что делают с преступниками в психушке
Будущее после психлечебницы. Преступники-безумцы получают свободу с риском рецидива
Гюльчехру Бобокулову — няню, которая отрезала голову четырехлетней девочке и стояла с ней на улице, — хотят выпустить из психлечебницы. Довольно часто опасных преступников отправляют в клиники для психически нездоровых людей, но в какой-то момент этих людей выпускают. И у убийц есть все шансы оказаться на свободе, ведь врачи не несут ответственности за признание их здоровыми.
Детоубийца
Психические отклонения у Бобокуловой зафиксировали еще в 1999 году. У нее было острое шизофреническое расстройство. Но тогда в клинике она не лежала.
После убийства ребенка ее признали невменяемой и отправили на принудительное лечение. Спустя пять лет врачи заявили, что Бобокулова перестала быть опасной.
Но случай няни-убийцы не единственный. И практика показывает, что люди либо возвращаются в больницу, либо оказываются под арестом.
Угонщик самолета
22 января 2019 года Павел Шаповалов попытался угнать самолет и направить его в Афганистан. Лайнер летел из Сургута в Москву. В какой-то момент Шаповалов начал угрожать пассажирам и экипажу, требуя изменить курс. Пилоты не послушали его и посадили самолет в Ханты-Мансийске. Никто не пострадал.
Позднее Шаповалова признали невменяемым. И вместо Афганистана он отправился в психиатрическую клинику. На время рассмотрения дела он находился в учреждении. После оглашения приговора он остался в клинике.
«Дракула с Сельмаша»
36-летний Борис Кондрашин известен России как «Дракула с Сельмаша». В 1999 году он усыпил своего друга, расчленил его и разбросал части тела по округе. Вскоре их нашли полицейские. Кондрашин не отрицал, что сам совершил преступление. Он прошел судебно-психиатрическую эксперту, и врачи установили, что у него шизофрения в форме гомицидомании (стремления к убийствам). В клинике Кондрашин провел 10 лет (до 2010 года).
В 2017 году появилась первая информация о жизни Кондрашина. Сообщалось, что он хотел пойти по стопам отца-психиатра и тоже стать врачом. В том году он стал продавцом в одной из аптек Челябинска, через год уволился и подделал документы, чтобы получить квалификацию психиатра.
В 2018 году он устроился на работу в клиническую больницу № 11 в Челябинске. Коллеги считали его добросовестным, аккуратным и вежливым сотрудником.
О том, что было дальше, существует несколько версий. По одной из них, Кондрашин присутствовал на медицинском форуме, где его опознал один врач-психиатр, который ранее проводил с ним сеансы. По другой версии, к Кондрашину на прием пришла его одноклассница, которая была в списке его 10 потенциальных жертв.
Тогда Кондрашина задержали и арестовали на два месяца. В 2019 году его снова отправили на лечение в психбольницу.
«Кукольник»
В 2016 году нижегородского некрополиста Анатолия Москвина заперли в психиатрической лечебнице. В 2011-м при обыске его квартиры нашли 26 мумифицированных тел малолетних девочек в возрасте от трех до 12 лет. Когда об этом человеке узнали СМИ, его прозвали «кукольником». Всех детей он выкапывал из могил и делал из них такие «куклы».
В 2018-м появились слухи, что Москвина могут выпустить из психиатрической клиники. Врачи полагали, что у «кукольника» стойкая лекарственная ремиссия. В 2019 году также появились новости, что Москвина могут выпустить из больницы, однако этого не произошло. Он остался в учреждении, а дело временно сняли с производства.
Риск рецидива
Некоторые люди, вышедшие из психбольницы после совершенного насильственного преступления, пытаются жить обычной жизнью. Собственно, так поступил Кондрашин. О планах той же Бобокуловой пока ничего не известно. Да и достоверно неясно, выпустят ли ее из психлечебницы.
