что делают монахини в монастыре
Как живут в монастыре: исповедь монашки
При слове «монастырь» многие до сих пор представляют каменную келью, угрюмые лица, непрерывные молитвы и полное отрешение от мира. Или же личную трагедию, которая лишила человека смысла жить дальше, и он «ушёл в монастырь».
Как живут монахини в XXI веке, почему выбирают этот путь, я попыталась узнать у своей школьной подруги, которая живёт в монастыре уже более 10 лет.
Я с удивлением обнаружила, что моя школьная подруга практически не изменилась, несмотря на то, что мы не виделись четырнадцать лет! Такими же остались мимика и жесты, интонации, стиль речи. И характер. Сестра Александра (так зовут Юлию после пострига) охотно рассказала мне о своей жизни в монастыре, о том, что привело её сюда, и что она обрела здесь на самом деле.
В чужой монастырь
– Как ты решила уйти в монастырь? Ты с детства ходила в церковь?
– В церковь меня водила бабушка, а в старших классах начали ходить вместе с подружками, но мы и на тусовки успевали ходить, и даже в ночные клубы, хотя мама была против. Когда окончили школу, все решили поступать в духовное училище. Каждая из нас собиралась выйти замуж за батюшку, чтобы остаться в духовной сфере. Мы познакомились с учителями, начали готовиться к поступлению на следующий год. Я периодически ездила в этот монастырь, как-то раз осталась пожить на неделю, мне тут очень понравилось. Я даже хотела остаться, но нужно было вернуться домой, завершить дела. Нельзя быть чему-то обязанным и явиться сюда.
В общем, вместо замужества я выбрала жизнь в монастыре. Цель у нас была одна, а сложилось всё по-разному. Я не собиралась в монастырь, но я знаю девушек, кто собирался, но у них семьи сейчас. На всё есть воля Божья, никто ни от чего не застрахован.
– Существует мнение, что в монастырь в основном уходят люди, у которых случилось несчастье, и они больше не видят смысла в жизни. Или это какие-то «забитые» девушки, которые не смогли найти себя в обычном мире. Так ли это?
– От горя тут не скрыться. Нигде нельзя спрятаться от себя. В основном в монастырь приходят те, кому здесь нравится. Все люди разные: грустные и весёлые, спокойные и активные. Не согласна, что сюда приходят только «забитые».
(Мимо нас проходят две монахини, девушки лет 25: румяные лица, улыбки; что лишь подтверждает слова Юли.)
– Как принимают в монастырь желающих? Есть ли какие-то этапы?
– Люди просто остаются, подходят к матушке настоятельнице или благочинной. На новенькую смотрят, как она молится, работает. Главный критерий – послушание. Сначала девушка надевает платочек и длинную юбку. До пострига послушница может жить в монастыре от года до трёх, но это в среднем. Кто-то может прожить десять лет и уходит, так и не приняв пострига.
«Невольник – не богомольник»
– Чем занимаются монахини? Как обычно проходит день?
– У каждой есть свои обязанности – работа. Когда приходишь в монастырь, подаёшь документы – какое у тебя образование, какие навыки и опыт. Обычно стараются распределить работу по образованию: с медицинским – идут в медсёстры или становятся врачами, с экономическим – занимаются бухгалтерией, кто хорошо поёт – в хор. Хотя могут с двумя высшими и на коровник отправить. День начинается и закачивается молитвой. Встаем мы к 5.30 на первую службу, в течение дня трудимся, на трапезе читают жития святых. После обеда снова за работу, потом вечерняя служба, вечернее правило (молитва на сон грядущий), а спать ложимся около 11 вечера.
– А зарплату за свой труд вы получаете? На что вообще существуют монахини?
– В нашем монастыре зарплаты нет, хотя такая практика существует – в некоторых монастырях точно знаю, по праздникам выдают денежки. Где-то монастырь не может обеспечить монахинь полностью. У нас есть жильё, мы питаемся тут, нам выдают «рабочую» одежду. Но всё остальное… Кому-то помогают родители, родственники, знакомые.
– В каких условиях живут монахини?
