всеми обращениями стояла одна и та же подпись», – говорит экс-глава Общественной наблюдательной комиссии Москвы Вадим Горшенин. По его словам, вместо заключенных в этих книгах расписывался местный врач.
На официальном сайте ФСИН указано, что любой арестант вправе обратиться к медработнику во время обхода камер, а также к сотруднику дежурной смены СИЗО. Те ведут больных в медицинскую часть (здравпункт) или медкабинет. В экстренных случаях – вызывают бригаду скорой помощи.
Медик на обходе может быть, но человек умрет все равно через день после обращения к врачу. И этот врач не будет наказан. Неделями в камере может лежать полупарализованный больной, и лишь активная позиция сокамерников заставит медиков перевести его в больницу.
При этом больше всего жалоб на плохую стоматологическую помощь, рассказывает Игорь Романов, бывший секретарь ОНК Псковской области: «Материалов для пломб и даже инструментов не хватает. Раньше случалось, что на всю исправительную колонию был только один набор. Заключенных принимали по очереди, и врач не успевал дезинфицировать инструменты. Многие отказывались лечить зубы после других». Проблему с нехваткой качественной помощи от дантистов подтвердил и «Мониторинг нарушений прав человека в местах лишения свободы», результаты которого год назад представил фонд «Русь сидящая».
— Если там отсутствует врач-специалист соответствующего профиля или квалификации;
— Если нет оборудования или условий для оказания необходимого объема медпомощи;
— Если отсрочка лечения может привести к ухудшению состояния больного.
Формально родные могут передать больному нужные ему лекарства. Медикаменты должны храниться у местного врача, который будет их ежедневно выдавать в установленных дозах, отмечая это в медкарте заключенного. Но в реальности все сложнее. Именно медик из СИЗО и колонии решает, какое лечение необходимо обвиняемому или осужденному. Обычно, по мнению местных врачей, один простой препарат способен исцелить сразу от нескольких заболеваний, констатирует Гривцов. Только выдачей такого медикамента все лечение и ограничивается.
Показания в обмен на жизнь
Смертельный исход угрожал и одному из доверителей старшего партнера Criminal Defense Firm Criminal Defense Firm Федеральный рейтинг. группа Уголовное право × Алексея Касаткина. Обвиняемого с хроническим заболеванием отправили в один из столичных изоляторов, там его состояние серьезно ухудшилось: он уже не мог есть. Администрация СИЗО отправила больного в местную больницу, где состояние пациента ухудшилось, рассказывает адвокат. Тем не менее после ряда процедур арестанта выписали оттуда и вернули в камеру. Узнав о текущем положении дел, я прибыл на прием к начальнику тюремной медсанчасти, говорит Касаткин: «Он, выслушав мои переживания, посетовал на отсутствие в СИЗО необходимого медоборудования и развел руками».
Тогда защитник предложил найти стороннее медучреждение, которое организует все лечение в нужном объеме. В ответ врач СИЗО сказал, что такое возможно лишь с письменного согласия следователя, расследующего уголовное дело в отношении больного. По словам Касаткина, следователь согласится дать добро на лечение лишь после того, как получит нужные показания от обвиняемого. Спасло то, что несговорчивый следователь ушел в отпуск, передав уголовное дело своему коллеге, признается адвокат: «Тот моментально направил в СИЗО свое согласие на этапирование арестанта в больницу, где ему сделали срочную операцию».
С 2015 года ФСИН практически перестала делиться статистикой в открытых источниках. Самые свежие цифры о смертности в российских колониях, которые есть в свободном доступе, – за 2018 год.
Но не всем везет так, как доверителю Касаткина. Николая Мистрюкова, бывшего делового партнера экс-губернатора Хабаровского края Сергея Фургала, отправили в СИЗО «Лефортово» еще осенью 2019 года. За время нахождения в изоляторе у бизнесмена диагностировали онкологию. При этом арестанта никак не лечили, о чем он сам заявил на встрече с представителями московской ОНК летом прошлого года. По словам Мистрюкова, однажды его все же вывезли в онкоцентр, где на заключенном в наручниках тренировали студентов-медиков: «Они все процедуры проводили без обезболивания. Это было невыносимо. Спина мокрая была вся от крови».
Обвиняемый пожаловался на то, что ему так и не передали лекарства, которые бизнесмену посылали родные: «Я ослеп на один глаз, второй тоже начинает терять зрение. Отслоение сетчатки. Нужен курс лечения, препараты дорогостоящие». Под домашний арест Мистрюкова перевели лишь осенью – сразу после того, как он согласился дать показания против Фургала, говорит он.
При этом законодатель установил перечни заболеваний, с которыми подозреваемого или обвиняемого могут не поместить в СИЗО, а осужденного – отпустить из колонии. Списки схожи, правда, второй насчитывает больше пунктов. Конкретных диагнозов там не так много. Чаще документ просто отмечает, что людей с «тяжелой формой заболевания» той или иной системы организма стоит оставить на воле, если им требуется специфическое лечение, которое нельзя получить в колонии или СИЗО. Но нет четкого положения, которое обязывает суды отпускать тяжелобольных людей, – все на усмотрение судьи.