Адвокат, бывший уполномоченный по правам ребенка при президенте РФ Павел Астахов объяснил «360», что когда речь идет о смерти ребенка в результате преступления, то всегда общественное мнение и суд будут настаивать на том, чтобы фигуранта лишить свободы на как можно больший срок.
Выпускать на свободу человека, который лишил малолетнего ребенка жизни, — это всегда большой риск рецидива. Люди с неустойчивой психикой склонны к тому, чтобы повторять те же преступления. Преступления педофильного характера однозначно в 99% случаев имеют рецидив, потому что человек уже встал на преступный путь
Чтобы вернуть свободу такому человеку, даже прошедшему курс лечения, нужно несколько раз взвесить это решение. И его принимает консилиум. Сначала пациенту клиники назначается психолого-психиатрическая экспертиза, которая изучает методы лечения, препараты, которые давали человеку, а также поведение пациента на протяжении всего лечения. На основании коллективного мнения принимается решение — опасен или нет.
Но даже решение профессионалов не может гарантировать, что у пациента не проявятся какие-то последствия болезни, от которой он лечился. Психологи и психиатры не могут залезть так глубоко в сознание, отметил Астахов. И в случае, если человек совершит повторное преступление после выхода из психбольницы, ответственность за это врачи нести не будут. Аргумент простой: в момент принятия решения об адекватности человека он не имел признаков болезни.
При освобождении пациента из психбольницы больше всего начинают нервничать родители. И если речь идет о потерпевшей стороне в истории с Бобокуловой, члены семьи могут участвовать в этом процессе. В том числе высказывать мнение.
«Они имеют право подавать свои ходатайства о том, что они считают, что нет оснований сегодня для освобождения из стационара женщины и для того, чтобы ей даровали свободу», — сказал Астахов.
Будущее после лечения
Врач-психотерапевт высшей категории Александр Федорович в разговоре с «360» обратил внимание на то, что в клиники попадают люди, которые были невменяемы в момент совершения преступления.
«Они на фоне заболевания совершают преступление, за которое даже не могут нести ответственность. Думаю, что любое хроническое заболевание, которое характеризуется периодической сменой обострения, ремиссии — вполне можно допустить повтор [преступления]. Допустить это можно смело», — полагает Федорович.
В то же время люди, вышедшие из психбольницы, могут нормально жить. Они адаптируются, заводят детей и устраиваются на работу. Однако нет гарантии, что и дальше в их жизни не будет срывов. Например, один человек чувствует себя нормально до тех пор, пока принимает препараты. Если же не пьет их, то происходит обострение. Зачастую, по словам Федоровича, такие люди пренебрегают приемом лекарств, потому что считают себя здоровыми.
По словам Федоровича, решение о даровании свободы пациенту принимается достаточно долго. Дважды в год в закрытые клиники, где люди отбывают «лечебное наказание», приходит комиссия. Лечащий врач докладывает ситуацию, а сам пациент проводит сеансы с психологом, который также делает свои выводы, стал человек более адаптивным или нет. Такие мероприятия могут проводить и один год, и три, и пять, и даже больше.
Если такой человек совершил преступление во второй раз на фоне своего расстройства, то врачи, которые его лечили в психбольнице, никакую ответственность за произошедшее не понесут. По словам Федоровича, это правильно, потому что если на врача наложить ответственность, то пациента вообще никогда не выпустят из клиники.
Психушка для преступников – кого содержат в самой закрытой лечебнице за Уралом
В особой психлечебнице запрещено фотографировать как пациентов, так и врачей.
Кирпичный забор лечебницы с непонятными трубами сверху – это «бочки», ограждения от побега, современный аналог колючей проволоки, более гуманная защита от побега, которая не рвет на куски плоть. За массивной железной дверью – проходная. Уже отсюда чувствуется запах лекарств, и это первое отличие от исправительных колоний. Там дух особый, его ни с чем не спутаешь: аромат ограниченного пространства вкупе с кислой вонью дешевых папирос. Здесь же по рецепторам бьет стерильность.