– Условия у нас нормальные, живем по два-три человека в комнате, на этаже душ и туалет. Но в некоторых монастырях живут очень бедно, топят дровами. А если монастырь часто посещаемый, монахини устроены гораздо лучше: у каждой сестры свой домик, в котором есть кухня, спальня, зал. К ним приезжают гости, которых можно пригласить к себе, напоить чаем.
– Вы можете покидать монастырь и навещать родственников?
– Да, в каждом монастыре существует «отпуск», но везде разные условия. Где-то монахини могут уезжать каждый год, где-то чаще, где-то реже, в зависимости от обстоятельств. В некоторых монастырях установлены определенные дни, когда можно отлучиться. Все мы люди, хоть и живем в монастыре. Я считаю, что отпуск обязательно должен быть. Невольник – не богомольник.
Миру – мир
– Кстати, а как отреагировали твои родственники и друзья, когда узнали, что ты ушла в монастырь?
– А я никому не сообщила. Знали только самые близкие, и для них было тяжело меня отпустить. Остальным мы сказали, что я уехала в другое место. Просто появляется много вопросов и толков, когда люди сразу узнают. А когда это происходит через какое-то время – проще воспринять. Но многие готовятся уйти открыто.
– Были ли у тебя сомнения насчет правильности пути? Что должна делать монахиня в таком случае? И как реагирует начальство, если кто-то собирается уйти из монастыря?
– Как отреагируют – сложно сказать, конечно, печально, когда уходят из монастыря. Кто-то обсуждает сомнения с сёстрами, кто-то идет к настоятельнице. Иногда бывает очень тяжело… Но я могу рассказать о проблемах только близкому человеку. Мы живем как большая семья. Бывают и ссоры, и примирения. Но если человек решает уйти из-за чего-то – значит, изменилось его внутреннее состояние. Почему он не может принять какие-то вещи? Жизнь в монастыре, как и замужество – нужно искать компромиссы, чтобы остаться.
– Отмечаете ли вы праздники, дни рождения? Можно ли монахиням пить вино?
– Мы отмечаем православные праздники. Сначала Рождество, самый весёлый праздник: мы поём колядки, ходим по кельям. Потом Пасха… В некоторых монастырях можно выпить немного вина. Мы вместе празднуем, вместе постимся, это совсем не скучно, как кажется. Некоторые отмечают день рождения, но чаще день ангела.
– Много ли новых людей приходит в монастыри сейчас? И есть ли для них всех место и работа?
– В каждом монастыре нуждаются в новых людях. Сейчас не так много приходит, человек пять в год. Бум пришёлся на середину 90-х, и примерно до 2005-го много людей уходило в монастыри. Наверное, это было связано с тем, что в начале 90-х церковь начала возрождаться.
– Возможно ли в монастыре продвижение по службе, так сказать, карьерный рост?
– Это актуально для мужских монастырей. В женском можно стать игуменьей, но я никуда не стремлюсь, мне и так хорошо.
В монастырь – по собственному желанию: как живут современные монахини
Уютный кабинет с добротной мебелью, модными шторами на окнах. Много книг в шкафах. На стене висят иконы, картина современного автора. В клетке заливается кенар Шлепик. Если не поет, ему включают песни Аллы Пугачевой. Работает!
Из трапезной доносится звонкий лай “подкидыша” Графы. Вместе с фотокорреспондентом “КАРАВАНА” мы находимся в покоях игуменьи Иверско-Серафимовского женского монастыря в Алматы. Только особым гостям разрешен сюда вход! А пришли мы пообщаться с настоятельницей, игуменьей Любовью ЯКУШКИНОЙ и узнать: как живут современные монахини? Какие чудеса случаются в этих стенах?
С какой болью приходят женщины, кто из них остается здесь навсегда?
Монастырь находится на территории духовного комплекса. Здесь же расположены канцелярия главы митрополичьего округа, Софийский собор, воскресная школа.
