что делать если хочешь чтобы тебя выпороли
Что делать если хочешь чтобы тебя выпороли
Реальная история, рассказанная Мариной Ф.
Меня зовут Марина, мне шестнадцать лет. Тема порки меня заинтересовала давно, лет в девять. До этого меня не пороли. Мать иногда шлепала, не более. С возрастом интерес к порке у меня усиливался и приобретал более четкий характер. Я тогда еще не понимала, но, наверное, это был эротический интерес или что-то к нему близкое.
У нас дома хорошая библиотека, и я перебирала массу книг, чтобы выискать эпизоды про порку. Когда находила, страшно радовалась и по много раз перечитывала. Потом увидела на кассете фильм «Неукротимая Анжелика». Там главную героиню в гареме у султана привязывают к столбу и секут плетью, на спине остаются кровавые рубцы. Я этот эпизод просмотрела раз сто.
Дело было так. Я приходила из школы около половины второго, когда родители были на работе. А в тот день собиралась приехать бабушка. Но я напрочь забыла об этом и целый день гуляла с одноклассниками, потом пошла в гости к подружке. Бабушка перепугалась: внучка пропала! Стала звонить на работу маме, та примчалась домой, и к моменту, когда я заявилась, в панике были уже обе. Вот тут-то я и почувствовала на себе вспыльчивый мамин характер. Она страшно кричала на меня, потом одной рукой вытащила из шкафа папин ремень, а другой схватила меня за волосы и нагнула почти под прямым углом. Я от потрясения оцепенела и никакого сопротивления не оказывала.
Интересное началось потом: когда шок прошел, я успокоилась, пошла в ванную и стала рассматривать места, подвергнутые наказанию. Попа была слегка красной, а вот ноги сзади от колена и выше покрылись белыми, кое-где розовыми выпуклыми продольными рубцами, местами болезненными, когда по ним проводишь рукой. И именно трогая эти рубцы, я испытала какое-то болезненное наслаждение. Я надеялась, что они долго не пройдут, но, уже когда я ложилась спать, почти ничего не осталось, только кое-где сохранились вспухшие бугорки.
Не прошло и нескольких часов, как мне опять захотелось быть выпоротой, то есть, не то, чтобы захотелось, но я об этом думала, мне хотелось ощущать жар в наказанном месте, трогать рукой следы порки, а сам процесс порки меня тогда не вдохновлял.
Короче, через какое-то время после этой порки я опять стала мечтать, чтобы меня высекли. Я представляла себя то провинившейся крестьянкой, которую должен выпороть барин, то помещичьей дочкой, ожидающей порки от гувернера. Но, конечно, я понимала, что пороть меня, кроме родителей, некому. И мне хотелось, чтобы это сделал мой папа. А он, как я уже писала, человек покладистый, и я не представляла, что должно произойти, чтобы он меня выпорол.
Впрочем, я много раз убеждалась, что, когда начинаешь о чем-нибудь навязчиво думать, это сбывается. Видимо, когда человек чего-то сильно хочет, он генерирует такие поля, что обстоятельства сами складываются, чтобы его желание исполнилось.
Так вот, когда мне было без малого тринадцать, я начала баловаться с куревом. И однажды папа меня застукал. То есть от меня шел конкретный запах табака, а потом обнаружилась пустая пачка. А дело в том, что мой папа по профессии врач, и крайне отрицательно относится к курению. Это, пожалуй, единственное, чем я его могла в то время разозлить до такой степени. Он долго и страстно объяснял мне, как это вредно, что я гублю свой растущий организм, и т.д. Потом заставил меня дать слово, что больше этого не повторится, и спросил: мол, если еще узнаю, что будем делать? Я возьми да и скажи: «Если это повторится, то тогда накажи меня». Помолчала и добавила: «Выпори». Он сказал: «Ладно».
Нельзя сказать, что я специально старалась попасться ему опять, но так вышло само собой. Он пришел с работы раньше, чем я его ждала, а мы сидели дома с подружкой, и только что покурили на кухне (еще мы выпили джина с тоником, но это ему даже и в голову не могло прийти). Банки мы успели спрятать, а дым куда денешь?