Чем тюремная психбольница отличается от зоны
Это одна из восьми психиатрических больниц федерального подчинения в России, и единственная за Уралом. Ее открытия ждали 20 лет, в июне 2015-го учреждение начало работу. Сюда принудительно помещают психически больных мужчин, представляющих особую опасность для себя и других лиц.
Псих с воли в больницу с интенсивным наблюдением не попадет – сюда отправляют лишь совершивших злодеяния.
Сложно сказать, какое из наказаний хуже. В тюрьме осужденные хотя бы знают отмеренный срок и могут считать дни до воли. Здесь же нет никаких точных дат – только врачи и суд могут решить, когда открыть двери наружу.
Исповедь осужденной: «Меня предупреждали, он – наркоман»
Пациенты
Вопреки стереотипам, здесь нет серийных маньяков. Фигурантов различных резонансных дел, на удивление, тоже.
А вот другой случай: мужчина наотрез отказался выходить из палаты на свидание к маме. После разговора с врачами выяснилось, что в воспаленном сознании мужчины почудилось, будто за дверью он слышал голоса. И те голоса вынашивали план его убийства – это и было проявлением болезненного состояния пациента. И такие истории здесь происходят постоянно.
Они смотрят на нас сквозь маленькие окошечки – в глазах читается любопытство. Новые лица. Несмотря на криминальные деяния, людей по эту сторону забора называют не осужденными, а пациентами. Вместо личных дел – история болезни. Вместо камер – палаты на четыре человека, с железными койками и санузлом. Вне палат за криминальными пациентами наблюдают двое охранников – сотрудники ГУФСИН. Отбирают только лучших из лучших. Работа с таким контингентом сложнее, чем в исправительных колониях – нужно немало терпения и самообладания. И сами медики проводят обучение для работников ГУФСИН, чтобы они смогли правильно среагировать на то или иное состояние больного.
Сроков нет. Время пребывания человека за стенами лечебницы определяет суд, исходя из заключения врачей о его психическом состоянии. Официальным языком это звучит «до выздоровления». Неофициально – пока состояние не улучшится. Каждый год выписывают 45-47 человек. Столько же поступает новых. Но даже те, кого выписали из спецлечебницы с интенсивным наблюдением, не сразу возвращаются «в люди». Выписка происходит поэтапно. После принудительного лечения в стационарах специализированного типа следует стационар общего типа, и только после этого возможно амбулаторное лечение.
За жизнью пациентов следят более 200 камер и днем, и ночью. Сотрудники ГУФСИН в психбольнице осуществляют лишь охрану, следят, чтобы пациенты ни окружающим, ни себе не нанесли вреда. Кроме имен-фамилий, статей, да склонности к агрессии они о пациентах знают немного.
На 200 пациентов 121 сотрудник ГУФСИН и почти 230 сотрудников больницы – это и врачи, и санитары, и повара.
Полтора специалиста на одного умалишенного. Конечно, дежурные смены и караулы меняются, поэтому цифра только выглядит так пугающе.
Высокий процент умственной отсталости, запущенных форм алкоголизма
Здесь больные люди, совершившие преступления – от кражи курицы до убийства соседей топором.
«Заочницы»: любовь через решетку
Маньяки рвутся на свободу: репортаж из психбольницы для убийц, которую некому охранять
Минздрав бьет тревогу: лечебницы где содержатся самые опасные преступники, могут остаться без защиты
За последнее время в России закрылось семь психиатрических больниц с интенсивным наблюдением. И отнюдь не потому, что психов-преступников стало меньше, а потому, что охранять их. некому.
Сычевской спецлечебнице, что в Смоленской области, в этом смысле повезло больше, но число тюремщиков в ближайшее время собираются сократить. А здесь уже сегодня нет постов не только на каждом этаже, но даже в каждом корпусе.
