что такое просвещение кант эссе
Эссе по философии. Эссе Идея Просвещения у И. Канта Что такое Просвещение Именно на этот вопрос отвечает Иммануил Кант в своём труде с одноимённым названием Ответ на вопрос что такое Просвещение
Эссе «Идея Просвещения у И. Канта»
Что такое Просвещение? Именно на этот вопрос отвечает Иммануил Кант в своём труде с одноимённым названием «Ответ на вопрос: что такое Просвещение?». По мнению Канта: «Просвещение – это выход человека из состояния несовершеннолетия, в котором он находится по собственной вине. Несовершеннолетие по собственной вине – это такое, причина которого заключается не в недостатке рассудка, а в недостатке решимости и мужества пользоваться им без руководства со стороны кого-то другого.»
Автор доносит до читателей мысль о том, что зрелость заключается не в достижении определённого возраста, а в умении и желании пользоваться своим разумом. «Несовершеннолетние» боятся умом «выйти» из под опеки. Также автор упоминает так называемых «опекунов», тех немногочисленных, кому подвластен контроль над мыслительной деятельностью «несовершеннолетних». Тех, кто навязывает своё мнение окружающим и не даёт права свободно мыслить. А «несовершеннолетним» быть очень удобно. Ведь намного проще жить, когда за тебя всё решают другие, например, взрослые или власть. Тебе не приходится думать и терзать себя сомнениями – всё уже решено и без твоего участия.
По мнению автора, процесс Просвещения происходит исключительно постепенно и не требует ничего, кроме свободы. Под понятием «свобода» он понимает свободу «самостоятельного пользования рассудком», то есть каждый человек вправе не согласиться с тем, что ему не нравится и кажется неприемлемым. Упоминая монархическую власть, автор говорит: «Лишь один-единственный повелитель на свете говорит: рассуждайте сколько угодно и о чём угодно, но повинуйтесь!». В этом же есть некое ограничение свободы. Гражданин не может отказаться от уплаты налога, но он всегда может высказать своё мнение по поводу несовершенств налогообложения.
Автор убеждён в том, что если обществу предоставить свободу, то оно само без труда себя просветит. Но что делать если в обществе существует огромное количество ограничений? Кант и на этот вопрос даёт ответ. Он разделяет пользование рассудком на 2 типа: публичное и частное. Частное пользование разумом предполагает осуществление каких-то функций по долгу службы, а публичное же относится к людям которые хотят донести свои «благоразумные мысли» до публики, которая хочет изменений.
Кант, Иммануил. Ответ на вопрос: Что такое просвещение
Иммануил Кант
Ответ на вопрос: Что такое просвещение.
Просвещение — это выход человека из состояния своего несовершеннолетия, в котором он находится по собственной вине. Несовершеннолетие есть неспособность пользоваться своим рассудком без руководства со стороны кого-то другого. Несовершеннолетие по собственной вине — это такое, причина которого заключается не в недостатке рассудка, а в недостатке решимости и мужества пользоваться им без руководства со стороны кого-то другого. Sapere aude! — имей мужество пользоваться собственным умом! — таков, следовательно, девиз Просвещения.
Леность и трусость — вот причины того, что столь большая часть людей, которых природа уже давно освободила от чужого руководства, все же охотно остаются на всю жизнь несовершеннолетними; по этим же причинам так легко другие присваивают себе право быть их опекунами. Ведь так удобно быть несовершеннолетним! Если у меня есть книга, мыслящая за меня, если у меня есть духовный пастырь, совесть которого может заменить мою, и врач, предписывающий мне такой-то образ жизни, и т. п., то мне нечего и утруждать себя. Мне нет надобности мыслить, если я в состоянии платить; этим скучным делом займутся вместо меня другие. То, что значительное большинство людей (и среди них весь прекрасный пол) считает не только трудным, но и весьма опасным переход к совершеннолетию, — это уже забота опекунов, столь любезно берущих на себя верховный надзор над этим большинством. После того как эти опекуны оглупили свои домашний скот и заботливо оберегли от того, чтобы эти покорные существа осмелились сделать хоть один шаг без помочей, на которых их водят, — после всего этого они указывают таким существам на грозящую им опасность, если они попытаются ходить самостоятельно. Правда, эта опасность не так уж велика, ведь после нескольких падений в конце концов они научились бы ходить; однако такое обстоятельство делает их нерешительными и отпугивает их, удерживая от дальнейших попыток.