Папа зашел, многозначительно понюхал воздух, и ушел к себе в комнату. После ухода подружки он позвал меня к себе.
С папой мы потом общались, как ни в чем не бывало, и об этом случае не вспоминали, а маме он не сказал. А я почти сразу начала мечтать о повторении порки. И следующее наказание спровоцировала уже нарочно. Я знала из разговоров родителей, что назавтра отец опять вернется с работы раньше, и специально надымила на кухне. В этот раз он разговаривал со мной более жестко, но к себе не позвал, и я ушла в свою комнату.
После этой порки в нескольких местах остались вполне конкретные рубцы, которые держались дня четыре. И как здорово было трогать их руками! Опять же я поначалу ругала про себя отца за излишнюю жалость ко мне, мол, надо было не десять, а двадцать или тридцать ударов, и, похоже, я в тот момент в самом деле не стала бы его прерывать. Но потом я все же подумала, что этими эпизодами основательно подпортила наши отношения: и он со мной стал как-то сдержанней, и я не знала, как себя вести. Получилось, что мое к нему отношение стало носить какой-то сексуальный оттенок, а это было неприятно. В общем, я для себя решила, что настоящую порку я в своей жизни попробовала, и хватит, а отношения с папой дороже. Я решила больше его не провоцировать, тем более, что курить мне не очень нравилось. Я предложила ему забыть те неприятные эпизоды с куревом и дала честное слово, что курить не буду. Скоро эта ситуация сошла на нет, и отношения наладились. Какое-то время я даже не хотела вспоминать о порке, считая себя испорченной девчонкой.
В прошлом году меня так никто и не выпорол, хотя я вела себя кое-как и не раз подавала повод для наказания. Родителей, особенно маму, мое поведение раздражало. Меня иногда ругали, но, видимо они посчитали, что девочка выросла, превратилась в девушку, и пороть ее как-то уже не пристало.
Приходила домой я частенько поздно, но не то, чтобы очень, несколько раз мама замечала запах алкоголя, я с честным и открытым взглядом отвечала, что да, выпила бутылочку пива, ну и что в этом такого! Мама ворчала что-то вроде «рановато еще», но я чувствовала, что это просто для порядка. Тем более, что ей очень нравилась Ксюша.
Итак, в тот день, о котором я хочу рассказать, у нас была очередная вечеринка в лагере, и я выпила больше обычного. А потом пришел тот самый Володя. Мы с ним сошлись на почве общего интереса к книгам Карлоса Кастанеды о мистических путях познания, которые автор изучал у мексиканских индейцев. В частности, для «расширения сознания» индейцы употребляли плоды кактуса «пейот». И вот, этот Володя шепнул мне, что в Москве на «Птичке» он этот самый пейот купил и готов со мной поделиться, как с девушкой наиболее продвинутой. Пускай, говорит, все разойдутся, а потом пойдем ко мне, и там попробуем. Я сказала, что без Ксюхи не пойду, он согласился, а Ксюшку уговаривать не пришлось.
Короче, часов в девять все стали разбредаться, а мы втроем отправились к Володе. У него дома была теща, но она рано ложилась спать, и мы пошли в баню. Устроившись в комнатке для отдыха, мы стали жрать эти мерзкие зеленые лепешечки, запивая пивом.
Я сначала вообще не понимала, где я и что произошло. Потом восстановила в памяти вечерние события, но многочасовой провал остался. Голова практически не соображала, но смутные подозрения закрались в душу.
Я растолкала Ксюху. Она тоже сначала ничего не соображала, но потом пришла в себя, и оказалось, что, в отличие от меня, у нее провала в памяти не было, она хотя и с трудом, но все вспомнила (лучше бы она этого не делала), и я поняла, что реальность куда хуже моих подозрений.
Теперь сделаю отступление и опишу, что происходило с моей мамой. Когда вечером начало темнеть, она забеспокоилась, потому что я либо приходила всегда домой с началом темноты, либо мы всей компанией сидели в пределах видимости от нашего дома на берегу пруда. Поскольку меня нигде не было, она пошла прогуляться по поселку в надежде встретить меня или кого-нибудь, кто меня видел. Встретила Олю с Сергеем, и те сказали, дескать, не беспокойтесь, Марина скоро придет, ее непременно проводят до дома, они гуляют, им там весело, ну и пусть погуляют и т.д. Мама на время успокоилась и вернулась домой.