Если пациенты этой психбольницы когда-нибудь сбегут все разом, это будет почище «холодного лета 53-го года». Потому как на руках практически каждого из них кровь десятков жертв. Маньяки, людоеды, насильники. То, что они натворили, ни в каждом фильме ужасов увидишь. А на вид большинство — милейшие люди. Хотят завести семьи, любят фильмы про Индиану Джонса, мечтают построить рай на земле и регулярно пишут президенту.
Спецкор «МК» провела день в беседах с самыми опасными пациентами закрытой психбольницы.
Фото: Ева Меркачева
Ушла на работу и не вернулась
Четыре ряда колючей проволоки, несколько вышек с автоматчиками, забор такой толщины, что пробить его просто невозможно. Такое даже в тюрьмах строгого режима не увидишь.
— Больных это не останавливает, — говорит главврач больницы Геннадий Бабин. — Но, слава богу, до сих пор мы всегда ловили беглецов. В последний раз один ловкач пытался уйти по трубам. Преодолел три зоны с колючей проволокой, прежде чем мы его схватили.
Искали девушку неделю. Приводили собак, которые специально обучены для поиска трупов, — бесполезно. Некоторые больные брали это убийство на себя, но никто из них не мог сказать, где же тело. Наконец полицейские вычислили убийцу, и он показал спрятанные под полом останки. Единственное — так и не нашли ножовку, которой распилил тело. Кстати, его в Сычевке агрессивным не считали, хотя знали, что в московской больнице, где маньяк лежал до этого, он уже нападал на персонал. В смоленской психушке этот арестант рисовал, писал красиво (даже оформлял бюллетени), старался всем врачам и пациентам угодить. Но страсть у него была одна — женщины. Он прямо был помешан на них и, кстати, оказался в психушке за изнасилования. Уже после трагедии в мастерской нашли стену, обклеенную порнографическими фотографиями (держать такие «постояльцам» запрещено, но они даже тут умудряются доставать их по каким-то своим каналам).
Лечебно-трудовые мастерские, где девушку мертвой нашли, до сих пор все обходят стороной. Кстати, закрыли их еще и потому, что конкуренции больные со здоровыми работниками не выдерживали. Шили, строгали не очень качественно, так что произведенный ими товар спросом не пользовался.
«Клиенты» в Сычевке самые тяжелые. Врачи говорят, что с каждым годом процент серийных убийц растет. И если раньше в больницу попадали за преступления против собственности (клептоманы, пироманы и т.д.), то сейчас исключительно против личности. Шизофреников среди них становится меньше, а вот число больных с органическими расстройствами (их диагностировать сложнее, протекают часто без бреда) растет. Средний возраст 31–40 лет.
Никто лучше не опишет и свое преступление, и свое наказание, чем сами пациенты-заключенные. Их мысли надо знать, чтобы предотвратить опасность. Четыре интервью. Четыре истории безумия, посеявшие ужас в разных городах России.
Репортаж из психбольницы для убийц, которую некому охранять
Смотрите фотогалерею по теме
Вкус сердца
— Я животных просто обожаю, — рассказывает он мне, улыбаясь. Доброе простое лицо, только глаза такие черные и взгляд зеркальный, аж жуть берет. Речь немного заторможенная. Наверное, от лекарств.
— Вот каждые полгода комиссия спрашивает, не мучил ли я животных в детстве. Никогда. У меня дома много разных было, даже кобра. Змей очень люблю Они красивые, медлительные. Один раз щитомордник меня укусил, но брат в госпиталь привез, успели вовремя.
— Как вы себя чувствуете — выздоровели?
— А я и раньше не чувствовал себя больным.
— То есть можете выйти на свободу с полной уверенностью, что никому вреда не причините?
— Только под контролем психиатра. Чтоб он за меня отвечал, чтоб периодически консультировал. Хочется уже выйти, конечно. У меня там брат, мать. Письма пишут, приезжают. Мне 47 лет, но я бы еще семью завел. Работал бы опять в цирке.