Из гуманистических соображений и из-за невозможности оказать медпомощь некоторым обвиняемым и подозреваемым надо как минимум расширить эти перечни заболеваний.
Дмитрий Солдаткин, управляющий партнер МКА «Солдаткин, Зеленая и Партнёры» (SZP Law) МКА «Солдаткин, Зеленая и Партнёры» (SZP Law) Федеральный рейтинг. группа Семейное и наследственное право группа Трудовое и миграционное право (включая споры) группа Уголовное право ×
Бывший следователь по особо важным делам ГСУ СКР Тимофей Сергеевский* вспоминает, что один из фигурантов дела, которое он расследовал, имел инвалидность и в любой момент мог умереть в СИЗО: «Пошел к начальству, чтобы добиться проведения экспертиз для страховки на случай его смерти, а меня в ответ заподозрили в попытке выпустить обвиняемого за взятку».
При этом у сотрудников медицинских частей СИЗО и колоний достаточно полномочий, чтобы скрывать наличие серьезных заболеваний у заключенных, рассказывает адвокат Феоктистов и партнеры Феоктистов и партнеры Федеральный рейтинг. группа Уголовное право × Владислав Кудрявцев: «Это приводит к ухудшению их состояния».
Минздрав ждут на помощь
Ситуацию могла бы изменить реформа тюремной медицины. Два года назад тогдашний замдиректора ФСИН Валерий Максименко обещал обсудить со своим руководством вопрос о возможности передать полномочия тюремных медиков в Министерство здравоохранения. С тех пор об этой инициативе ничего не сообщалось, а самого Максименко осенью прошлого года отправили под арест, обвинив в злоупотреблении должностными полномочиями. Сейчас следствие по его делу продолжается.
Именно из-за того, что медицина ФСИН отделена от Минздрава, возникает множество организационных проблем, пишут в своей колонке младшие научные сотрудники Института проблем правоприменения Владимир Кудрявцев и Ксения Рунова. Они объясняют, что в СИЗО и колониях не хватает медперсонала, врачей-специалистов, потому что работа непрестижная: «Экстренную помощь окажут, а вот что-то посложнее – уже нет. Для лечения в гражданских больницах необходимо заключать госконтракты, но бюджета на это не хватает». Конечно, во ФСИН есть и свои больницы и лаборатории, но их мощностей недостаточно, и не в каждом регионе есть медпомощь по всем направлениям, уверяют исследователи: «Нередко приходится везти человека в больницу по этапу, и только чтобы его собрать, требуется не один день. Все это приводит к поздней диагностике и не всегда адекватному лечению».
— Обилие неопределенных или оценочных категорий при определении условий оказания медпомощи: «безотлагательно», «ухудшение состояния здоровья», «в случае необходимости», «при невозможности оказания медицинской помощи в учреждениях уголовно-исполнительной системы», «при наличии соответствующих условий»;
— Неэффективный ведомственный контроль, прокурорский надзор, малополезные способы судебной защиты;
— Общее попустительство и безответственное отношение госслужащих, вызванное как отсутствием позитивной мотивации, обилием бюрократических трудностей и препонов, так и щадящей юридической ответственностью, вероятность наступления которой мала.
Кроме того, действующее законодательство, регулирующее правила оказания медпомощи больным за решеткой, нуждается в кардинальных изменениях, уверен Гривцов: «Оно четко не регламентирует порядок лечения, привлечения гражданских врачей и передачу лекарств». Из-за этого сотрудники ФСИН не могут оказать квалифицированную помощь арестантам, а в некоторых случаях таким способом намеренно оказывают давление на него, объясняет адвокат. Возможно, ситуацию частично может исправить введение единого электронного оборота медицинских документов, чтобы у врачей СИЗО и колоний был доступ к истории болезни заключенного, предполагает Яшин.
А пока наиболее эффективным инструментом для решения этой проблемы является максимальная публичная огласка фактов неоказания медпомощи, считает Касаткин. Властям даже стоило бы разрешить беспрепятственный доступ представителей НКО и журналистов в колонии и СИЗО хотя бы раз в месяц, добавляет адвокат Кудрявцев.
* Имя и фамилия изменены по просьбе комментатора
Тюремная больница, карцер, жуткий холод.
Корпус больницы отличался от общего вида тюремных коридоров. Здесь как то было почище, больше света, чувствовалось, что стены были недавно выкрашены, видимо администрация следила за состоянием внешнего вида больничного отделения Матросской Тишины.
Охранник подвёл меня к камере с номером 1.2, открыл её и втолкнул меня в новые университеты жизни. Началась эпоха моих, тюремно-лагерных приключений.
В камере сидел подросток, лет семнадцати, пухлого вида.
— Привет, я Елизар с девятого крыла.
— Владимир, только что с Петровки прибыл.
Выпалил я, чтобы придать весу своей персоне.
Дальше завязался простой пацанский разговор, мы говорили на разные темы, кто за что сел, кто где живёт и т.д.