Около полуночи, когда я так и не появилась, она пошла к Ксении, но там было темно и никаких признаков жизни. Она решила, что Ксюха дома и давно спит, что еще больше добавило ей беспокойства. Где живет Оля, она не знала, дошла до дома Сергея, но того не застала. Правда, его отец еще не спал и сказал, что «они все гуляют, я их видел, и Вашу девочку тоже». Это немного успокоило маму, и она вернулась домой. Аналогичную вылазку она еще предприняла около двух часов ночи, но весь поселок уже спал и никаких моих следов не обнаруживалось. Потом мама начала пить успокоительные таблетки, и около четырех или пяти часов ее сморил сон, она заснула прямо в кресле.
А еще надо сказать, что я как раз перед этим случаем опять стала западать на порку, т.е. мне опять стало хотеться, чтобы меня кто-нибудь выпорол. Причем, как человеку, любящему разнообразие и желающему все испробовать, мне на этот раз хотелось, чтобы меня высекли не ремнем (это я уже пробовала не раз), а чем-нибудь еще, например, прутом. Кроме того, мне хотелось испытать серьезную, жесткую порку. Я представляла себе, как провожу рукой по наказанному месту, а на пальцах остается кровь, и при этом у меня холодело внутри, но не от страха, а от необъяснимого желания.
Если сложить все три предыдущие порки вместе, то это все равно и близко не сравнится с последней. Я думаю, мало какая из девчонок хотя бы раз в жизни была высечена ТАК.
Итак, проспала я, наверное, меньше часа и проснулась от того, что мать меня трясла изо всей силы. Причем проснулась я в значительно более «мутном» состоянии, чем засыпала. Голова совсем не соображала, хотя в общих чертах я помнила, что произошло. Мама пыталась у меня что-то выяснить (где была, когда пришла, сколько выпила. ), но я не очень понимала, чего ей от меня надо. Мне хотелось только, чтобы меня оставили в покое, о чем я, помнится, и заявила, правда не очень связно и, полагаю, не совсем вежливо. Мама крикнула что-то вроде «Сейчас, сейчас, я тебя оставлю в покое. » и ушла, как я позже поняла, искать орудие наказания. А поскольку я баловалась с тем куском провода, то он валялся ближе всего, так что именно он и попался ей на глаза.
У меня в тот момент была какая-то полная апатия ко всему происходящему, но я про себя все же подумала: «Сейчас будет драть», и, хотя мне в этот момент совсем не хотелось быть выпоротой, я зачем-то сбросила одеяло и легла на живот.
Мама зловеще приказала мне снять штаны, добавив, что я, мол, совсем хороша: улеглась в джинсах (не заметила подмены!). Я отказалась. Тогда она довольно сильно хлестнула меня этим проводом по заднице. Было больно, но как-то не очень: то ли у меня чувствительность ослабла, то ли джинсы защитили. Тут меня угораздило заорать: «А мне совсем не больно!» Это, похоже, окончательно вывело маму из себя, она тоже заорала: «Зато сейчас будет больно!» и вытянула меня этим проводом по голой спине, поперек и наискосок, чуть ниже лопаток. Потом еще и еще раз.
С одной стороны, было очень больно, как будто на спину мне плеснули кипятком, но эта боль была словно где-то вне меня, как будто бы это не меня пороли, а я наблюдала со стороны. В общем, мне определенно понравилось, и я продолжала куражиться, кричала, мол, можешь со мной делать, что хочешь, я боли не боюсь, и все равно разговаривать с тобой не стану.
Когда боль перешла какой-то мыслимый порог, я практически перестала ее чувствовать, ощущения теперь больше напоминали удары тока. При каждом ударе по моему телу проходило что-то вроде судороги, правда, горящую спину я тоже ощущала, но как бы отдельно.