Бывший в прошлом казачьим, Софийский собор (освященный в честь святых мучениц Веры, Надежды, Любови и матери их Софии) является старейшим храмом Алматы. Он был построен по проекту архитектора Брусенцова в 1895 году на месте более раннего собора, воздвигнутого в 1871 году и разрушенного землетрясением 1887 года. А первый женский монастырь на территории города учрежден указом Святейшего правительствующего синода от 20 декабря 1908 года. Просуществовал до весны 1921 года. В начале 2000-х годов на месте комплекса росла трава, не было никаких строений. После был возведен храм, затем и женский монастырь.
Для посещения этого святого места я постаралась выдержать дресс-код: черная одежда, минимум косметики, украшений. “Обязательно попробуй местную выпечку, ее пекут монахини, очень вкусная”, – напутствовали меня знакомые, проживающие в Малой Станице.
И вот мы с фотокором внутри монастыря. На первом этаже находится трапезная – сразу чувствуем аромат свежеиспеченного хлеба. На втором – монашеские кельи – обычные комнаты с кроватью, столом, тумбочкой, санузлом. Бытовая комната, где стирают, сушат, гладят вещи. Здесь проживают 25 монахинь, самой старшей – 96 лет.
– Проходите, матушка игуменья вас ждет, – мягко сказала служительница.
“Надо вам уезжать, девочка молодая, грузины могут украсть”
Нас встретила игуменья Любовь Якушкина – улыбчивая женщина. Недавно ей исполнилось 70 лет. На ее хрупких плечах держится большое хозяйство монастыря, в том числе – подворье в сельской местности, почти полтора гектара земли. Трудами настоятельницы и сестер при поддержке благотворителей территория монастыря стала цветущим садом, местом, куда горожане приходят просто прогуляться. Этот труд был отмечен наградой Казахстанского митрополичьего округа – орденом “За заслуги перед Православной Церковью Казахстана”. Беседовали мы в кабинете, обстановка которого никак не вязалась у меня в голове с монашескими покоями, которые я видела в старых монастырях Европы, Грузии, в фильмах.
– Мы не отстаем от жизни, – заметила игуменья.
Попросила матушку рассказать свою историю.
– Выросла в православной семье простых рабочих. В 6-летнем возрасте родители привезли меня из Семея в Алма-Ату. Папа построил домик в районе Компота, – рассказывает Любовь Якушкина. – Училась в школе. С детства ходила в храм. Меня “монашкой”, “богомолкой” называли. Крестик носила. Однажды директор школы вызывает и говорит: «Машенька (мирское имя игуменьи. – Прим. авт.), когда идешь в школу, снимай крестик. А домой идешь – надевай». Я говорю: «Так не буду делать». Мне всё время хотелось уйти в монастырь. Я с ребятами не встречалась. Когда исполнилось 18 лет, мама повезла меня в Грузию. Там были монастыри. Но нигде не приняли, не было прописки. В Сухуми прожили около года. Один старец Серафим сказал: «Надо вам уезжать, девочка молодая, грузины могут украсть». Мы и уехали обратно, в Алма-Ату.
После школы я окончила курсы бухгалтеров. Ходила в храм, пела в церковном хоре. Потом в Киев поехали, там 3 женских монастыря. И снова нигде не принимали. В Алма-Ате меня взяли в епархиальное управление – кассиром-бухгалтером.
Когда владыка Иосиф скончался, мои родители переехали во Владимирскую область. Купили домик с русской печкой. Меня приняли на работу в Московскую патриархию. Вскоре поступило предложение поехать в Иерусалим. Я приняла постриг в Иерусалиме, мне было 24 года.
– А что это значит?
– Постриг в мантию, даешь обет, обещание… Я не могу выходить замуж, иметь детей, носить мирское платье, обувь на каблуке, украшения, только монашескую одежду. Нельзя краситься.
– Извините, что задаю такой вопрос. А если вдруг кто-то из мужчин понравится?
– Вот поэтому свои глаза надо держать вниз. Не засматриваться на мужчин, я же обет дала. А если в сердце что-то случится, для этого есть молитвы, пост, исповедь и покаяние.
– Были случаи, когда женщины, которые дали обет, потом из монахинь ушли в мирскую жизнь?
– Были. В Ташкентском монастыре было много молодых женщин, вдов. Некоторые не выдерживали и выходили замуж. Но счастья у них не было.