Елизар был доставлен на больницу с девятого крыла малолетнего корпуса.
В середине семидесятых, прошлого века, девятка считалась образцово-показательным крылом на малолетке в тюрьме Матросская Тишина. Обычно комиссии, почётные гости или прокурорская надзорная служба, направлялись туда, полнейшая показуха царила в то время, да в прочем, как и сейчас.
Для информации, карандаш должен быть хорошо заточен, колоть нужно не сильно, удерживать карандаш тремя пальцами, за окончание, частота: 4-5 уколов в секунду. Для трёхдневного закрепления результата, рекомендуется растирать набитые прыщи солёной водой.
Так, потихоньку, стали тянуться больничные дни, нашего пребывания в камере номер 1.2.
Кормили на больнице не плохо, котлетка в обед, рыбка на ужин, белый хлеб с кусочком сливочного масла на завтрак и пять кусочков растворимого сахара в день.
На больнице, так же, как и по всей тюрьме, подследственным разрешалось получать передачи, до пяти килограмм в месяц. Отовариваться в ларьке на десяточку в месяц, главное, что бы водились денюжки на лицевом счету.
Дни летели быстро, я многое узнавал от Елизара, ведь он сидел уже три месяца, на малолетке и делился опытом своего пребывания в СИЗО.
Толян уже побывал на зоне в Можайске, просидел там полтора года, он рассказывал, о понятиях, о жизни в колониях, мы с интересом слушали его и впитывали каждое слово.
Так на больнице прошла ещё одна неделя, мы сидели после отбоя и громко вели задушевные беседы. Казалось, что ни чего не предвещает беды. Вдруг, раздался громкий скрежет о металлическую кормушку входной двери и стой стороны, завопила молодая пупкарша из охраны больнички.
— Что за базар после отбоя.
Я стал геройствовать, передразнивать и материть её. На какое-то время наступила тишина, но минут через десять, в коридоре послышался шум, наша камера нараспашку открылась и в неё влетели шесть бугаев в ментовской форме, размахивая дубинками. «Весёлые ребята» всех положили на пол и я почувствовал, как дубина три раза опустилась на мою спину в районе почек. Было больно, но я терпел, стиснув зубы изо всех сил.
Тут же, пара сильных рук схватила меня за ноги и выволокла из камеры в больничный коридор. Там меня подняли и пиная дубинками, погнали по тюремным коридорам. Спустя время мы добежали до заветного места, меня перестали бить и передали другому корпусному.
Тот приказал мне снять больничную пижаму и переодеться в тюремную робу. Из своего, на мне остались только трусы и носки. Я надел куртку и брюки из тонкого ХБ, и мы направились вглубь холодного и тускло освещённого коридора. У одной и дверей мы остановились, корпусной открыл её и втолкнул меня во внутрь.
Услышал я голос, у себя в голове, под громкое хлопанье закрывающейся двери.
Оказавшись в карцере, мне даже осматриваться не пришлось. Небольшая камера, шесть квадратных метров, не больше. Стены шероховатые, выкрашены в белый свет, яркий свет лампы и сырой холод создавали впечатление, что ты находишься в морозилке, обросшей грязноватым, жёлтым льдом.
К одной из стен прикручены подъёмные нары, которые каждую ночь, ровно в 22.00 опускают для сна. В это время, охранник ходит по камерам и снимает замок, пристёгивающий нары к стене.
Так как был уже отбой, я прилёг на полку для сна и попытался заснуть. Сон явно не шёл, было так холодно, что зубы постукивали друг о друга, чеканя барабанную дробь. В камере, явно было не больше шестнадцати градусов.
Я скукожился в клубок, натянул часть куртки на согнутые колени и стал усердно дышать во внутрь, пытаясь нагреть внутреннее пространство, созданное таким незамысловатым образом. Был такой холод, что при выдохе наружу, можно было видеть слабый пар выходящий изо рта.
К такому холоду никогда не привыкнешь.
— Боже мой, я в аду, пять суток карцера.
Мои мысли то и дело крутились по кругу.
— Нужно постараться расслабиться, тогда тело нагреется и не так будет холодно.
Не знаю, сколько ещё прошло времени, видимо я задремал, как вдруг во всю силу заголосило радио, зазвучал гимн Советского Союза.
— Союз не рушимый, республик свободных, навеки сплотила великая Русь.
Доносилось из динамика.
— Значит уже подъем, 6.00 утра.
Дверь отворилась и корпусной пристегнул нары к стене.
— Выходим на оправку
Просипел он прокуренным голосом.
Только я устроился у очка, присев на корточки, как услышал скрежет битого стекла с наружи.
Пупкари, на Матросской Тишине, так изловчились, что проводя ключом под определённым углом, по металлической двери, создают сильный звук, только что разбитого стекла.
— Ты там скоро? Оправка окончена, давай в камеру.
— Погоди начальник, я ещё не начинал, а ты уже гонишь.
— Меня не волнует, оправляйся быстрей, здесь тебе не курорт.
Прокричал он в ответ.