Итак, каждому отдельному человеку трудно выбраться из состояния несовершеннолетия, ставшего для него почти естественным. Оно ему даже приятно, и первое время он действительно не способен пользоваться собственным умом, так как ему никогда не позволяли делать такую попытку. Положения и формулы — эти механические орудия разумного употребления или, вернее, злоупотребления своими природными дарованиями — представляют собой кандалы постоянного несовершеннолетия. Даже тот, кто сбросил бы их, сделал бы лишь неуверенный прыжок через небольшую канаву, так как он не приучен к такого рода свободному движению. Вот почему лишь немногим удалось благодаря совершенствованию своего духа выбраться из состояния несовершеннолетия и сделать твердые шаги.
Но более возможно, и даже почти неизбежно, что публика сама себя просветит, если только предоставить ей свободу. Ибо тогда даже среди поставленных над толпой опекунов найдутся самостоятельно мыслящие, которые, сбросив с себя иго несовершеннолетия, распространят вокруг дух разумной оценки собственного достоинства и призвания каждого человека мыслить самостоятельно. При этом следует иметь в виду, что публика, до этого поставленная ими под это иго, затем заставит их самих оставаться под ним, если ее будут подстрекать к этому некоторые ее опекуны, не способные ни к какому просвещению. Вот как вредно насаждать предрассудки, которые в конце концов мстят тем, кто породил их или кто был предшественником тех, кто породил их. По этой причине публика может достигнуть просвещения только постепенно.
Посредством революции можно, пожалуй, добиться устранения личного деспотизма и угнетения со стороны корыстолюбцев или властолюбцев, но никогда нельзя посредством революции осуществить истинную реформу образа мыслей; новые предрассудки, так же как и старые, будут служить помочами для бездумной толпы.
Для этого просвещения требуется только свобода, а притом самая безобидная, а именно свобода во всех случаях публично пользоваться собственным разумом. Но вот я слышу голоса со всех сторон: не рассуждайте! Офицер говорит: не рассуждайте, а упражняйтесь! Советник министерства финансов: не рассуждайте, а платите! Духовное лицо: не рассуждайте, а верьте! (Лишь один-единственный повелитель1 на свете говорит: рассуждайте сколько угодно и о чем угодно, но повинуйтесь/) Здесь всюду ограничение свободы. Какое, однако, ограничение препятствует просвещению? Какое же не препятствует, а даже содействует ему? — Я отвечаю: публичное пользование собственным разумом всегда должно быть свободным и только оно может дать просвещение людям. Но частное пользование разумом нередко должно быть очень ограничено, но так, чтобы особенно не препятствовать развитию просвещения. Под публичным же применением собственного разума я понимаю такое, которое осуществляется кем-то как ученым, перед всей читающей публикой. Частным применением разума я называю такое, которое осуществляется человеком на доверенном ему гражданском посту или службе. Для некоторых дел, затрагивающих интересы общества, необходим механизм, при помощи которого те или иные члены общества могли бы вести себя пассивно, чтобы правительство было в состоянии посредством искусственного единодушия направлять их на осуществление общественных целей или по крайней мере удерживать их от уничтожения этих целей. Здесь, конечно, не дозволено рассуждать, здесь следует повиноваться. Но поскольку эта часть [общественного] механизма рассматривает себя в то же время как член всего общества и даже общества граждан мира, стало быть в качестве ученого, обращающегося к публике в собственном смысле в своих произведениях, то этот ученый может, конечно, рассуждать, не нанося ущерба делам, заниматься которыми ему поручено как пассивному члену. Было бы, например, крайне пагубно, если офицер, получивший приказ от начальства, стал бы, находясь на службе, умствовать относительно целесообразности или полезности этого приказа; он должен подчиниться. Однако по справедливости ему как ученому нельзя запрещать делать замечания об ошибках в воинской службе и предлагать это своей публике для обсуждения. Гражданин не может отказываться от уплаты установленных налогов; если он обязан уплачивать их, то он даже может быть наказан за злонамеренное порицание налогообложения как за клевету (которая могла бы вызвать общее сопротивление), но этот же человек, несмотря на это, не противоречит долгу гражданина, если он в качестве ученого публично высказывает свои мысли по поводу несовершенств или даже несправедливости налогообложения. Точно также священнослужитель обязан читать свои проповеди ученикам, обучающимся закону божьему, и своим прихожанам согласно символу церкви, ибо он с таким условием и назначен. Но как ученый, он имеет полную свободу, и это даже его долг — сообщать публике все свои тщательно продуманные и благонамеренные мысли об ошибках в церковном символе и свои предложения о лучшем устройстве религиозных и церковных дел. В этом нет ничего такого, что могло бы мучить его совесть. В самом деле, то, чему он учит как священнослужитель, он излагает как нечто такое, в отношении чего он не свободен учить по собственному разумению, а