— Но если вы и раньше чувствовали себя здоровым, то почему здесь, а не в тюрьме?
— Врачи так решили, не я сам. Мотива в убийствах не нашли.
— А он был? Ваши жертвы в чем-то перед вами провинились?
— Провинились? Не-е-ет. Они все были малознакомые мне люди. Я их приглашал в гости. Они приходили. Я общительный ведь очень. Мы сидели, разговаривали, выпивали. А потом провал в памяти. И я не помню самого момента, когда убивал. Очнусь — лежит мертвый человек. Надо куда-то прятать. Вот я кости сжигал в печке (дом у меня барачного типа), а мясо отделял и выбрасывал в речку. Оно плохо горит, да и запах соседей привлечет.
— А зачем черепа коллекционировали?
— Да у меня один череп был. А почему в уголовном деле появилось много, я сам не знаю. Я тот череп, из которого шкатулку сделал, на кладбище выкопал.
— А зачем вам такая шкатулка понадобилась?
— Видел по телевизору в фильме про Индиану Джонса. Там была такая. Ну и я сделал почти один в один. Покрыл лаком. Вставил камни. Ее потом забрали полицейские.
— А как человеческое сердце ели, помните?
— Это помню. Пожарил на сковороде и съел.
— И как на вкус?
— Обычный вкус, как у любого животного. Я до этого ел свиное и говяжье сердца, так что есть с чем сравнивать. Человеческое мало чем отличается от них.
— Это был какой-то ритуал?
— Да нет. Просто пожарил и съел. Не знаю, зачем. Сейчас бы не стал есть.
— Может, вам есть тогда нечего было?
— Продукты у меня всегда были. Я зарабатывал хорошо.
— Вам вообще знакомо такое чувство, как жалость? Ведь ваши жертвы, наверное, умоляли не трогать их.
— Да говорю же, что я не помню всего этого. Я до этого на велосипеде два месяца катался, падал, головой ударялся. Может, травма какая была, и на ее фоне все это случилось.
— Вы в Бога верите?
— Нет, я верю только в то, что можно пощупать, потрогать.
— Допустим. Но даже если следовать обычным земным законам, разве имеет право один лишать жизни другого?
— Нет. Конечно, нет. Я сделал это, потому что болен. А так я жизнь ценю. Мне самому жить хочется. Я с радостью просыпаюсь каждый день. Тут режим, все одинаковое, сложно ждать чего-то нового, но все равно я рад, что дышу, чувствую.
Лечащий врач Наталья Григорьевна комментирует:
— Я от него слышу эту песню все эти годы. И мотивация его поступков врачам непонятна до сих пор: никто его убивать не заставлял, выгоды никакой не было (один раз только сережки снял с женщины). Спокойный, коммуникабельный, послушный. Ни одного грубого слова никому не сказал. И вне отделения работает, помогает по хозяйству. Наша комиссия раз в полгода пишет заключения, что он абсолютно не опасен, но суд его не выпускает.
А я, глядя на улыбчивого Игоря, думаю: и правильно делает, что не выпускает. Многие полагают, что возможности современной психиатрии поистине безграничны, что позволяют вылечить любого. Но врачи Сычевки иронизируют по этому поводу: «Мы бы тогда Нобелевскую премию получили». Говорят, что можно на время добиться стабилизации хронического психического расстройства. И возможно даже, что у человека больше ни разу в жизни не будет психоза. Но гарантий не даст никто и никогда. Так же, как вернуть память такому пациенту не всегда возможно. Гипноз в больнице не применяют, а все остальные методы результатов не дадут. Впрочем, почти все пациенты прекрасно помнят, как убивали, и Игорь в этом смысле редкое исключение.