Сам факт того, что ты сидишь над очком туалета, а рядом за стеной стоит мент и торопит тебя, вводит в ступор и как бы ты не старался, не сможешь сходить по нормальному.
После оправки, в часиков семь утра, подкатили баланду. Мне выдали суточную пайку хлеба, весом 400гр и шлёнку каши с овсом.
Спросил я баландёра.
— А ты кашу хлебом черпай, в карцере не положено весло давать.
Минут через двадцать, кормушка открылась и я услышал.
С кашей уже было покончено, я уселся на деревянный пень, подставку для нар и принялся жадно глотать горячую воду в прикуску с вязким, сырым черным хлебом, напоминавшим большой кусок чёрной глины.
Время тянулось очень медленно, казалось, что стало ещё холоднее, я пытался ходить, приседать, делал различные отжимания, что бы только согреться. Но это помогало, лишь на короткое время, а потом снова начинался мандраж.
В обед принесли миску щей из кислой капусты и подгнившей картошки, и опять кипяток.
На ужин перловка и опять кипяток, баландёр мастерски отмерил положенный черпак каши.
В девять вечера, корпусной закричал по камерам.
И стал выводить поочерёдно арестантов сидящих на киче.
Он долгий самый, я ждал отбоя, ведь меня закрывали на кичу после него. Время тянулось очень медленно, самое большее желание было, согреться. За эти пять дней, я так и не сходил по нормальному на дальняк, сильно тянуло низ живота. Глаза горели, голова гудела от недостатка сна. Вес мой явно убавился, моё первое пребывание в тюремном карцере завершалось.
И вот наступил праздник.
В 22.30, возвращаясь в больничную камеру, я как будто оказался вновь на свободе, какое это классное ощущение, ликованию не было конца.
В камере на больничке уже не было Толика второхода, Елизара тоже подняли на девятку.
Оставался Витя Башмак и новый парень по имени Александр, страдающий сильным псориазом.
У Витьки недавно была дачка, мама принесла передачу и мы устроили праздник живота!
Я смотрю меня совсем заминусовали, подписки идут, посты сохранят, а минусы ставят. Ну тогда не буду торопиться выкладывать новые публикации.
Почему «на больнице», а не «в больнице»?
Лунатик
Биографические записки. Мир глазами ребёнка.
Ангина,колдовство и дядя Федор на тук-туке!
«Трупик в колонии никому не нужен». Что ждет больного за решеткой? Анонимный рассказ врача о тюремной медицине
Фото: Александр Кондратюк / РИА Новости
О проблемах медицины в российских тюрьмах вспоминают нечасто — в основном тогда, когда в одной из них появляется «звездный» заключенный. При этом люди, знающие эту систему не понаслышке, говорят о серьезной нехватке врачей и массе других проблем. Как устроена тюремная медицина, почему жизнь зэков может зависеть от чиновников, а не от докторов, и как на ситуацию повлияла пандемия, «Ленте.ру» рассказал врач одной из колоний в Сибири. В исправительных учреждениях он работает уже 30 лет, занимал руководящие должности, сейчас уже несколько лет в отставке, на пенсии, однако по ряду причин продолжает курировать тюремных пациентов. Врач попросил не называть его имя и регион, о котором пойдет речь.
Как сегодня зоны укомплектованы врачами?
В зонах, расположенных в регионах, где нет медицинских институтов, либо значительно удаленных от областных центров, врачей практически нет. Молодежь туда не идет. Аттестовываться, то есть получать офицерское звание, надевать погоны и выносить весь этот военизированный дурдом желающих мало. Зарплата у начинающего офицера в тюремной больнице примерно тысяч 40 — ненамного выше, чем у хорошего врача без погон. Если врач квалифицированный, с головой, он и на гражданке столько заработает. Зато нервотрепки будет значительно меньше.
Пожилые врачи на зонах постепенно вымирают в силу естественных причин. Есть колонии, где вообще нет врачей. Приезжают обычно совместители: терапевт, рентгенолог снимки смотрит. Хотя рентгенолог может и не приезжать, современные цифровые технологии позволяют все делать дистанционно.
Политика руководства такая: если нет персонала, то ставку держат год-два. Если не комплектуется штат, нет желающих, то ставку просто сокращают.
Если нет врачей, кто тогда в медчастях работает? Или они тоже за ненадобностью закрываются?
Обычно пара-тройка фельдшеров в постоянном штате есть. Но что такое пара фельдшеров для колонии в 1000-1500 человек? Им же ведь не только нужно амбулаторно принимать пациентов, но еще и следить за санитарным состоянием объектов: баня, прачечная, пищеблок, на многих зонах сейчас есть пекарни. Это все санитарно значимые объекты, их нужно регулярно осматривать, контролировать, что происходит, иначе инфекционных заболеваний не избежать.
То есть до личного приема заключенных может и не дойти?
Может и не дойти. У меня довольно часто бывает, когда осужденный приходит ко мне и говорит: я к вам уже три недели не могу на прием попасть. Я удивляюсь: вроде не болел, не пропускал своих посещений. Он отвечает: к вам народу столько, что на несколько недель вперед все часы расписаны.