должен излагать» согласно предписанию и от имени кого-то другого. Он может сказать: наша церковь учит так-то и так-то; вот доводы, которые она приводит. Он извлекает для своих прихожан в этом случае всю практическую пользу из положений, которые он сам не подписал бы с полной убежденностью, но проповедовать которые он обязан, так как не исключена возможность, что в них скрыта истина, во всяком случае в них нет ничего противоречащего внутренней религии. Ведь если бы он полагал, что в них есть нечто противоречащее ей, то он не смог бы отправлять свою службу с чистой совестью и должен был бы сложить с себя свой сан. Следовательно, применение священником своего разума перед своими прихожанами есть лишь частное его применение, ибо эти прихожане составляют только домашнее, хотя и большое, собрание людей. И ввиду этого он, как священник, не свободен и не может быть свободным, так как он выполняет чужое поручение. В качестве же ученого, который через свои произведения говорит с настоящей публикой, а именно с миром, стало быть при публичном применении своего разума, священник располагает неограниченной свободой пользоваться своим разумом и говорить от своего имени. В самом деле, полагать, что сами опекуны народа (в духовных вещах) несовершеннолетние, — это нелепость, увековечивающая нелепости.
Но может ли некое сообщество из представителей духовенства, нечто вроде собрания, или досточтимая группа (класс, как они называются в Голландии) иметь право клятвенно обязаться установить некую неизменную церковную символику, чтобы таким образом приобрести верховную опеку над каждым своим членом и через них — над народом и даже увековечить эту опеку? Я говорю: это совершенно невозможно. Подобный договор, заключенный с целью удержать человечество от дальнейшего просвещения на все времена, был бы абсолютно недействительным, даже если бы он был утвержден высшей властью, рейхстагом и самыми торжественными мирными договорами. Никакая эпоха не может обязаться и поклясться поставить следующую эпоху в такое положение, когда для нее было бы невозможно расширить свои (прежде всего настоятельно необходимые) познания, избавиться от ошибок и вообще двигаться вперед в просвещении. Это было бы преступлением против человеческой природы, первоначальное назначение которой заключается именно в этом движении вперед. И будущие поколения имеют полное право отбросить такие решения как принятые незаконно и злонамеренно. Критерий всего того, что принимается как закон для того или иного народа, заключается в вопросе: принял бы сам народ для себя такой закон. Он мог бы быть признан на короткое время, как бы в ожидании лучшего для введения определенного порядка. При этом каждому гражданину, прежде всего священнику, нужно было бы предоставить свободу в качестве ученого публично, т. е. в своих сочинениях, делать замечания относительно недостатков в существующем устройстве, причем введенный порядок все еще продолжался бы до тех пор, пока взгляды на существо этих дел публично не распространились бы и не были доказаны настолько, что ученые, объединив свои голоса (пусть не всех), могли бы представить перед троном предложение, чтобы взять под свою защиту те общины, которые единодушно высказываются в пользу изменения религиозного устройства, не препятствуя, однако, тем, которые желают придерживаться старого. Л о совершенно недозволительно прийти к соглашению относительно некоего постоянного, не подвергаемого ни с чьей стороны публичному сомнению религиозного установления, пусть даже на время жизни одного человека, и тем самым исключить некоторый промежуток времени из движения человечества к совершенствованию, сделать этот промежуток бесплодным и тем самым даже вредным для будущих поколений. Человек может откладывать для себя лично просвещение — и даже в этом случае только на некоторое время — в тех вопросах, какие ему надлежит знать. Но отказаться от просвещения для себя лично и тем более для будущих поколений означает нарушить и попрать священные права человечества. Но то, что не может решить относительно самого себя народ, еще меньше вправе решать относительно народа монарх. Ведь его авторитет законодателя покоится именно на том, что он в своей воле объединяет всеобщую волю народа. Если он обращает внимание лишь на то, чтобы всякое истинное или мнимое усовершенствование согласовалось с гражданским порядком, то он может позволить своим подданным самим решать, что они считают нужным делать для спасения своей души: это его не касается; его дело — следить за тем, чтобы никто насильственно не препятствовал другим заниматься определением этого спасения и содействием ему по мере своих сил. Он сам наносит ущерб своему величию, вмешиваясь в эти дела, когда он доверяет своему правительству надзор над сочинениями, в которых его подданные пытаются разобраться в своих взглядах, а также когда он делает это по собственному высочайшему усмотрению, заслужив тем самым упрек: Caeser non est supra Grammaticos, и еще в большей степени тогда, когда он свою высшую власть унижает настолько, что начинает поддерживать в своем государстве духовный деспотизм отдельных тиранов по отношению к остальным своим подданным.