“От семьи не уйдешь, от себя – тоже”
– В 90-е годы церковь переживала далеко не лучшие времена. Чем вы тогда занимались?
– Меня поставили в сан игуменьи в 1992 году и отправили в Ташкент. Домики из самана, маленькая церковь, 6 сестер. Их надо было кормить, одевать. Нам дали землю. Мы сад посадили, огород. Свиньи, коровы, лошади появились. Так и питались. Подняли монастырь, в нем было около 40 сестер. Я была настоятельница. В 2005 году меня в Алматы перевели.
– Ваш духовный сан позволяет пользоваться компьютером, телефоном?
– Телефон есть, я только отвечаю на звонки. Интернет не смотрю, мне это неинтересно. На компьютере не работаю, родственница занимается бухгалтерией, ведомости распечатывает.
– Приходят к вам женщины, у которых в семьях не клеится, с работой проблемы?
– От семьи не уйдешь, от себя – тоже. Если в семье плохо, ей и здесь будет плохо. Поэтому я веду беседу. Если тебе плохо, пойди исповедайся и приходи на испытательный срок на послушание. Если это твое, остаешься, нет – иди обратно, в семью.
– Можно сказать, исполняете роль психолога?
– В каком-то роде, да. Я должна знать: кто ко мне приходит, брать их или нет. Что происходит в православной обители на юге Казахстана
– А почему они к вам идут?
– Сейчас много вдов, у которых уже семьи нет, дети взрослые, самостоятельные. А им одиноко. Вот недавно пришла женщина: мужа похоронила, живет одна, дети в России. Говорит: «Я с ума схожу, не могу одна. Возьмите меня». У нее лицо даже посветлело.
– Есть сестры, у которых была богатая мирская жизнь?
– Да. У нас сестры из Кыргызстана, Украины, Казахстана, Узбекистана. Многонациональный монастырь. Одна женщина-метиска (папа – иранец, мама – русская) приехала к нам из кыргызского монастыря. Была замужем, есть сын. Ей 60 лет. 15 лет назад она ушла в монастырь по собственному желанию. Есть чистые девушки, которые не были замужем.
– Нескромный вопрос: затворнический образ жизни может сказаться на здоровье женщины?
– Ну какой же затворнический? Мы же не схимники (схима – высшая степень монашества, предписывающая затвор и соблюдение строгих правил. – Прим. авт.). Мы ходим в храм, сестра Амвросия ездит на рынки, продукты приобретает, вещи. Молодым сестрам покупаем современную одежду, что есть на рынке. Друг с другом общаемся. У нас есть своя медсестра.
Меньше смотреть новостей, больше контактировать с природой
– У вас здесь благодатное место, не хочется уходить. Что вы посоветуете людям, которым тяжело пережить новые вызовы, эпидемию коронавируса?
– Ходить в храм, исповедоваться, причащаться, меньше смотреть новостей. “Ящик” лучше не смотреть. Новости ужасные. И больше контактировать с природой. Мы иногда выезжаем в горы с сестрами. Берем перекусить и на лужайке возле речки проводим время.
– Знаете ли вы истории, когда женщины не могли забеременеть, шли в храм, просили Божией помощи и рожали детей?
– Да. Есть знакомая семья. Лет 10 не было детей. Я им советовала: почаще исповедоваться, причащаться, с батюшкой общаться. Говорила – поезжайте в Серафимо-Дивеевский женский монастырь. Они съездили, пожили. Через год девочка родилась. Назвали Матроной, в честь нашего храма. Верить надо. Всё в голове и сердце.
– Бывали чудесные случаи исцеления?
– Их много. Из Караганды позвонила женщина, Ляззат, у нее была нехорошая болячка в женских органах. Несколько месяцев мы читали за ее здравие молитву. Пошла к врачу – всё хорошо. До сих пор благодарит, хотя и некрещеная.
Тот, кто читает классику, ясно выражает свои мысли
Матушка Амвросия (в миру – Ольга Спартаковна. – Прим. авт.) в монастыре 29 лет. В мирской жизни окончила Московский институт культуры, работала в библиотеке, фотографом, в киноиндустрии. Параллельно занималась горным туризмом. Семьи не было. Приехала в Алматы из Ташкентского монастыря.