«Путин должен принять закон о рае»
Один из любимых больных в Сычевке — 47-летний Костя Неделя. Каждую неделю, будто в оправдание своей фамилии, пишет письма президенту Владимиру Путину. Сомневаюсь, что они до него доходят — обратный адрес на конверте указан. Вид у Недели несчастный-разнесчастный. Глаза безумные, руки трясутся. Типичный пациент психушки. Но сам-то он уверен, что абсолютно здоров.
— Когда меня отпустят? Сколько же еще держать будут?
— Сколько вы уже тут?
— А сейчас как вы с Богом общаетесь? Иконы ведь нет у вас в палате.
— Я вырезаю из газеты картинку и через нее получаю информацию. В последний раз она сказала мне, что меня должны выписать. Но меня никак не выписывают.
— А что президенту все время пишете в своих письмах?
— До президента далеко, а вот мама рядом с вами всю жизнь была. Почему вы ее убили?
— Бог приказал, я не мог ослушаться.
— Разве может Бог приказать убивать? Бог — это любовь.
— Я знаю, но на войне ведь тоже убивают, и Бог это не осуждает и не наказывает. Мама мне снится. Но она ничего в снах не говорит. Думаю, она простила меня.
Таких, как он, здесь большинство. Самым известным психопатом считают Аверина, который совершил убийство трех монахов в Оптиной пустыни. Врачи говорят, что когда он только поступил, то брал на себя все убийства священников в России, в том числе Александра Меня (на самом деле у него было железное алиби). Когда он в Москве оказался на очередной экспертизе, пообщался с каким-то представителем церкви и. уверовал в Бога. После этого долго вел себя спокойно, даже на свободном выходе был из отделения.
— Но в последнее время стал совсем больной, постоянно в психозе, ни с кем не общался, держался обособленно, — рассказывают доктора. — Мы его периодически отправляем в калужскую больницу, а оттуда его уже 4 раза обратно возвращали. Шизофрения у него тяжелая, с каждым приступом все больше деградирует.
«Я помню всех этих девочек»
— Я давно тут, мне 52 года, потенции не осталось никакой, так что опасности не представляю.
— Жалеете, что совершили такое?
— Жалею, не то слово. Я не могу объяснить, почему это сделал. Сам не свой был. Страсть какая-то была. Я их всех помню хорошо. Так и стоят перед глазами.
— У вас с женщинами проблемы были?
— В том-то и дело, что нет. У меня была сожительница. Я жил на окраине Рязани, а тянуло именно в город. К девочкам. А когда изнасилую, такой ужас сразу ощущал, хотелось бежать куда-то сломя голову. Я очень надеялся, что меня остановят. И сам потом на себя навел полицейских. За мной маленькие ребятишки следить стали, которые видели меня на месте преступления. И они как-то увязались, я понимал, что надо оторваться. Но вместо этого специально пошел к себе домой. Так мой адрес полиция и узнала.
…В этом же отделении лежит красноярский насильник-плотник Тарас. Попал сюда за изнасилование двух семилетних деток — мальчика и девочки. Он полтора года тут. И все это время твердо стоит на том, что ни в чем не виновен.
— Это не мое преступление. Я деток не трогал. Милиция меня обманула. Просили меня перенести в машину вещи, дали переодеть штаны и потом подставили. Они знали, что я на учете в ПНД стоял.
Может, не врет? Доктора пожимают плечами. Они не следователи, а в наше время все может быть. Вдруг полицейские повесили громкое преступление на первого попавшегося дурачка? С другой стороны, он может врать, чтобы его соседи по палате не били… Насильников детей не любят даже в таком учреждении. Даже тут их могут «опустить». Но это большая редкость, потому как по коридорам ходят медсестры, заглядывают в окошечки, прислушиваются, и чуть что — сразу вызывают охрану. Другое дело, что часто заключенные занимаются сексом друг с другом по согласию. Полностью половой инстинкт у сумасшедших подавить трудно. Кстати, системы наказаний в Сычевке нет. Здесь считается, что если пациент не слушается, значит, нужно увеличить дозу лекарств.