Всего я получила, наверное, не менее двадцати пяти ударов. Потом мама остановилась, но я смутно чувствовала, что она еще не успокоилась. Она подошла ближе и стала трясти мою голову, что-то крича (видимо, все те же вопросы). И тут я не нашла ничего лучшего, как укусить ее за палец. Я не знаю, зачем я это сделала, я вообще была в тот момент, как говорится, «по ту сторону добра и зла». Это, естественно, еще больше разозлило маму, она закричала что-то типа «Ах ты, сучка» и с новой силой стала хлестать по моей многострадальной спине, но так как она стояла уже в изголовье, то удары приходились почти вдоль тела, и они перекрещивались с предыдущими.
Если есть порог боли, который я могу вынести, я в тот момент подошла к нему вплотную. Я заорала благим матом, так, что испугались мы обе. Мама бросила провод, заплакала, спустилась вниз, потом поднялась ко мне снова, почему-то сказала: «О, Боже мой!», опять побежала вниз, еще раз вернулась ко мне. Гнев прошел, и она увидела уже трезвым взглядом, во что превратилась моя спина, особенно ее правая часть, куда захлестывали кончики провода, и места пересечения рубцов.
Я была все еще в прострации, не очень хорошо соображала, но постепенно чувство реальности ко мне возвращалось. Ощущения были такие, словно на спине у меня стоит гигантский раскаленный утюг, и вообще, я вся сейчас вспыхну.
Действительно, так оно и вышло. Мама страшно испугалась, поняв, что она сотворила с хрупким телом своей доченьки, и вся ее энергия была направлена на примирение и заглаживание ее вины передо мной. Когда у меня в голове прояснилось настолько, что я могла связно что-то сказать, я попросила (вежливо) маму оставить меня в покое и дать выспаться, после чего и в самом деле уснула.
Разбудила меня Ксюшка. Она (умница!) нашла мою утерянную одежду и кроссовки, принесла их так, что мама не заметила, и все рассовала по нужным местам. А потом, как могла, отмазала меня перед матерью, объяснив, что мы ночью сидели у нее в сарае, трепались, ну, конечно, выпили и, наверное, перебрали, поэтому неожиданно обе заснули, а потом она меня утром проводила домой. Такое объяснение маму устроило, и она больше не возвращалась к этой теме. К тому же она чувствовала себя виноватой передо мной за такое суровое наказание и попросила Ксюху помирить нас, уговорить меня, чтобы я не очень обижалась.
Ксюшка тоже пришла в ужас, увидев мою спину (она ничего не знает о моей тайной страсти), и искренне меня жалела. Потом она притащила синтомициновую мазь, бинт и пластырь и заклеила рассеченные места пластырем, проложив бинтом с мазью. Всего получилось восемь «заклеек». Еще в не менее, чем десяти местах кожа была повреждена, но не так сильно. Это я уж потом все изучила, у меня надолго стало любимым занятием рассматривать при помощи двух зеркал свою спину. А еще у меня на правом боку были подтеки засохшей крови, стекавшей вниз. Это, и еще следы крови на простыне, где я спала, меня особенно потрясло.
Воспитала мазохистку, что делать
Немного о нас,мы нормальная полная семья,не конфликтная и вполне нормальная до
некоторого времени.Дочь единственная,15 лет.Никогда не наказывали физически,не
помню даже чтоб и шлепнули когда нибудь.Психологически тоже вроде не давили
особо.
Всегда ладили,дочь росла нормальным ребенком,не заучкой но и не сорвиголовой.Но
вот как исполнилось 14 лет характер стал меняться,ну что, решили
,подросток,перерастет.
Стала более вызывающе себя вести,слушает очень своеобразную музыку.Все бы
ничего,но где то чуть больше полгода назад,я совершенно случайно услышала очень
странный звук,из-за двери ее комнаты.Дверь оказалась неплотно прикрытой и я
увидела,как дочь,повернувшись спиной к зеркалу бьет себя по голой попе
ремнем.Вот этот звук ремня я и услышала.Сказать,что я была ошеломлена,ничего не
сказать.Я просто не знала что делать,и как то оставила это без реакции,А с
другой стороны,как отреагировать,это ее интимное.
Мужу я не сказала,сама не могла дать этому оценку, и что делать тоже как то
ничего не приходило в голову.