Фото: Петр Ковалев / ТАСС
Есть какие-то нормативы — сколько, допустим, на зону, рассчитанную на 1000 заключенных, положено врачей, санитаров и так далее?
В Советском Союзе был приказ Минздрава, который это регулировал. После развала СССР он еще долго действовал в России. Там было четко прописано: если, условно говоря, в поликлинику обращаются до 1000 человек в день с терапевтическими болячками, то в ней должны работать 20 терапевтов. Или если в больнице, например, есть гастроэнтерологическое отделение, то одна должность врача вводится на 30 коек. Я сейчас цифры условные называю, потому что по прошествии многих лет точных уже не помню. Но принцип понятен. Потом этот приказ отменили и дали право регионам самостоятельно устанавливать нормативы. Где-то приняли, где-то, как всегда, забыли, а где-то не до того.
Но еще раз повторяю: в регионах, где есть медицинские институты, с комплектованием медчастей исправительных колоний ситуация более-менее хорошая, штат есть. Смотришь их кадровое расписание и думаешь: как хорошо, какое счастье вот так работать!
Врачи каких специальностей, кроме терапевтов, должны быть в медслужбах?
Комплектацию штата каждый регион устанавливает самостоятельно. В принципе, любому специалисту будут рады. Например, придет молодой парень или девушка, руководство пообщается с кандидатом, поймет, что настроен работать долго. Если, допустим, прямо сейчас у них нет в штате подходящей должности, то введут.
Самые распространенные врачебные специальности в медицинских частях — это терапевт, психиатр, невропатолог. На женских зонах — акушер-гинеколог.
Если в исправительной колонии отсутствует врач нужной специальности, может ли она запросить консультацию в «гражданской» больнице?
Конечно, обычно так и делают. Каждому региону, где есть медицина ФСИН, выделяют определенную сумму на квартал, они как раз идут на оказание консультативной помощи. Как правило, медицинские части заключают договор с крупными больницами — например, с областными клиническими. Там много разных специалистов. Есть договоры с онкологическими диспансерами, туберкулезными.
Когда требуется консультация, допустим, онколога, начальник медчасти пишет рапорт сначала в свое медицинское управление. Потому что сейчас медицина не подчиняется начальнику колонии. Номера колоний и номера медчастей даже не совпадают. Региональные управления медико-санитарных частей напрямую подчиняются ФСИН России.
Когда медицинское начальство дает добро, пишется рапорт начальнику колонии. Если у меня, допустим, как у начальника медсанчасти хорошие отношения с начальником колонии, то он никаких препятствий не чинит.
Если я с ним чисто по-человечески не уживаюсь, не хожу, например, на планерки, игнорирую его просьбы, то он мне, конечно, сделать ничего не может, но скажет: «Ехать надо, но вот бензина у нас нет, лимиты кончились месячные, конвоя тоже нет». То есть массу причин можно найти для отказа
Когда заключенный сможет попасть к врачу по пессимистичному и оптимистичному сценариям?
В хорошем случае он может уехать хоть послезавтра. Но так, конечно, бывает редко. В среднем где-то месяц получается. А при плохом — это может тянуться бесконечно.
Фото: Юрий Тутов / ТАСС
Бывают и другие обстоятельства, по которым помощь затягивается. Например, весь прошлый год мы прожили в условиях коронавирусной инфекции. Плановую помощь отменили не только гражданским бедолагам, но и заключенным. Хотя онкология в этом плане не пострадала. Но, допустим, есть у меня какой-то жулик с хроническим заболеванием, которого требуется два раза в год показывать профильному врачу. А дерматологический диспансер, например, перепрофилировали в ковидный госпиталь. И все — приехали.
Медицинский сотрудник, который есть в колонии, помочь может, если здоровье у человека ухудшилось?
Врачу, чтобы официально лечить, нужно иметь сертификат специалиста того профиля, по которому пациент болен. Психиатр, к примеру, никак не может вести венерологического больного. Если он его залечит, то первый вопрос, который задаст врачу следователь из Следственного комитета, — а сертификат у тебя есть? Нет — значит, дело будем на тебя оформлять.
Если пациенту требуются какие-то лекарства, то их предоставляют?
Здесь ничуть не лучше чем в гражданской медицине. То есть это будет очень долгая бумажная возня. Деньги на закупки препаратов выделяются централизованно, в конце года обычно все они освоены. Часто в материальном плане до середины февраля в тюремных больницах — мертвое время. В это время лучше ничем не болеть. Еще несколько лет назад, когда финансирование доводилось прямо до медицинских частей, такие вопросы в принципе решались. У начальника медчасти имелся денежный фонд. И даже если он его исчерпал, то всегда можно было договориться с аптекой, с которой постоянно работает, взять лекарства в долг. Сейчас, конечно, такая возможность исключена. Потому что на закупку препаратов ФСИН централизованно проводит тендеры. И неизвестно, выиграет ли их та аптека, что дала в долг.