Если задать вопрос, живем ли мы теперь в просвещенный век, то ответ будет: нет, но мы живем в век просвещения. Еще многого недостает для того, чтобы люди при сложившихся в настоящее время обстоятельствах в целом были уже в состоянии или могли оказаться в состоянии надежно и хорошо пользоваться собственным рассудком в делах религии без руководства со стороны кого-то другого. Но имеются явные признаки того, что им теперь открыта дорога для совершенствования в этом, препятствий же на пути к просвещению или выходу из состояния несовершеннолетия, в котором люди находятся по собственной вине, становится все меньше и меньше. В этом отношении наш век есть век просвещения, или век Фридриха.
Государь, который не находит недостойным себя сказать, что он считает своим долгом ничего не предписывать людям в религиозных делах, а предоставлять им в этом полную свободу, который, следовательно, отказывается даже от гордого эпитета веротерпимого, — такой государь сам просвещен и заслуживает того, чтобы благодарные современники и потомки их славили его как государя, который избавил род человеческий от несовершеннолетия, по крайней мере когда речь идет об опеке со стороны правительства, и предоставил свободу каждому пользоваться собственным разумом в делах, касающихся совести. При таком государе досточтимые представители духовенства могут без ущерба для своих служебных обязанностей в качестве ученых высказать свободно и публично свои суждения и взгляды, которые в том или ином отношении отклоняются от принятой ими [церковной] символики; в еще большей степени это может делать каждый, кто не ограничен никаким служебным долгом. Этот дух свободы распространяется также вовне даже там, где ему приходится вести борьбу с внешними препятствиями, созданными правительством, неверно понимающим самого себя. Ведь такое правительство имеет перед собой пример того, что при свободе нет ни малейшей надобности заботиться об общественном спокойствии и безопасности. Люди сами в состоянии выбраться постепенно из невежества, если никто не стремится намеренно удержать их в этом невежестве.
Я определил основной момент просвещения, состоявшего в выходе людей из состояния несовершеннолетия по собственной вине, преимущественно в делах религиозных, потому что в отношении искусств и наук наши правители не заинтересованы в том, чтобы играть роль опекунов над своими подданными. Кроме того, несовершеннолетие в делах религии не только наиболее вредное, но и наиболее позорное. Однако в своем образе мыслей глава государства, способствующий просвещению в делах религии, идет еще дальше; он понимает, что даже в отношении своего законодательства нет никакой опасности позволить подданным публично пользоваться своим разумом и открыто излагать свои мысли относительно лучшего составления законодательства и откровенно критиковать уже существующее законодательство; мы располагаем таким блистательным примером, и в этом отношении ни один монарх не превосходил того, кого мы почитаем в настоящее время.