Попросила ее рассказать: каково это, управлять женским монастырем?
– Сложно. Большинство пришли, имея определенный жизненный опыт. Старцы говорят: легче управиться с 10 девицами, чем с одной вдовицей. А у нас почти все вдовицы, – говорит Амвросия. – Обязательно должно быть взаимопонимание, иначе женский коллектив не удержать. А характер, говорят, не лечится, в карман не складывается. Время от времени у всех прорывается. Надо найти правильное решение – как поступить? Может, кого по головке погладить или с кем-то построже.
Поговорили с Амвросией мы о путешествиях. Узнала, что монаху не возбраняется отправиться в паломнический тур, например, в открывшийся монастырь с целью ознакомления.
А еще читать классическую литературу. Любимые авторы матушки Амвросии – Валентин Распутин, Гоголь, Чехов, Тихон Шевкунов и его произведение “Несвятые святые”. А игуменья Любовь рассказала, что читала Достоевского, Гоголя, Чехова, Булгакова. Разные произведения авторов-священнослужителей.
– Только человек, который много читает классику, сможет нормально говорить, выражать свои мысли, – единодушны мои собеседницы.
«Я провела в монастыре 18 лет» Бывшая монахиня объяснила The Village, почему монастырь не всегда оплот духовности
Наталья Милантьева попала в один из подмосковных монастырей в 1990 году. В 2008-м ей пришлось уйти, но разочарование в обители и особенно в настоятельнице наступило намного раньше. Наталья рассказала The Village, как монастырь тайком от церковного начальства торгует собаками и книгами, как живет монастырская верхушка и почему сестер устраивает такой порядок.
«Оставайтесь, девчонки, в монастыре, мы вам черные платьица сошьем»
Когда мне было лет 12−13, мама ударилась в православие и стала воспитывать меня в религиозном духе. Годам к 16−17 у меня в башке, кроме церкви, вообще ничего не было. Меня не интересовали ни сверстники, ни музыка, ни тусовки, у меня была одна дорожка — в храм и из храма. Обошла все церкви в Москве, читала отксеренные книги: в 80-х религиозная литература не продавалась, каждая книжка была на вес золота.
В 1990 году я закончила полиграфический техникум вместе со своей сестрой Мариной. Осенью нужно было выходить на работу. И тут один известный священник, к которому мы с сестрой ходили, говорит: «Поезжайте в такой-то монастырь, помолитесь, потрудитесь, там цветочки красивые и такая матушка хорошая». Поехали на недельку — и мне так понравилось! Как будто дома оказалась. Игумения молодая, умная, красивая, веселая, добрая. Сестры все как родные. Матушка нас упрашивает: «Оставайтесь, девчонки, в монастыре, мы вам черные платьица сошьем». И все сестры вокруг: «Оставайтесь, оставайтесь». Маринка сразу отказалась: «Нет, это не для меня». А я такая: «Да, я хочу остаться, я приеду».
Дома меня никто как-то особо и отговаривать-то не стал. Мама сказала: «Ну, воля Божья, раз ты этого хочешь». Она была уверена, что я там немножко потусуюсь и домой вернусь. Я была домашняя, послушная, если бы мне кулаком по столу хлопнули: «С ума сошла? Тебе на работу выходить, ты образование получила, какой монастырь?» — может, ничего бы этого не было.
Сейчас я понимаю, почему нас так настойчиво звали. Монастырь тогда только-только открылся: в 1989-м он заработал, в 1990-м я пришла. Там было всего человек 30, все молодые. В кельях жили по четверо-пятеро, по корпусам бегали крысы, туалет на улице. Предстояло много тяжелой работы по восстановлению. Нужно было больше молодежи. Батюшка, в общем-то, действовал в интересах монастыря, поставляя туда московских сестер с образованием. Не думаю, что он искренне заботился о том, как у меня сложится жизнь.