Гражданский Минздрав влияет на медицину в колониях?
Только если надзирающий прокурор в качестве экспертов привлечет гражданских специалистов для комплексной проверки исправительных учреждений. Такое обычно происходит раз в год.
Бывает, что специалисты смотрят и погружаются в тихий ужас. А потом разводят руками: «У нас, в принципе, и на гражданке не лучше»
В заключительном акте пишут что-то нейтральное, чтобы поменьше крови пролилось. Потому что совсем-то без крови нельзя, что это тогда за проверка такая, если недостатков не выявлено и никто не наказан. И так до следующего раза, то есть до следующего года.
При лечении больных тюремные медики должны руководствоваться стандартами, клиническими рекомендациями Минздрава, или ваши тюремные эксперты составляют свои правила?
В принципе, все стандарты, которые существуют в гражданском здравоохранении, распространяются и на тюремную медицину. Только выполнить их практически невозможно. То одного не хватает, то другого. Элементарно: допустим, по стандарту при такой-то патологии нужно сделать УЗИ. В нашей фсиновской больнице аппарат есть. Однако специалист, который на нем работает, — совместитель, приходит в лучшем случае два раза в неделю. Соответственно, очередь к нему большая. Да еще вдруг он, к примеру, в отпуск ушел или заболел.
Может ли заключенный отказаться от услуг гражданского врача, с которым у зоны заключен договор, а выбрать своего, которому доверяет?
Закон предусматривает возможность получить любую консультацию любого врача, но это будет за счет заключенного. Обычно если на зоне что-то случается, то помощь оказывается специалистами гражданских медучреждений, с которыми у учреждения есть договор. Кто конкретно из врачей будет консультировать наш контингент, решает сама больница. Нам, в принципе, это без разницы.
Заключенная исправительной женской колонии №5 на приеме у врача
Фото: Александр Кондратюк / РИА Новости
Но представьте себе доктора в областной больнице — пусть это будет невролог. У него и так работы до чертиков. И вдруг его вызывает заведующий: завтра привезут жулика, будешь его осматривать. Врач отказаться не может. Привозят. Он глянул, не увидел чего-то фатального — ну спина болит у человека, рентген сделали. На снимках тоже ничего угрожающего нет. Вольтарен всякий, нимесил и тому подобное выписали.
Но нужно понимать, что люди болеют по-разному, даже если диагноз у них один. И у меня часто бывало в практике, когда один врач видел то, что пропускал другой. Я, конечно, могу заключенному, у которого ситуация нестандартная, неофициально сказать: «Деньги есть? Советую тебе доктора Иванова. Связывайтесь с ним, решайте вопрос о консультации. Пусть он тебя посмотрит. Это хороший врач». Родственники решат вопрос, договор с врачом заключат или так заплатят.
Потом мне идет информация: доктор готов приехать. Говорю жулику — садись, пиши заявление начальнику колонии: «Прошу разрешить мое обследование врачом таким-то. Оплату произведу за счет собственных средств». А дальше уже на этой бумаге свою резолюцию пишу: «Действительно страдает хроническим заболеванием. Осмотр данным специалистом целесообразен. Ходатайствую по существу заявления». И отношу начальнику колонии.
Опять же — если у меня хорошие отношения с начальником, он мне доверяет, то, конечно, подпишет. Ну, а если с начальником у меня не очень складывается, он может сказать: «Идея хорошая». А в резолюции напишет: «Начальнику оперативного отдела провести проверку гражданина такого-то (ФИО доктора) в плане возможных коррупционных связей». Вправе он так сделать? Конечно. Неизвестно ведь, что за человек с дипломом врача зайдет в зону, останется один на один с жуликом, — надо посмотреть, не засланный ли это казачок.
По срокам сколько эта проверка может длиться?
При желании — хоть всю оставшуюся жизнь. Но так достаточно редко бывает. Обычно среди начальников колоний откровенные придурки, отмороженные, редко встречаются. Все-таки они заинтересованы, чтобы в колонии была спокойная атмосфера.
Бунты ведь бывают по трем причинам — кормежка, медицина, беспредел. Начальники стараются такого не допускать, потому что понимают: в первую очередь пострадают они сами
Поэтому врачей пускают. Иногда это помогает. В моей практике бывали случаи, когда приедет специалист, объяснит, что и как нужно. Или сам сделает, если это возможно.
Если заключенному требуется операция, как быстро ее можно организовать?
В зависимости от того, какая операция — срочная или плановая. Если по жизненным показаниям, то он поедет «по зеленой», то есть очень быстро. Никто не заинтересован, чтобы жулик помер в колонии по твоей вине. Выявился ургентный больной, то есть неотложный — с инфарктом, например. Начальник медсанчасти сломя голову бежит к начальнику колонии: помирает зэк такой-то, срочно надо везти его в кардиореанимацию, инфаркт миокарда.
Начальник колонии, услышав это, понимает, что доктор уже половину своей работы сделал: поставил в известность вышестоящее руководство. И сейчас ему нужно фигурой шевелить. Главная задача — отправить осужденного с максимальной быстротой в больницу. А довезут ли его живым, что с ним там будет — наплевать.