Я уже и не знаю..Может выпороть ее действительно. Она уже довольно
большая,боюсь как бы не нашла себе воспитателя на стороне,мало ли
. каюсь,влезла в ее ноутбук нашла много роликов,где девушек жестоко
наказывают ремнем или розгами.
Может всыпать ей хорошо,поймет что это больно да и перерастет?
Вообще эта тема еще и в моде,.книжка эта дурацкая «50 оттенков
серого» и фильм такой же,еще где то в американском фильме я такую сцену
видела.
Что делать если хочешь чтобы тебя выпороли
Если вам понравилась книга, вы можете купить ее электронную версию на litres.ru
— Нет, но если я сказал сидеть дома, значит, надо сидеть дома. Сегодня вечером будет порка.
— У… у меня еще то не прошло!
— Врешь, все прошло. Выпорю по-настоящему, а за вранье добавлю. Дай запасные ключи от квартиры, чтобы мне не пришлось ломать дверь.
Я послушно киваю на столик у телефона. Он проходит по квартире, явно что-то прикидывая, берет ключи, возвращается ко мне и напоминает:
— Вечером выпорю. Готовься.
До вечера не так много времени, особенно если не знаешь, во сколько эта экзекуция состоится. Я провожу день в полуобморочном состоянии. Наконец не выдерживаю и звоню Марте:
— Он намерен выпороть меня сегодня вечером.
— Ты думаешь? Кстати, меня видели, когда я ходила в офис.
— За это порка или просто так?
— За все, — сокрушенно вздыхаю я, Марта в ответ хохочет.
— Бедная девочка… Ее сегодня выпорют по-настоящему… Расслабься и получай удовольствие.
Легко сказать, получай удовольствие! А если я просто боюсь? Боюсь и… жду этой экзекуции.
— Марта, неужели и правда можно получить удовольствие от порки?
— Это кто и как порет. Думаю, ты от рук Ларса получишь. Не переживай.
— А тебя много пороли? Только Оскар?
— Нет, но это длинная история. Оскар порет жестко, после него не посидишь, и рубцы долго не проходят.
Вот и все успокоение.
Ларс приходит в восемь, но не открывает дверь своим ключом, а звонит.
— У тебя же есть ключ?
— Я взял его на всякий случай, но как воспитанный человек предпочитаю, чтобы хозяйка впустила меня сама. Я к тебе по делу.
Я пытаюсь шутить, чтобы скрыть дрожь в коленках.
— Угу. Зато дело какое… Ты готова?
— Значит, готова. Весь день боялась, и теперь поджилки трясутся. Это хорошо, острее будешь чувствовать. Пойдем.
Он закрывает дверь, моет руки, приносит в комнату большую сумку. Я с ужасом смотрю на это вместилище девайсов.
— У тебя есть лед в холодильнике? Принеси в какой-нибудь чашке.
Я покорно тащусь к холодильнику за льдом, ужасаясь сама себе. Что происходит? Ко мне пришел пусть и любимый мужчина, но с намерением выпороть, а я не просто покорно с этим соглашаюсь, но и создаю условия! Сказал бы кто неделю назад, плюнула бы в лицо. Нет, неделю назад уже не плюнула, а вот две — наверняка.
Ларс прекрасно видит мой страх, тихонько смеется:
— Замираешь от ужаса и желания? Раздевайся.
Я покорно расстегиваю джинсы, обзывая себя тряпкой.
— Знала же, что я приду! Все снимай, Линн, я должен видеть твое тело. Грудь обработаем потом.
Отвернувшись, я снимаю и трусики.
Она хоть создавала видимость прикрытия…
Но для этого нужно повернуться и я замираю. Следует более жесткое требование:
Он не смотрит на мой низ живота, и это несколько успокаивает.
Запястья обхватывают наручи, на которых колечки перемежаются с карабинчиками. Сцепив их между собой, отчего запястья оказываются скованными, Ларс интересуется:
Лучше сегодня кляп, чем завтра соседка поинтересуется, по какому это каналу шел фильм со зверскими сценами насилия. Рот заполняет кожаный шарик, на сей раз с запахом мандарина. Я киваю, давая понять, что все в порядке.