Я была домашняя, послушная, если бы мне кулаком по столу хлопнули: „С ума сошла? Тебе на работу выходить, ты образование получила, какой монастырь?“ — может, ничего бы этого не было
Как все изменилось
Сестры высказали матушке, что у нас теряется монашеская общность (тогда еще можно было высказывать)
Году в 1991-м в монастыре появилась такая дама, назовем ее Ольга. У нее была какая-то темная история. Она занималась бизнесом, каким — точно сказать не могу, но московские сестры рассказывали, что ее деньги добыты нечестным путем. Каким-то боком она попала в церковную среду, и наш духовник благословил ее в монастырь — спрятаться, что ли. Было видно, что это человек совершенно не церковный, мирской, она даже платок не умела завязывать.
С ее приходом все начало меняться. Ольга была ровесницей матушки, обеим было чуть за 30. Остальным сестрам — по 18−20 лет. Подруг у матушки не было, она всех держала на расстоянии. Называла себя «мы», никогда не говорила «я». Но, видимо, она все-таки нуждалась в подруге. Матушка у нас очень эмоциональная, душевная, практической жилки не имела, в материальных вещах, той же стройке, разбиралась плохо, рабочие ее все время обманывали. Ольга сразу взяла все в свои руки, стала наводить порядок.
Матушка любила общение, к ней ездили священники, монахи из Рязани — всегда полный двор гостей, в основном из церковной среды. Так вот, Ольга со всеми рассорилась. Она внушала матушке: «Зачем тебе весь этот сброд? С кем ты дружишь? Надо с правильными людьми дружить, которые могут чем-то помочь». Матушка всегда выходила с нами на послушания (послушание — работа, которую дает монаху настоятель; обет послушания приносят все православные монахи вместе с обетами нестяжания и безбрачия. — Прим. ред.), ела со всеми в общей трапезной — как положено, как святые отцы заповедовали. Ольга все это прекратила. У матушки появилась своя кухня, она перестала с нами работать.
Сестры высказали матушке, что у нас теряется монашеская общность (тогда еще можно было высказывать). Как-то поздно вечером она созывает собрание, показывает на Ольгу свою и говорит: «Кто против нее, тот против меня. Кто ее не принимает — уходите. Это моя самая близкая сестра, а вы все завистники. Поднимите руки, кто против нее».
Руку никто не поднял: матушку-то все любили. Это был переломный момент.
Мирской дух
Ольга была действительно очень способная в плане добычи денег и управления. Она выгнала всех ненадежных рабочих, завела различные мастерские, издательское дело. Появились богатые спонсоры. Приезжали бесконечные гости, перед ними надо было петь, выступать, показывать спектакли. Жизнь была заточена на то, чтобы доказать всем вокруг: вот какие мы хорошие, вот как мы процветаем! Мастерские: керамическая, вышивальная, иконописная! Книги издаем! Собак разводим! Медицинский центр открыли! Детей взяли на воспитание!
Ольга стала привлекать к себе способных сестер и поощрять их, формировать элиту. Привезла в бедный монастырь компьютеры, фотоаппараты, телевизоры. Появились машины, иномарки. Сестры понимали: кто будет хорошо себя вести, будет работать на компьютере, а не землю копать. Скоро они поделились на верхушку, средний класс и низших, плохих, «неспособных к духовному развитию», которые работали на тяжелых работах.
Один бизнесмен подарил матушке четырехэтажный загородный дом в 20 минутах езды от монастыря — с бассейном, сауной и собственной фермой. В основном она жила там, а в монастырь приезжала по делам и на праздники.
Жизнь была заточена на то, чтобы доказать всем вокруг: вот какие мы хорошие, вот как мы процветаем!
На что живет монастырь
Скрывать от епархии деньги считалось за добродетель: митрополит — это же враг номер один
Церковь, как МВД, организована по принципу пирамиды. Каждый храм и монастырь отдает епархиальному начальству дань из пожертвований и денег, заработанных на свечках, записках о поминании. У нашего — обычного — монастыря доход был и так небольшой, не то что у Матронушки (в Покровском монастыре, где хранятся мощи святой Матроны Московской. — Прим. ред.) или в Лавре, а тут еще и митрополит с поборами.