Фото: Thomas Peter / Reuters
То есть в принципе людей спасают?
Не хочу сказать, что стопроцентно всех, но шансы довольно неплохие. Может быть ситуация хуже. Допустим, работает в колонии один фельдшер. Он не может хозяйство бросить и сопровождать пациента. Поэтому просто вызывает кардиореанимацию, то есть скорую помощь. Но пока врачи доедут до зоны, пока их впустят. Для этого существует определенная процедура.
Иной раз до смешного доходит. Сейчас везде навтыкали современных технологий. Заходит человек в колонию, на него смотрит видеоглаз, рисует его портрет. Человек выходит из колонии, опять смотрит в этот видеоглаз. Там компьютерные мозги сопоставляют два изображения. Если сходятся — выпускают, а иначе дверь не откроется.
Я вот недавно очень долго из зоны выходил. Ну не узнает меня глаз — и все, хоть убейся. Уже и в фас, и в профиль ему показываю себя, и в масочке, и без. Через полчаса он наконец меня признал, решетки открылись — перекрестившись, вышел.
Какие заболевания на зонах считаются самыми критичными?
Начну издалека. Год назад, когда началась эпидемия ковида, думал, что все — приплыли. Потому что сотрудники однозначно принесут заразу жуликам в колонию, и начнется у нас веселуха. Вы представляете, что такое отряд на зоне? Это койки в два яруса, человек сто в одном помещении — они не могут друг друга не заразить.
Зэки действительно болели. Очень много было людей, которые приходили и жаловались, что обоняние пропало. Но тяжелых случаев, по крайней мере в нашей колонии, практически не было, никто не умер. Хотя у нас реально много пожилых — и по 70 лет есть, и старше.
Зато у нас практически гриппа в этот раз не встречалось, такое первый раз на моей практике. Единичные случаи фиксировались, но дальше не распространялись.
Какие самые опасные болезни в заключении? Лучше всего не болеть совсем. Конечно, не дай господь онкологию заполучить. Или какое-нибудь серьезное сердечно-сосудистое заболевание, гипертонию махровую или еще какую-нибудь редкую патологию. Тогда точно проблемы будут. Не так давно у меня случай был: мальчишка чуть за 20 с долихосигмой. Это аномалия строения кишечника, нижний отдел очень сильно расширен, самостоятельно сходить в туалет — большая проблема.
Такой случай — морока для всех. Сокамерники, естественно, на него косяка давят: что ты там на «нижних этажах» пальцем ковыряешь?
Еще несколько лет назад считалось, что туберкулез — едва ли не главная проблема на зонах. Сейчас не так?
Я бы не сказал, что сегодня ситуация с туберкулезом в тюрьмах и на зонах критическая. Главная проблема — это то, что появляется все больше и больше устойчивых форм болезни, резистентных к лечению.
Фото: Thomas Peter / Reuters
Попытаюсь это вкратце объяснить. Начинаешь человека лечить — вроде попал, вроде стало лучше. Все радостно хлопают в ладоши: еще немного, и враг будет повержен! И вдруг идет резкое ухудшение состояния. Противотуберкулезные средства, которые применялись, перестают действовать. То есть микобактерии, чувствительные к лекарствам, сдохли, но вызрели новые мутанты, нечувствительные.
Считается, что устойчивые штаммы бактерий появляются в том случае, если лечение неверно подобрано либо его прерывали, а за это время недобитые бактерии успели адаптироваться к плохим условиям.
Я думаю, что мутация — все же биологический процесс. Микобактерия оказалась хитрее и интереснее, чем мы думали раньше.
Ну, а так заболеваемость туберкулезом на зонах, то есть число новых выявленных случаев, стала поменьше. Не думаю, что это связано с лечением или с профилактикой.
Туберкулез вообще довольно странно себя ведет, он имеет волнообразное течение. Если взять временной отрезок в сто лет, то даже тогда, когда антибиотиков еще не было создано, можно видеть волны болезни, временные отрезки, когда заболеваемость существенно уменьшалась или увеличивалась, и никаких объективных социальных причин к этому не было.
Лечат туберкулез на зоне, есть эффективные препараты?
Препараты для этого есть. Но дело в том, что заключенные неохотно лечатся. Примерно половина под разными предлогами уклоняется, принимают таблетки нерегулярно. Здесь сказывается как общая дикость населения, так и некоторые чисто тюремные моменты. Допустим, попал человек в больницу. Ну там же ведь легче, чем на зоне сидеть, правильно? Кормят лучше, люди интересные, режим меньше спрашивают. Если пациент неплохо себя чувствует — зачем ему лечиться? Начинает уклоняться, чтобы затянуть это пребывание. Если пациент выделяет микобактерии туберкулеза, то есть заразен, такого пациента из больницы никуда нельзя отправить. Он прилип к ней намертво.
То есть заразные заключенные, по идее, не могут оказаться в одной камере со здоровыми?