— Я не буду давать тебе что-то в руки или просить помычать, ты все равно молчишь. Лучше лишний раз загляну в лицо. Или вон туда, — Ларс кивает на большое зеркало, где мы отражаемся во весь рост. Я замираю от понимания, что все смогу видеть собственными глазами.
— Если рискнешь, смотри. Ложись сюда.
Он положил на столик, на котором Бритт раскраивает свои шедевры, подушку мне под живот. Столик высокий, мне приходится стоять на цыпочках. Фактически на столе тело лежит только до пояса, все, что ниже — за пределами стола в круговой доступности. Под животом подушка, на грудь ничто не давит. Устроив меня, Ларс пристегивает к столику широким ремнем на уровне талии, потом ставит в нужное положение ноги и пристегивает ремешками к ножкам стола и их. Я стою на цыпочках, пальцы едва касаются пола, но зафиксирована плотно, не дернешься.
— Линн, сегодня порка будет серьезней, не только разогрев, чтобы ты не ерзала, я пристегнул все. Ты в порядке?
Ларс достает из сумки флоггер, показывает мне в зеркало:
— Это ты знаешь, что такое. А вот это кошка — плетка-многохвостка с узелками на кончиках. Бывают и грузики, но пока достаточно узелков. Бьет куда больней флоггера. Ты хочешь получить этой плеточкой?
— Я спросил, хочешь ли ты получить кошкой.
Я киваю. Он наклоняется к лицу, рука при этом гладит ягодицы и, словно нечаянно, касается промежности и влагалища. Меня бросает в жар.
— Сначала смажем… Чуть подразним нашу девочку, чтобы она повертелась, вернее, поняла, что вертеться невозможно и придется терпеть все удары…
Ларс массирует мне все тело от шеи до пальчиков на ногах, избегая прикасаться только к груди. Я млею и таю…
Он снова смазывает ягодицы и объявляет:
— Ну, все, поиграли, и будет.
Я замираю от сладкого ужаса, но Ларс не торопится, поглаживая круговыми движениями попу, и вдруг следует резкий шлепок.
— Это чтобы не врала мне. Сейчас будет больней.
Да что он все пугает! Я уже извелась от ожидания боли. Правильно говорят, что ожидание боли хуже самой боли. Еще чуть и захнычу.
Еще шлепок чем-то плоским. Я догадываюсь, что это паддл — шлепалка вроде вытянутой теннисной ракетки. Уже ощутимо. Поглаживание… шлепок… Легкие прикосновения пальцев, и шлепок! Я понимаю, что ягодицы уже серьезно красные.
Ларс смеется, в его голосе явно слышатся нотки удовольствия. Я вспоминаю, что ему нравится наблюдать за реакцией моего тела.
Потом следуют два флоггера, но почти без поглаживания, Ларс только слегка пробегает хвостиками по телу и шлепает, пробегает и шлепает. Немного погодя кожа начинает гореть огнем, но крутиться невозможно, я привязана. Остается только стонать.
— Если хочется плакать, поплачь. Слезы помогают.
Дельный совет, плакать и правда хочется, причем с каждым ударом все сильней. Но это не слезы боли, а какие-то другие, я пока не понимаю какие, расслабления, что ли? Словно ударами Ларс освобождает меня от оков, действительно разрушает кокон. Потому, несмотря на усиливающуюся боль, это слезы блаженства.
Ларс еще только раз смазывает страдающую часть моего тела во время порки флоггером. Закончив с этим девайсом, наклоняется ко мне:
Я снова киваю. Я отвернула голову, чтобы не видеть в зеркало, что происходит, так лучше и… страшней.
Его рука во время переговоров ласково гладит мою многострадальную попу.
— Это был разогрев. Теперь кошка.
Кошка не флоггер, к тому же ягодицы и без того горят, словно обожженные. Если бы не ремни, уже вертелась ужом. Орать мешает кляп. После нескольких ударов Ларс снова наклоняется ко мне:
Нет, я не терплю, но говорить об этом не собираюсь.