Ольга тайком от епархии организовала подпольную деятельность: купила огромную японскую вышивальную машину, спрятала в подвале, привела человека, который научил нескольких сестер на ней работать. Машина ночи напролет штамповала церковные облачения, которые потом сдавали перекупщикам. Храмов много, священников много, поэтому доход от облачений был хороший. Собачий питомник тоже приносил неплохие деньги: приезжали богатенькие люди, покупали щенков по тысяче долларов. Мастерские делали на продажу керамику, золотые и серебряные украшения. Еще монастырь издавал книги от лица несуществующих издательств. Помню, по ночам привозили на КАМАЗе огромные бумажные ролики и по ночам же выгружали книги.
По праздникам, когда митрополит приезжал, источники дохода прятали, собак увозили на подворье. «Владыка, у нас весь доход — записки да свечки, все, что едим, выращиваем сами, храм обшарпанный, ремонтировать не на что». Скрывать от епархии деньги считалось за добродетель: митрополит — это же враг номер один, который хочет обокрасть нас, забрать последние крошки хлеба. Нам говорили: все же для вас, вы кушаете, мы вам чулочки покупаем, носочки, шампуни.
Собственных денег у сестер, естественно, не было, а документы — паспорта, дипломы — хранились в сейфе. Одежду и обувь нам жертвовали миряне. Потом монастырь завел дружбу с одной обувной фабрикой — там делали ужасную обувь, от которой сразу начинался ревматизм. Ее покупали по дешевке и раздавали сестрам. У кого были родители с деньгами, те носили нормальную обувь — я не говорю, красивую, а просто из натуральной кожи. А у меня мама сама бедствовала, привозила мне рублей 500 на полгода. Сама я ничего у нее не просила, максимум гигиенические средства или шоколадку.
«Уйдете — вас бес накажет, лаять будете, хрюкать»
Матушка любила говорить: «Есть монастыри, где сюси-пуси. Хотите — валите туда. У нас здесь, как в армии, как на войне. Мы не девки, мы воины. Мы на службе у Бога». Нас учили, что в других храмах, в других монастырях все не так. Вырабатывалось такое сектантское чувство исключительности. Я домой приезжаю, мама говорит: «Мне батюшка сказал…» — «Твой батюшка ничего не знает! Я тебе говорю — надо делать, как нас матушка учит!» Вот почему мы не уходили: потому что были уверены, что только в этом месте можно спастись.
А еще нас запугивали: «Если вы уйдете, вас бес накажет, лаять будете, хрюкать. Вас изнасилуют, вы попадете под машину, переломаете ноги, родные будут болеть. Одна ушла — так она даже до дома не успела дойти, сняла на вокзале юбку, стала за всеми мужиками бегать и ширинки им расстегивать».
Уходили тихо, ночью: по-другому не уйдешь. Если ты средь бела дня с сумками попрешься к воротам, закричат все: «Куда собралась? Держите ее!» — и к матушке поведут. Зачем позориться? Потом приезжали за документами.
Нас учили, что в других храмах, в других монастырях все не так. Вот почему мы не уходили: потому что были уверены, что только в этом месте можно спастись.
«Куда я пойду? К маме на шею?»
Мы привыкли к монастырю, как привыкают к зоне
Меня сделали старшей сестрой по стройке, отдали учиться на шофера. Я получила права и стала выезжать в город на фургоне. А когда человек начинает постоянно бывать за воротами, он меняется. Я стала покупать спиртное, но деньги-то быстро заканчивались, а в привычку уже вошло, — стала потаскивать из монастырских закромов вместе с подружками. Там была хорошая водка, коньяк, вино.
Мы пришли к такой жизни, потому что смотрели на начальство, на матушку, ее подругу и их ближний круг. У них без конца были гости: менты с мигалками, бритоголовые мужики, артистки, клоуны. С посиделок они высыпали пьяные, от матушки разило водкой. Потом всей толпой уезжали в ее загородный дом — там с утра до ночи горел телевизор, играла музыка.