Мы живем в России. В России случиться может все, а в тюрьме — тем более. Допустим, при перевозке заключенных из одного места в другое такое может произойти из-за безалаберности конвоя. Жуликов много, места мало в автозаке, запихали их как попало и отправились.
Или когда на зону прибывают новые осужденные. По внешним признакам ведь практически невозможно определить, здоров человек или болен.
У нас был один доктор, довольно пожилой. Заразился туберкулезом. У него была не тяжелая форма, небольшой процесс. Когда выздоровел, вышел на работу. Интересуюсь его самочувствием. Он говорит, что отлично. Но и когда болел, тоже чувствовал себя замечательно. Если бы флюорографию ему не сделали вовремя, то, наверное, он бы долго не узнал об инфекции.
Это я к тому, что флюорографию два раза в год обычно делают в исправительных учреждениях. Дальше рассказывать надо?
Фото: Александр Кондратюк / РИА Новости
Несут ли какую-то ответственность начальники колонии и медсанчасти, если у заключенного резко ухудшилось здоровье?
Здесь очень много факторов. Если жулик без флага, без родины — то есть ни родственников у него нет, ни друзей, — это один расклад. Если помер и в этом даже есть вина медперсонала, но ему удачно оформили все медицинские документы (а время для этого есть) — то ничего не будет. Кому особенно это все надо?
А если у зэка вдруг окажутся скорбящие инициативные родственники, которые повсеместно начнут писать жалобы и заявления в Следственный комитет, то станут разбираться. В этом случае многое зависит от следователя. Сейчас на местах во многих региональных Следственных комитетах ввели должности специалистов, работающих именно по медицинским правонарушениям.
Им тоже нужно писать какие-то отчеты, показывать свою эффективность. При палочной отчетной системе устроено все просто. Если в прошлом году было два дела, то в этом году, хочешь не хочешь, а надо три возбуждать, в следующем — четыре. Иначе сделают вывод, что ты дурака валяешь на службе.
В вашей практике было, чтобы зэки объявляли голодовку? Как это происходило?
Довольно часто. Есть определенный порядок для этой процедуры. Заключенный пишет заявление на имя начальника колонии: «Я, гражданин Пупкин, не согласен с тем и этим. Объявляю голодовку, отказываюсь от приема пищи».
Обычно гражданина Пупкина переводят в изолированное помещение, в течение суток ставится в известность надзирающий прокурор. Из прокуратуры достаточно быстро приезжают, проводят беседу с человеком, выясняют причины.
Сколько может голодать? До тех пор, пока врач не даст отмашку: ребята, ситуация критическая, приступаем к принудительному кормлению
Принудительное кормление не будет считаться нарушением? Закон это позволяет?
В Исправительном кодексе сказано, что медицинский персонал должен принять все меры для сохранения жизни заключенного. Каждый день голодающего осматривает медицинский сотрудник, человек взвешивается. Периодически делают анализы крови, мочи. Обычно на 20-25-й день ситуация уже не очень хорошая. У меня было трое заключенных, которые голодали до последнего. Один погиб. Но это было еще в начале далеких 1990-х, когда на зонах царил полный бардак. Его принудительно кормили, но он умудрялся все это срыгивать. Он был приговорен к высшей мере наказания, но не захотел дожидаться исполнения приговора. Уморил себя.
Голодовки помогают заключенным отстаивать свои права?
Если заключенный прав, то он и без голодовки замучает администрацию жалобами во всевозможные инстанции. Рано или поздно приедет кто-нибудь из той же прокуратуры. Подстегнуть администрацию к исправлению ситуации это может. Как обычно это бывает? Видишь, допустим, что зэк прав. Если у тебя есть авторитет, то можно договориться все исправить за какой-то срок — в течение трех дней, например. Меня мои учителя учили: никогда ничего не обещай зэкам, но если уж что-то пообещал, нужно делать обязательно. К сожалению, сейчас этого нет. Могут с три короба посулить и ничего не выполнить. Причем как с одной, так и с другой стороны.
Фото: Влад Некрасов / «Коммерсантъ»
А бывает, что требования не по делу — как говорится, заблажил человек. Тогда флаг тебе в руки, голодай.
Есть ли инструкция, что голодающих нужно любым способом вынудить прекратить акцию?
Вы имеете в виду жарить курицу под дверью для аромата или конфеты подкладывать? Это просто лишено смысла, в инструкциях точно такого нет. Когда случай громкий, администрации колонии, медицинским работникам важно все делать по регламенту, чтобы не создавать себе дополнительных проблем.
Если заключенный не ест, то все равно в один прекрасный день нужно будет инициировать принудительное кормление. И тогда какой-нибудь ехидный журналист спросит этого начальника колонии: «А что это вы там про конфеты говорили?».
Существуют какие-то определенные показатели организма, результаты анализов, чтобы начать принудительное кормление?
Детально сейчас уже не вспомню, но, грубо говоря, вычисляется индекс массы тела. Если он ниже определенного уровня, это прямое показание к принудительному кормлению. От этого никуда не денешься — трупик в колонии никому не нужен.