Однако только тот, кто, будучи сам просвещенным, не боится собственной тени, но вместе с тем содержит хорошо дисциплинированную и многочисленную армию для охраны общественного спокойствия, может сказать то, на что не отважится республика: рассуждайте сколько угодно и о чем угодно, только повинуйтесь! Так проявляется здесь странный, неожиданный оборот дел человеческих, да и вообще они кажутся парадоксальными, когда их рассматривают в целом. Большая степень гражданской свободы имеет, кажется, преимущество перед свободой духа народа, однако ставит этой последней непреодолимые преграды. Наоборот, меньшая степень гражданских свобод дает народному духу возможность развернуть все свои способности. И так как природа открыла под этой твердой оболочкой зародыш, о котором она самым нежным образом заботится, а именно склонность и призвание к свободе мысли, то этот зародыш сам воздействует на образ чувствования народа (благодаря чему народ становится постепенно более способным к свободе действий) и наконец даже на принципы правительства, считающего для самого себя полезным обращаться с человеком, который есть нечто большее, чем машина, сообразно его достоинству.
============
Реферат на тему: Работа И.Канта ответ на вопрос: что такое просвещение?
Содержание:
Введение
Во всех европейских странах развитие культуры в XVIII веке в той или иной степени проходило под знаком идей Просвещения. В Германии сформировалась школа классической немецкой идеалистической философии (Кант, Фихте). В Италии Джамбаттиста Вико проводит диалектизацию современной философии. В Англии философия Беркли обеспечивает теоретическую основу религиозного мировоззрения, а скептицизм Юма играет роль теоретической основы утилитарного и рационального мировоззрения буржуазии. Но самый многочисленный, блестяще одаренный отряд просветителей образовался во Франции: именно отсюда, несущие печать французского гения, идеи Просвещения распространились по Европе.
Основные положения философии Канта
Иммануил Кант (Кант, Иммануил) (1724-1804), представитель немецкой классической философии эпохи Просвещения. Он оказал значительное влияние на таких мыслителей, как Фихте, Гегель, Шопенгауэр и, в той или иной степени, на всю последующую философскую мысль. Впервые Кант наиболее последовательно и продуманно преодолевает онтологические основы теории познания. Таким образом, Кант совершает своего рода революцию в философии, рассматривая познание как деятельность, протекающую по своим законам. Впервые не природа и структура познаваемой субстанции, а специфика познающего субъекта рассматривается как главный фактор, определяющий способ познания и конструирующий объект познания.
Действительно, проблема не из простых. В конце концов, сенсорная репрезентация всегда несет в себе начало случая (вспомним истины фактов Лейбница). Так, например, если, глядя в окно, я говорю: Сейчас идет снег, то такое суждение носит характер единичного утверждения и через полчаса может оказаться неверным. Ясно, что универсальные и необходимые знания не могут быть основаны на таких простых эмпирических утверждениях, и поэтому в докантовской философии было принято считать аналитические суждения, полученные логическим анализом понятий (истины разума, по Лейбницу), с научной точки зрения. надежный. И рационалисты (Декарт, Лейбниц), и эмпирики (Локк, Юм) считали математику наиболее надежной из наук аналитическим знанием. Суждения, в которых делаются эмпирические утверждения (например, все лебеди белые), не содержат необходимых и универсальных знаний, а всегда содержат только вероятные знания. Синтетические суждения такого рода являются апостериорными, то есть они основаны на опыте, и по своей надежности, необходимости и универсальности никогда не могут сравниться с априорными (до пережитыми) суждениями.
Теперь кантовский вопрос становится более ясным: как возможны синтетические и в то же время предварительно пережитые (априорные) суждения? Как получить связь понятий, которые логически не выводятся друг из друга, чтобы эта связь, эта связь имела универсальный и необходимый характер?
Синтетические суждения могут быть априорными, если они опираются только на форму чувственности, а не на чувственный материал. И таковы, согласно Канту, суждения математики, которая конструирует свой объект, опираясь либо на чистое созерцание пространства (геометрия), либо на чистое созерцание времени (арифметика). Это, конечно, не означает, что математика не нуждается в понятиях разума. Но она не может обойтись одними только понятиями, не прибегая к интуиции, то есть созерцанию пространства и времени. Таким образом, рассмотрение пространства и времени не как форм существования вещей в себе, а как априорных форм чувственности познающего субъекта позволяет Канту обосновать объективное значение идеальных построений, прежде всего построений математики. Это дает ответ на вопрос, как возможны априорные (до пережитые) синтетические суждения.