Пожизненный отпуск в психбольнице
— На камеру меня не снимайте, не хочу, — с порога шамкает беззубым ртом Пауков.
— Не буду. Вы тут давно, привыкли уже?
— К таким местам не привыкают.
— А чем вы тут целый день занимаетесь?
— Раньше на клумбе работал. А потом провинился (поругался с раздатчиком пищи), и теперь не пускают. Прессу читаю. Лежу, думаю. Старое не вспоминаю, неохота. Понимаете, я двадцать раз судим был, но до этого ни разу не убивал. Только кражи, грабежи. А тут крыша поехала. Мне надо было лечиться, а я убегал из больницы.
— Сейчас, думаете, выздоровели?
— Нет, не совсем. Я, бывает, психую сильно. Хочется ударить кого-то в такие моменты.
— О чем мечтаете, если не секрет?
— Все вернуть назад. Чтобы не сделать того, что я сделал.
— Если выйдете на свободу, что делать будете?
— А я отсюда не буду выписываться вообще. Из Сычевки пойду в другую психбольницу на более мягкий режим. Так спокойнее будет. Когда надо — меня тут подлечат.
— Снятся убитые?
— Раньше много снились. Сейчас уже нет. Я себя простить не могу за них. В лечении забывается все. Человек как скотина, со всем смиряется. Вот я тут без женщин, без друзей. У меня и дочка есть взрослая. Я когда развелся, больше ее не видел, найти хочу.
— Полицейские нашли ваших новых жертв в Белоруссии?
— Да это я сам на себя наговорил. Это не я их убивал.
— Зачем оговорили себя?
— Да так, ради развлечения. Скучно же тут. Приезжали из Белоруссии следователи. Там кто-то по Интернету меня увидел и сказал, что я был на месте преступления. Ну я сначала и согласился. Не, я только в России убивал. 13 их было. Женщины. Старушки.
— Почему на них нападали?
— Не знаю. Злость какая-то была. Хотелось, чтобы они замолчали. Деньги нужны были. Кушать хотел. Мучило это. Думал сам — зачем и почему?
Времена карательной психиатрии давно прошли, и смысла сюда прятать совершенно здорового человека нет. Сейчас, наоборот, преступники в психушке хотят спрятаться от тюрьмы. Ему за убийство трех человек пожизненное дадут, а он под больного «косит», просит вылечить. А проходит полгода, и уже родные строчат в суд письма: мол, он же вылечился полностью, его надо выпустить.
— У нас такие номера не проходят, — уверяет Геннадий Алексеевич. — Мы с тяжелыми убийствами только после 3–4 лет можем выписать, и то не на волю, а с переводом в обычную психбольницу, где за ним еще будут наблюдать какое-то время.
Одни и без охраны
Вся надежда на группу реагирования ФСИН. Главврач говорит, что тюремное ведомство на днях уведомило его о сокращении числа тюремщиков на полсотни. Останется около 100, но с учетом того, что они работают в три смены, получается по 30 человек. Из них 5 на КПП, часть в конвое. Вот и получается, что даже не в каждом корпусе по одному тюремщику. А медики говорят, что для охраны человек 300 надо, не меньше…
Вообще охраной таких психушек всерьез обеспокоены на всех уровнях.
— Из 37 таких спецлечебниц недавно было закрыто 7 только потому, что некому их охранять, — говорят в Минздраве. — Сейчас 22 больницы находятся под охраной МВД России, 5 — ФСИН, 3 охраняются ЧОПами. Причем только четыре из всех оборудованы инженерно-техническими средствами охраны и надзора, видеокамерами и т.д.
На днях Минздрав России разработал законопроект об охране судебно-психиатрических стационаров для заключенных. Он предполагает, что все они будут исключительно под надзором ФСИН. И секьюрити в погонах будет достаточно. Но пока законопроект примут, не один месяц пройдет. Больные разбегутся. И ведь побегут они все прямиком в Москву. Там затеряться проще.