Матушка стала следить за фигурой, носить украшения: браслеты, броши. В общем, стала вести себя как женщина. Смотришь на них и думаешь: «Раз вы вот так спасаетесь, значит, и мне можно». Раньше-то как было? «Матушка, я согрешила: съела в пост конфетку „Клубника со сливками“». — «Да кто ж тебе сливки туда положит, сама-то подумай». — «Ну конечно, ну спасибо». А потом уже стало на все это насрать.
Мы привыкли к монастырю, как привыкают к зоне. Бывшие зэки говорят: «Зона — мой дом родной. Мне там лучше, я там все знаю, у меня там все схвачено». Вот и я: в миру у меня ни образования, ни жизненного опыта, ни трудовой книжки. Куда я пойду? К маме на шею? Были сестры, уходившие с конкретной целью — выйти замуж, родить ребенка. Меня никогда не тянуло ни детей рожать, ни замуж выходить.
Матушка на многое закрывала глаза. Кто-то доложил, что я выпиваю. Матушка вызвала: «Где берешь эту выпивку-то?» — «Да вот, на складе, у вас все двери открыты. У меня денег нет, ваших я не беру, если мне мать дает деньги, я на них только „Три семерки“ могу купить. А у вас там на складе „Русский стандарт“, коньяк армянский». А она говорит: «Если хочешь выпить, приходи к нам — мы тебе нальем, не проблема. Только не надо воровать со склада, к нам ездит эконом от митрополита, у него все на учете». Никаких моралей уже не читали. Это 16-летним парили мозги, а от нас требовалась только работа, ну, и рамки какие-то соблюдать.
«Наташа, не вздумай возвращаться!»
В первый раз меня выгнали после откровенного разговора с Ольгой. Она всегда хотела сделать меня своим духовным чадом, последователем, почитателем. Некоторых она сумела очень сильно к себе привязать, влюбить в себя. Вкрадчивая всегда такая, говорит шепотом. Мы ехали в машине в матушкин загородный дом: меня послали туда на строительные работы. Едем молча, и вдруг она говорит: «Знаешь, я ко всему к этому, церковному, никакого отношения не имею, мне даже слова эти претят: благословение, послушание, — я воспитана по-другому. Я думаю, ты такая же, как я. Вот девчонки ходят ко мне, и ты ходи ко мне». Меня как обухом по голове ударили. «Я, — отвечаю, — вообще-то воспитана в вере, и церковное мне не чуждо».
Словом, она передо мной раскрыла карты, как разведчик из «Варианта „Омега“», а я ее оттолкнула. После этого, естественно, она стала всячески пытаться от меня избавиться. Спустя какое-то время матушка меня вызывает и говорит: «Ты нам не родная. Ты не исправляешься. Мы тебя зовем к себе, а ты вечно дружишь с отбросами. Ты все равно будешь делать то, что хочешь. Из тебя не выйдет ничего путного, а работать и обезьяна может. Поезжай домой».
В Москве я с большим трудом нашла работу по специальности: муж сестры устроил меня корректором в издательство Московской патриархии. Стресс был жуткий. Я не могла адаптироваться, скучала по монастырю. Даже ездила к нашему духовнику. «Батюшка, так и так, меня выгнали». «Ну и не надо туда больше ехать. Ты с кем живешь, с мамой? Мама в храм ходит? Ну вот и ладно. У тебя есть высшее образование? Нет? Вот и получай». И все это говорит батюшка, который всегда нас запугивал, предостерегал от ухода. Я успокоилась: вроде как получила благословение у старца.
И тут мне звонит матушка — через месяц после последнего разговора — и просит тающим голосом: «Наташа, мы тебя проверяли. Мы так по тебе скучаем, возвращайся назад, мы тебя ждем». — «Матушка, — говорю, — я уже все. Меня батюшка благословил». — «С батюшкой мы поговорим!» Зачем она меня звала — не понимаю. Это что-то бабское, в жопе шило. Но я не могла сопротивляться. Мама пришла в ужас: «Ты что, с ума сошла, куда ты поедешь? Они из тебя какого-то зомби сделали!» И Маринка тоже: «Наташа, не вздумай возвращаться!»
Приезжаю — все волками смотрят, никто по мне там не скучает. Наверное, подумали, что слишком хорошо мне стало в Москве, вот и вернули. Не до конца еще наиздевались.