Эта иллюзия, по Канту, характерна для всей предшествующей философии. Чтобы доказать, что идеи разума, побуждающие разум выйти за пределы опыта, не могут соответствовать реальному объекту, Кант пытается выявить противоречивую природу этого воображаемого объекта. Например, если мы возьмем представление о мире в целом, то окажется, что можно доказать справедливость двух противоречивых утверждений, характеризующих свойства мира. Таким образом, тезис о том, что мир ограничен в пространстве и имеет начало во времени, столь же доказуем, как и противоположный тезис, согласно которому мир бесконечен в пространстве и не имеет начала во времени. Обнаружение такого противоречия (антиномии), согласно Канту, указывает на то, что объект, которому приписываются эти взаимоисключающие определения, непознаваем. Диалектическое противоречие, по Канту, свидетельствует о неправильном использовании наших познавательных способностей. Таким образом, диалектика характеризуется отрицательно: имеет место диалектическая иллюзия, когда с помощью конечного человеческого разума они пытаются построить не мир опыта, а мир вещей в себе.
Философские взгляды французских материалистов 18 века
Из Англии идеи Ньютона и Локка были перенесены во Францию, где встретили восторженный прием. Благодаря прежде всего Вольтеру, а затем и другим французским просветителям, философия Локка и механика Ньютона получили широкое распространение на континенте.
Французские материалисты, в частности Гольбах, принимая идею всеобщей необходимости Спинозы, в то же время критикуют Спинозу за то, что для него эта необходимость совпадает с высшей рациональностью.
Таким образом, в XVIII веке вновь возродилась тенденция решения проблемы индивидуального и всеобщего, естественного и социального, характерная для античных софистов. Последний отличает то, что существует по природе от того, что обязано своим существованием человеческим институтам. Не случайно софистов называют античными просветителями: они, как и французские материалисты, исходили из того, что человек является естественным существом, и поэтому именно чувственные влечения считаются основным определением человека. Отсюда сенсуализм в теории познания и гедонизм в этике материалистических просветителей XVIII века. Особенностью французского материализма была ориентация 18 в. На естествознание, прежде всего на механику. Именно механистическая картина мира легла в основу представлений Гольбаха, Гельвеция, Ла Меттри о мире, человеке и познании. Итак, согласно Гольбаху, на самом деле ничего не существует, кроме материи и ее движения, которое является способом существования материи. Французский философ сводит движение к механическому. Отсюда упрощенные представления о детерминизме в природе, о понятии закономерности, а также о сущности человеческого познания, которое сводилось к пассивному отражению внешнего мира.
Сравнение понимания знаний в философии Канта и французских материалистов
В отличие от философов 17 века, Кант анализирует структуру предмета не для того, чтобы выявить источники ошибки, а, наоборот, для решения вопроса о том, что такое истинное знание. Если Бэкон и Декарт рассматривали субъективное начало как препятствие, как нечто, искажающее и затемняющее реальное положение дел, то перед Кантом стоит задача установить различие между субъективными и объективными элементами знания, исходя из самого субъекта и его структуры.
Однако, отвергая субстанционализм предыдущей философии, Кант столкнулся с вопросом: что именно служит последней основой единства, без которой разум не может выполнять свою функцию объединения многообразия? Кант может искать такого высшего единства только в субъекте. И он видит это в том всегда идентичном акте, который сопровождает все наши идеи и впервые делает их возможными: акте самосознания, выраженном в формуле: Я думаю. Кант называет этот акт трансцендентальным единством апперцепции (самосознания) и считает его источником всего единства. Категории являются, согласно Канту, как бы частными формами (спецификациями) этого высшего единства. И в то же время Кант не считает разум высшей познавательной способностью: у него нет цели, то есть движущего стимула, который дал бы направление его деятельности.
Заключение
Восемнадцатый век был последним историческим этапом длительного периода перехода от феодализма к капитализму. Содержанием исторического процесса стало утверждение господства классических форм развитого буржуазно-капиталистического общества и его культуры. В разных странах этот процесс происходил по-разному.
В философии 18 века на первый план выходят проблемы познания. Иммануил Кант совершает своего рода революцию в философии, рассматривая познание как деятельность, протекающую по своим законам. Философское открытие Канта состоит именно в том, что он видит основу научного знания не в созерцании постижимой сущности объекта, а в деятельности по его конструированию, порождению идеализированных объектов. В то же время меняется понимание Кантом взаимосвязи рациональных и эмпирических моментов в познании.