Я перестала понимать, что происходит, Ларс правильно сделал, что связал мне руки, иначе я бы что-то переломала, не от боли, а от избытка ощущений. Меня подхватила какая-то волна, справиться с которой не смогла бы, даже пожелай того. Но я не желаю. Не желаю останавливаться сама, не желаю, чтобы это делал Ларс. Может быть потом, позже, придя в себя, я снова буду бояться плети или флоггера, но сейчас…
Внутри все взрывается тысячей разноцветных огней!
Наверное, это называется кончить под плетью, я о таком читала. Но как же убоги все описания! И плевать мне на названия, как и на то, чем они вызваны. Внутренний голос подсказывает, что Ларс прав, и я буду ждать порки и желать ее.
Я не знаю, сколько раз Ларс перетянул меня этой самой кошкой, но понимаю, что сегодня сидеть точно не смогу. И завтра тоже. К заду не притронуться. И когда к нему прижимается завернутый в ткань лед, я издаю стон блаженства. Ларс смеется:
— Много ли человеку надо? Сначала отходить кошкой, а потом приложить лед.
Одной рукой он держит на моих ягодицах лед, а вторая… Когда его пальцы касаются взбухшего клитора, стон следует такой, что не заглушает даже кляп. Еще мгновение, и я кончу.
Потом я совершенно без сил лежу на столе все еще с кляпом во рту и скованными руками, а он сидит, привалившись к моим ногам.
И я, ужасаясь себе, мычу:
— А делает вид, что недотрога.
Я возмущенна, хотя Ларс прав.
Он счастливо смеется:
— Я же говорил, что в душе ты развратница, нужно только эту душу раскрепостить.
Немного погодя Ларс отстегивает меня, чтобы поднять, освобождает от кляпа и наручей… После порки и секса ноги меня не держат, приходится на руках переносить на кровать. Уложив на бок, он осторожно смазывает пострадавшие части и снова прикладывает что-то освежающе-заживляющее. По нижней части тела разливается приятная прохлада.
— Дай посмотрю грудь.
Он меняет компресс на груди, с удовольствием замечая:
— Красноты почти нет и опухоли тоже. Заживает хорошо, быстрее, чем Николас сказал.
Встает перед кроватью на колени, заглядывает в мое зареванное лицо:
Я смущенно улыбаюсь:
Несмотря на боль, мне действительно очень хорошо.
— И ты не заберешь у меня ключ?
— Я буду приходить каждый вечер…
— Ты же не будешь пороть меня каждый вечер?!
Мое лицо явно становится одного цвета с истерзанной попой.
— Я спросил: ты против?
— Нет, Ларс, ты же прекрасно это знаешь.
Что в его глазах, совершенно непонятно, но они не отрываются от моих глаз.
— Я хочу слышать от тебя, что ты желаешь, чтобы я тебя трахал. И как можно чаще.
Вот теперь глаза смеются, словно отпустило. Ларс притворно покорно разводит руками:
— Твое желание для меня закон.
Его лицо близко от моего:
— Но ты же меня выпорол…
— И порку будешь ждать и желать.
— Линн, если ты в состоянии соображать, послушай, если уже нет, просто помотай головой.
Он останавливает рвущиеся из меня возражения по поводу последнего определения.
У меня какое-то полусонное состояние, но не потому что поздно, просто слишком много эмоций, боль отступила, удовлетворенному телу слишком хорошо, чтобы я могла о чем-то думать и что-то обсуждать…
Ларс тихонько смеется:
— В сон клонит? Поспи. Я все уберу и тихо посижу. Но на ночь уйду. Остался бы, но твою грудь нельзя трогать, а я не удержусь.
Он укрывает меня, ласково целует в щеку, и я проваливаюсь в сон под нежную музыку. Ларс взял мою скрипку… Сквозь сон я вспоминаю, что в компе не стерты его снимки. В ноутбуке ничего нет, а в том, что дома, есть. Только бы не полез туда…
Просыпаюсь утром свежей и довольной жизнью. Грудь почти не болит.
Когда звонит Марта с вопросом: «Ну как, жива?», я только смеюсь:
— Не знаю, наверное, я же другого не испытывала.
— О, как тебя… Но это не большая плеть, терпеть можно. Мне вчера досталось малым кнутом. Сегодня отлеживаюсь на животе. Оскар следы оставил.
Я осторожно трогаю свои ягодицы. Нет, даже прикасаться не так уж больно. Встаю и пытаюсь разглядеть в зеркало. Никаких следов не видно, только покраснение не сошло. Вспоминаются слова Оле, что мне еще повезло, что попала в руки Ларса, а не кого покруче, как планировали сначала. Да уж, явно повезло. Но я бы не позволила Оскару к себе и прикоснуться. Ларс и только Ларс имеет право творить такое со мной.
Проходил день за днем, Вангер и Фрида уже успели раскрутить дело со сковородкой, доказав, что папашу ухлопала собственная дочурка, свалив все на мать, а в деле с Кайсой все так и осталось без изменений. Сестру найти пока не удавалось, было ясно, что хитрая бестия и живет под другим именем, и внешность умеет менять, как хамелеон.
Фрида выдала жуткую версию: сестра и есть убийца! Вангер понимал, что это возможно, но настаивал на том, что она не одна. Бергман требовал версий, версий и версий! Конечно, странная сестрица это подозрительно, но это не все, в квартире-то она не появилась, а ведь могла бы, как могла уничтожить всю фотографию. Микаэль был убежден, что старшая сестра Стринберг скрывается скорее от родителей, чем от полиции, ведь строгий папаша вполне способен предъявить ей счет за гибель младшей. Приходилось признавать резонность этих сомнений.
Бергман держал оборону от газетчиков, которые, к счастью, быстро забыли об этом убийстве и занялись другими. Микаэлю удалось подбросить им в качестве бонуса за невмешательство несколько жареных фактов, отвлекающий маневр прошел успешно, и Вангера пока оставили в покое. Но ему самому странное повешение покоя не давало. Фриде тоже.
— Даг, а что если это какой-нибудь любовник из ревности?
— Ты когда-нибудь встречала любовников, которые бы не душили, а вешали своих неверных половинок?
— Я нет, но бывает же.
— Знаешь, чего я боюсь больше всего? Что это маньяк и мы вскоре получим еще такие же трупы.
— Самое то. Соседка по ночам отсутствует, остальные туги на ухо, либо спят, дверь в дом не закрывается. Нужно подумать, кто мог знать о том, что Кайса одинока, а ее соседка Карин работает ночами. Причем, это мужчина, Фрида, обязательно мужчина.
— Но Карин помнит женщину.
— Возможно, женщина и заходила, но могла уйти. Возможно, именно эта женщина знала распорядок дня Кайсы, знала, что та откроет дверь без вопросов. Знаешь, посмотри-ка звонки с ее телефона, почему мы об этом забыли?
— Не забыли, в последние дни жизни там только рабочие и один домой в Боден.
— Чует мое сердце, что придется туда ехать, какая-то эта Кайса темная лошадка.
Версия маньяка означала, что убийство может вообще никогда не быть раскрытыми, если только убийца не попадется на чем-то другом. Слава Богу, хоть газетчики про маньяка не пронюхали, не то никакой Бергман не спасет.
Бригитта, которую пытались расспросить о сестре Кайсы, только руками замахала:
— Я ее сто лет не видела и ничего о ней не знаю! Мерзкая дрянь, никакого желания общаться, ни тогда, ни, тем более, сейчас.
Бригитта Ларсен стрельнула бешенным взглядом в Фриду и поморщилась:
— Она с годами лучше не становится.
— Значит, все же видитесь?
— Нет. Сказала же, что нет!
— Где она работает, на что живет?
— Но Кайса же что-то рассказывала?
— Я уже давно и с самой Кайсой общаюсь только по телефону. Несколько слов, чтобы убедиться, что все в порядке, вот и все.
— А от кого вы узнали о гибели Кайсы?
— От ее соседей, пришла проведать, они и рассказали.
— Вы же не общаетесь?
— Вот потому и пришла, что телефон не отвечал!
Фрида проверила, так и есть, звонки были, но без ответа. В этом Бригитта не лгала, а вот в остальном у Фриды и Дага появились серьезные сомнения…